День да ночь

Остальные собрались на "пятачке", возле орудия. Афонин прислонился спиной к стенке и вытянул левую ногу. Кажется, сломал кость битюг фрицовский. Сапог сняли и наложили лубок. Не настоящий, как сделают потом в санбате. Просто две дощечки от снарядного ящика приложили к ноге и крепко прихватили бинтом. Больно, но надо терпеть. Полевое лечение.

Опарина тоже пришлось разуть. Оказалось, что и левую ногу осколком зацепило. Хорошо - кости целы. Брючины разрезали, ноги перевязали. А сапоги не натянешь. Но не босиком же ходить. Афонин срезал голенища у кирзачей и получились неуклюжие опорки. Опарин портянки намотал, опорки надел. Оно, конечно, не по форме и на танцы в таком не пойдешь. Но обут. Сидеть он толком не мог - болела шишка на казенной части. Вот и прилег на правый бок, подремывал, потому что ослабел от потери крови.

Лихачев вертелся вокруг орудия, у которого появилось немало новых отметин. Ощупывал их и покачивал головой. Вся пушка: и щит, и ствол, и станины - все было исхлестано осколками и автоматными пулями. Красить надо пушку. И Лихачев прикидывал, что, как только отведут их на отдых, выпросит где-нибудь краску и сам все сделает. В лучшем виде.

Дрозд, часовым, прохаживался по пятачку с автоматом на груди. Поглядывал на запад, не появится ли там что-нибудь неожиданное. Каску он снял. Оценил сокровище, спрятал в сидор. И как только снял каску, уже не суровый воин, а опять Дрозд: молоденький солдатик, уши торчком, нос пуговкой. Но гимнастерка у Дрозда теперь имела вид бывалый, нормальный. Не узнать чистенькую, новенькую, офицерскую. Шароварам еще больше досталось.

На другой стороне окопа сидел опаринский фриц с разинутым ртом.

Опарин открыл глаза, зевнул и стал рассматривать Дрозда.

– До чего ты, Дрозд, неаккуратный человек. А еще писарь, должен всем пример показывать. Как это ты сумел настолько свое новенькое обмундирование изгваздать?
– высказался он наконец.
– Такое шикарное было обмундирование, суконное. Предупреждали же тебя, что здесь не кино, так ты не поверил. Неаккуратный ты человек, Дрозд.

– Иди к черту, - не сердито огрызнулся Дрозд.
– Ты на себя лучше посмотри.

– Я - что?
– Крепок был Опарин, его, после двух ранений, еще на шуточки потянуло.
– Мне в госпиталь ехать, я там в чистеньком халатике ходить буду. А после госпиталя всем выдают новое обмундирование, - он глянул на свои кирзовые опорки.
– И сапоги ненадеванные. А ты ведь в штаб хотел. Кто тебя туда в таком затрапезном виде пустит?

– Постираю, - Дрозд и сам понимал, что в таком обмундировании идти в штаб нельзя. Стирать ему до сих пор не приходилось, но стирают ведь люди. Значит, и он сумеет.

– Ничего не выйдет, - сообщил Афонин.
– Мыло у нас кончилось. Стирать без мыла - дело дохлое.

– Что-нибудь придумаю, - не сдавался Дрозд.

– Погоди, Дрозд, не суетись, - не смог остаться в стороне Лихачев.
– Сейчас я окину острым взглядом художника твою амуницию и оценю, насколько она пригодна к прохождению службы в таком святом для каждого солдата месте, как штаб.

Он вышел из-за щита, расфутболивая гильзы, пробрался поближе к Дрозду и окинул его взглядом художника.

– Да-а... мундирчик у тебя того... Воевать, конечно, в нем можно. Вполне. Врагов должно устрашать. Но к штабной работе в таком сомнительном костюмчике не допустят. Нельзя.

– А я что говорю, - продолжил Опарин.

– Но, с другой стороны, должны штабные учесть, отчего такое получилось, - встал Лихачев на защиту Дрозда.
– Он же героически сражался с немецко-фашистскими захватчиками. Поэтому должны ему скидку сделать. Досрочно выдать новое.

– Не, - не согласился Опарин.
– С захватчиками все сражаются. Если каждому новую гимнастерку за это выдавать, так на вещевых складах ничего не останется. Казенные вещи беречь надо. Они на определенный срок выдаются, - с удовольствием напомнил он Дрозду.

– Так ведь?

– Так, - подтвердил Дрозд.

– То-то и оно...

Опарин глянул на своего фрица. Тот вроде бы оклемался, но сидел с широко разинутым ртом. Со страхом и тоской смотрел на Опарина.

– Ты чего на меня уставился?
– поинтересовался Опарин.
– Не нравлюсь? Так я многим не нравлюсь, особенно фрицам.

Немец вопроса не понял. Понял только, что Опарин сердится, и испугался еще больше. Глаза у него стали круглыми, нижняя челюсть отвисла еще ниже.

– Закрой хлебало, - посоветовал Опарин.
– Смотреть противно. Завоеватель! Мать твою!..

– Не может он закрыть, - объяснил Лихачев.
– Ты ему челюсть сломал. У тебя кулак, как кувалда. А ты ему этой кувалдой прямо в челюсть въехал. Кость сломал. Он теперь вовсе рот закрыть не может.

– Вот это кино. Он что, так и будет теперь ходить с разинутой мухоловкой?

– Срастется.
– Афонину такое встречалось.
– Только с месяц, наверно, придется потерпеть.

– А как он есть будет?

– Через нос, - объяснил Лихачев.

– Носом есть?!
– Опарин сплюнул.
– Не может такого быть. В носу зубов нет.

– Бульон заливать станут, чтобы не жевать. Они соединяются, нос и рот. По-медицински так и называется - носоглотка.

– Врешь ты все, Лихачев, - подловил шофера Опарин.
– Если бульон заливать, так и через рот можно. Рот у него все равно раззявлен.

– Это я так предположил. Нос - запасной вариант. Можно и через рот, как врачи решат.

– Ладно, не таращи зенки, - пожалел Опарин фрица, которому теперь придется есть только бульон и, возможно, через нос.
– Не убиваем мы пленных. А кость срастется. Пожуешь еще, если будет чего... Нам бы тоже сейчас пожевать невредно.

– Старший лейтенант идет, - сообщил Дрозд.
– Попроси. Может, чего подкинет.

* * *

С правого фланга, где он оказался к концу боя, старший лейтенант Кречетов пошел вдоль линии обороны. За ним, стараясь не отставать, прихрамывал танкист. Плотный, коренастый, в туго перетянутом ремнем изодранном комбинезоне. Один он остался от резерва главного командования.

У каждого окопа Кречетов останавливался, считал потери, подбадривал тех, кто еще оставался в строю, приглядывал, чтобы оказали помощь раненым, отдавал распоряжения, как их переправить на КП.

Он вовремя появился на правом фланге. Немцы навалились тучей. Будь у старичков из полевой ремонтной мастерской автоматы, они бы напоили фрицев. А у них винтовочки, много не настреляешь. Поднялись навстречу с трехлинейками. И Кречетов тут как тут, со своими молодцами. Тоже ввязались в рукопашную. Четыре человека в таком деле - помощь не малая.

Старички ловко управлялись своими винторезами. Не ожидал от них такого Кречетов. А они еще в гражданскую этому научились, когда старший лейтенант и под стол пешком не ходил. В неразберихе рукопашного боя из автомата не больно-то постреляешь. Своих побить можно. Фрицы прикладами автоматов действовали да ножами. А старички винтовочками помахивали, будь здоров. Как на плацу. Кололи штыком, били прикладом, отбивали влево, отбивали вправо. Не воевали вроде бы, не дрались - работали. Кречетов тоже трехлинейку подхватил. Но так ловко, как они, управляться не мог. Выучки не хватало. Действовал, как дубиной.