День да ночь

Отмахались все-таки. Но из тринадцати механиков в строю только трое осталось. Пятеро легли навсегда. Пятерых ранило.

Кречетову тоже досталось. Так саданули в грудь, что до сих пор ребра болели. И правую скулу ободрали. Не хватало ему шрама на левой, так еще и на правую отметину поставили. Рукав гимнастерки кто-то рванул. Теперь на честном слове держался. Новенькую фуражку и вовсе затоптали. Нашел ее потом. Не фуражка, а блин со сломанным козырьком. Повертел ее, присвистнул и пустил по ветру. Хорошо летела. А больше ни на что уже не годилась.

Шел Кречетов по окопам и удивлялся, как устояли? На каждом участке по два-три человека оставалось. Еще чуть-чуть поднажми фриц, и не выдержали бы. Хотя, кто знает? Раз люди есть, то стояли бы.

* * *

Опарин с удивлением смотрел на старшего лейтенанта: гимнастерка порвана, правая скула сбита в кровь, галифе грязные, сапоги ободраны и измазаны черт знает чем. Да еще без фуражки, и волосы дыбом. Только черные пронзительные глаза и остались от прежнего старлейя. Хотел спросить, как дело было, но не спросил. И так видно, в рукопашной побывал человек. Чего тут спрашивать.

Кречетов устало опустился на край окопа, посмотрел за бруствер, где, укрытые плащ-палаткой, лежали убитые.

– Как же это Ракитина?
– спросил он.

Опарин хотел сесть, но не смог. Но старшим у орудия оставался он. Поэтому он и ответил.

– У прицела скосило. Очередью. Не думали мы, что с фланга ударить могут. Мне бы добраться до тех, кто сюда этих фрицев пропустил, я бы им такое кино показал...

– Отсмотрели они свое кино. С них больше спроса нет. С нас теперь спрос, с тех, кто жить остался...
– Кречетов опять посмотрел на укрывающую убитых плащ-палатку.
– Дельный у вас был командир. Это он насчет фугасов сообразил. Без фугасов нам бы еще круче досталось.

– Настоящий был командир, - признал Опарин.
– С ним хорошо воевалось.

– Самостоятельный человек, - подтвердил Афонин.
– Мог бы и взводом командовать.

– А уж если врубал, - похвалил командира и Лихачев, - так было за что. Для пользы дела.

– Бакурский?
– спросил Кречетов.

– В окопе, когда десант придерживал. Отчаянный он был, ничего не боялся. И из пулемета стрелял, как бог.

– Не его пулемет, так не дали бы они мне поле освещать, - добавил Афонин.

– Вчера сказал, что убьют его, - напомнил Лихачев.
– Значит, чувствует человек смерть свою.

– Кто знает? Когда человека убили, он не расскажет, чувствовал или нет. Всякое бывает.

Афонин вспомнил ночной разговор с Бакурским. Но решил, что знать об этом разговоре никому не надо. Сказал только:

– Переживал он очень. Оттого и мысли нехорошие. А жить он хотел. Кто же жить не хочет...

– И корреспондента убили, - продолжал докладывать Опарин.

– Башка у него работала - будь здоров!
– Лихачев зауважал Бабочкина еще тогда, когда тот так легко и просто сумел вернуть Афонину нож.
– Простым водителем был на самоходке, а сделали корреспондентом.

– Не бывает простых водителей, - Лихачев задел струну в душе Кречетова, и она тотчас зазвенела.
– Хорошие водители бывают и плохие. Плохих гнать надо. Бабочкин хорошим был. Где стоящих корреспондентов брать, если не из водителей.

– К нам абы кого не пошлют. Начальство тоже понимает, к кому кого послать, - отметил Опарин.

– Мог уйти, - напомнил Афонин.
– Стрелять из пушки не его работа. Жил бы сейчас.

– Так ведь не ушел.

– То-то и оно, что не ушел. Мог, а не ушел. С нами остался, чтобы все вместе.

– Он такой был, - подтвердил Лихачев. Не стал объяснять, каким был Бабочкин, но все поняли.

– Лейтенанта Хаустова тоже, - продолжил грустный список Кречетов.
– Туго было у третьего орудия, он туда поспешил. Не добежал. Грамотный был лейтенант. Из таких хорошие командиры вырастают. Только не успел. Не повоевал еще, а убили.

Невеселый получился разговор, но и молчать Кречетов не мог. Бывают такие моменты в жизни, когда не может человек молчать и, наверно, не должен.

– Воробейчику глаза осколками выбило. Совсем ослеп...
– пожаловался Кречетов.
– Как он без глаз жить будет?.. Из моих шоферов только трое по-настоящему в строю остались. Привез сюда двенадцать... Золотые были водители.

– За две недели нашу батарею второй раз достает.
– Опарин оперся о землю правой рукой, поднатужился, крякнул и все-таки сел, пристроился спиной к стене орудийного окопа.

– Ты-то как?
– спросил Кречетов.

– Да ничего, кости целы. Повоюю еще, на мне быстро зарастает. Отдохну в санбате и вернусь.

– Обмундирование нам с тобой менять надо. У тебя шаровары никуда не годятся, мне гимнастерку испортили. Придется новые доставать. Ты после госпиталя БУ не бери. Новые требуй. Должны дать. Не на гулянке изорвал.

– Должны, - согласился Опарин.

– У тебя что?
– дошел Кречетов до Афонина.

– Фриц больно здоровый попался. Кажется, ногу сломал. Ступить не могу, как шилом колет.
– Горло у Афонина болело, и говорил он хрипло, с трудом.

– У молодых быстро срастается, - обнадежил Кречетов.
– через месяц плясать будешь.

Он осторожно дотронулся до сбитой своей скулы. Она огнем горела. Опухоль расползлась вниз, по щеке, и вверх, к глазу.

– Шальные какие-то фрицы пошли, - поморщился старший лейтенант.
– Все в лицо метят. Мишень себе нашли. Ну, да им тоже неслабо досталось.

Кречетов оставил в покое распухшую щеку, провел рукой по волосам и здесь тоже почувствовал непорядок.

– У кого расческа есть?

Откуда у них, стриженых, расчески, да и зачем им расчески. А у Дрозда и чубчик налицо, и расческа к этому чубчику. Торопливо вынул из кармана свою алюминиевую.

– Есть, товарищ старший лейтенант.

Причесался Кречетов и опять стал похож на того старшего лейтенанта, которого они знали.

– У других как?
– спросил Афонин.

– Как у вас, так и у них. Мало нас осталось. Такие вот дела. Кто у вас эти махины исковеркал?
– кивнул Кречетов на два застывших в какой-нибудь сотне метров от "пятачка" танках.

– Лихачев постарался, - с удовольствием сообщил Опарин.
– Они на пару с Дроздом работали. Такое кино устроили...

– Твоя работа?!
– не то удивился, не то обрадовался старший лейтенант.

Лихачев, в который раз глянул на свои танки. Здоровенные. И орудия у них - будь здоров. Только теперь уже не танки, а железяки поганые, в дребезги разбитые. Как он это сделал? Ничего Лихачев толком не помнил. Одно знал точно: стрелял по ним и попал. А Дрозд снаряды подавал. Опарин командовал. Так и объяснил: