День рождения

— Вы знаете ее адрес?

— Не знаю. Больше ничем не могу вам помочь.

Миннигали выбежал па улицу. Ему показалось, что город опустел. Ему никуда больше не хотелось идти. На сердце было тяжело, оставалось надеяться, что вскоре будет письмо от Лейлы.

VIII

Хабибулла проснулся от шума дождя. Крупные капли ударялись о стекла, стекали струйками… «Надолго зарядил. Погибнет урожай. Нет чтобы до конца уборочной погода постояла!»

Стараясь не будить Малику, он осторожно встал, оделся и вышел на улицу.

На дворе темно. Дует холодный ветер. По небу плывут тучи с вершин Карамалинских гор. А дождь льет без конца, будто хочет затопить всю землю. Внизу, под обрывом, шумит и пенится Уршакбаш, поднимаясь от прибылой воды. Деревня еще спит…

Все пригодные к службе мужчины ушли на фронт, жизнь изменилась. Не слышно ни смеха, ни песен, ни игр. Замолкли гармоники и мандолины, которые раньше своими звонкими голосами оживляли улицу. Безрадостно текли однообразные, тревожные дни. Война вошла в каждую семью, над всеми нависла беда. Сколько уже молодых вдов оплакивали своих суженых! Сколько сирот… Конца краю не видать этой проклятой войне, наоборот, она все шире разевает свою ненасытную глотку… Линия фронта, отмеченная красными флажками на карте в правлении колхоза, показывает, как враг захватывает город за городом, область за областью, целые республики.

Тимергали тоже отступает. Много времени прошло уже с тех пор, как получили они с Маликой последнее письмо от него. Был жив, здоров. Душа человеческая никогда не бывает спокойна. Сколько еще жертв и горя впереди? Где найти силы, чтобы победить врага? Колхоз быстро нищал. Стадами гнали в Раевку и сдавали коров, коз, овец, лошадей. Клети опустели, запасы хлеба, которых хватило бы на несколько лет, исчезли.

Нет рук собрать богатый урожай. Много ли могут выработать женщины, старики и дети? И еще этот дождь мучает. Хотя бы ненадолго прекратился. Или дно отвалилось у неба?

Звеня ведром, вышла на крыльцо Малика. Увидев мужа, который, накинув на плечи казакин, стоял на крыльце, рассердилась:

— Ну что ты, отец, как маленький! Простудишься ведь!

— Ладно, ладно, подои живее корову да чай поставь. На работу надо, — сказал Хабибулла.

— В такую слякотную погоду какая же работа?

— Сложа руки сидеть нельзя. Не забывай, мать, война идет. Твои сыновья на фронте. Кто им поможет воевать? Думаешь об этом?

— Думать-то я думаю. Как вспомню своих стригунков — душа замирает… — Малика заплакала. Теперь она всегда, когда начинала говорить о сыновьях, не могла удержать слез. Утирая кончиком платка глаза, она захромала с подойником через двор.

Дождь понемногу утихал. Утро прояснилось. Пропели запоздалые петухи. Полаяли и замолкли собаки. Деревня просыпалась.

Хабибулла ругал себя, что понапрасну разбередил жену. Он быстро пошел через двор в коровник.

— Аба-а… Крыша-то, смотри, протекает! Беда-а… Солома тонковата стала. Прохудилась. Надо перекрывать… Перекрывать надо… Только вот времени нет. — Хабибулла так удивлялся прохудившейся крыше, как будто видел эти дыры впервые.

Малика, доившая корову, не отвечала.

— Мать, ты расстроилась?

— Да нет.

Хабибулла вздохнул полной грудью:

— Ладно, не горюй.

Зная характер мужа, который всегда вот так погорячится, а потом кается, Малика улыбнулась про себя: «Точно как Миннигали, такой же самовар, закипит-закипит и отойдет».

— Да не горюю я.

— Что же ты все плачешь? Не горевала бы — не плакала.

— По сыновьям скучаю. — Малика сидела, упершись головой в коровий бок, руки ее привычно работали. Голос у нее опять задрожал. — Ложусь — о них думаю, встаю — о них думаю. Были бы только здоровы. Каково им там без материнской заботы? Сыты ли, одеты ли, обуты ли? В тепле ли они, мои сыночки?

— Солдаты голодать не будут, их обеспечивают, как надо, — сказал старик уверенно.

— Да-да, атахы. — Малика с трудом поднялась, держась рукой за поясницу. — Для того мы и трудимся, чтобы наши дети там не голодали. Лучше уж сами как-нибудь обойдемся, а они пусть сыты будут. И это молоко пойду сдам.

— Задание разве не выполнила?

— Давно уже выполнила. Все равно не могу не сдавать. Это для сыновей. Я думаю, матери сейчас все готовы отдать для сыновей.

— Правильно, старушка. Мы-то перебьемся. Много ли нам с тобой надо?

То, что они хоть как-то могли помочь своим сыновьям, успокоило их обоих.

После утреннего чая Хабибулла заторопился:

— Бисэкей, не жди меня к обеду. Работы много.

— Приходи. Уж пообедать время найдется, — возразила она.

— Не смогу. Говорят, дивизию формируют из джигитов Башкирии. Нужно самых лучших коней отобрать и послать для них.

— Сколько раз уж отправляли…

— Опять нужно.

— Сам погонишь лошадей в район?

— Тагзима.

— Таг-зи-ма-а? — удивилась Малика. — Разве женское это дело с лошадьми возиться?

— Да Тагзима в тысячу раз лучше иного недоделанного мужчины. А как бойко разговаривает она с районными начальниками! Сколько нашего скота в район сопровождала, ни разу не возвращали, всегда все в порядке. Ловкая женщина, работящая.

— Конечно, это так, — сказала Малика, неохотно соглашаясь с мужем, — Мне только одно не нравится — что болтают про нее всякое. Да еще с Тимергали путают ее имя. Дескать, перед тем как уйти в армию, он с ней гулял. Мало этого, болтают старухи, что…

Хабибулла поспешно перебил Малику:

— Ладно, не слушай всякие сплетни. Людская молва может понапрасну человека погубить.

— А если потом будет с него алименты требовать?

— Не придумывай себе забот. Такая война идет… Можно ли заниматься какими-то пустяковыми сплетнями? Да если бы сыновья мои живыми вернулись, я согласился бы хоть на какие угодно алименты! Я бы даже не охнул! — опять взорвался старик, но быстро отошел и покачал с сожалением головой: — Эх, жалко, что сыновья, не женившись, ушли! Сколько ведь говорил Тимергали, не послушался меня, старика…

Малика, всегда мечтавшая о том, что хоть один из ее сыновей обзаведется семьей и она будет возиться с кучей внучат, повеселела:

— Не горюй зря, отец! Если аллах захочет, и у нас с тобой внуки будут.

Они вместе вышли из дому. На главной улице разошлись: Малика понесла сдавать утреннее молоко, Хабибулла повернул к мосту.

…Тагзима в старом платке, в кожаных сапогах, шароварах, подпоясанная широким ремнем, была уже готова в дорогу. Она выбрала из табуна гнедого жеребца и начала его седлать.