День рождения

— Похожи, да? Все замечают.

— Так точно. Очень похожи.

— Трое из одной семьи: старший брат — командир батальона, младший, Данила, — лейтенант в штабе, а отец у них в хозчасти…

— Давно они так служат?

— Давно, я пришел — они уже всей семьей воевали. — Младший лейтенант отдал недокуренную папиросу старшине, сидевшему здесь же, на дне траншеи. — Вы откуда, из каких краев будете?

— Из Башкирии, — ответил Губайдуллин.

— С Урала, значит… А я из Узбекистана.

— Немец беспокоит?

— Еще как!..

Не успел рассеяться стелющийся по земле густой утренний туман, как вражеская артиллерия открыла методический огонь. С оглушительным грохотом начали рваться снаряды — впереди, за спиной, но всегда рядом. Над позициями тучи пыли заслонили солнце. Земля дрожала. Осыпались стены траншей.

В первые минуты обстрела Миннигали, так рвавшийся на фронт, вдруг почувствовал, что его охватывает панический страх. Подавлял грохот разрывов, вой летящих снарядов. Казалось, вот конец… Но нет, еще не конец…. Еще жив! Но сейчас, сию минуту, следующий снаряд. Теперь он летит точно на него, на Губайдуллина… Опять мимо, но совсем рядом…

Нервы и мускулы перенапряжены, сердце замирает, сжимается, голова лопается…

Но и испытывая необычное, всеохватывающее чувство страха, пригибаясь, вжимаясь в мокрую землю, Миннигали все-таки помнил, что надо преодолевать себя, взять в руки, пересилить отвратительное чувство страха, беспомощности.

Он — командир взвода. Он должен быть примером для солдат. Неосознанный страх за жизнь, инстинкт самосохранения и воля боролись между собой. Миннигали всей душой хотел, чтобы воля победила. Ведь он не одинок в этом аду огня и взрывов! Вон там вжимается в землю командир роты Щербань, рядом товарищи, друзья…

Миннигали стало даже стыдно за свою минутную слабость — ведь товарищи наверняка не боятся.

Отчаяпным усилием воли Миннигали заставил себя поднять голову, посмотреть, как на позиции рвутся снаряды…

— Губайдуллин, ложись! — крикнул Щербань.

Это была артиллерийская подготовка. Длилась она полчаса. Наконец пушки замолчали.

Картина, открывшаяся глазам, была ужасна. Вся земля вокруг стала черной, будто перепаханная гигантским взбесившимся плугом. Горел лес, зияли свежие воронки. Кричали и стонали раненые…

Губайдуллин еще не осознал происшедшего, когда кто-то из наблюдателей закричал:

— Идут!..

Пулеметчики заняли свои места. Через завесу пыли и гари плохо было видно продвигавшихся вперед немцев.

Губайдуллин растерялся. В голове гудело. Перед глазами все плыло. И он вдруг почувствовал, что забыл, забыл, чему учили его на курсах. Здесь все было не так, как представлялось, непонятно для него. Даже граната, приготовленная для фашистов, казалась незнакомой.

«Вот вояка! Сдрейфил. А сам рвался на фронт, клятву давал беспощадно бить врагов», — ругал он себя.

Увидев растерявшегося Губайдуллина, командир роты Щербань твердо сказал:

— Не торопись, успокойся. Сначала они всегда кажутся страшными. Подпускай ближе…

— Есть!

Щербань похлопал его по спине и, пригибаясь, перебежал дальше.

От прикосновения дружеской руки командира роты Губайдуллин сразу же успокоился, сердце стало биться ров-нее, и даже сил как будто прибавилось. «Молодец ротный! Молодой, а какой смелый, настоящий командир! Вот с кого надо брать пример!»

Медленно рассеивалась, расходилась черная пыль, висевшая в воздухе. Она садилась на каски, проникала в рукава, лезла в нос и в рот.

Гитлеровцы стали видны отчетливее. Они подходили все ближе и ближе. Вот она, встреча с глазу на глаз с ненавистным врагом!.. И командир пулеметного взвода Губайдуллин готовился, изо всех сил готовился к этой встрече. На-верное, он готовился к встрече всю жизнь, а теперь — первая проверка этой готовности.

Помощник командира взвода Сипев нервничал все сильнее. Он дотронулся до локтя Губайдуллина:

— Товарищ младший лейтенант, пора! Фашисты уже совсем близко… Товарищ младший…

— Выжидай, Синев!

Помощник командира взвода отполз в сторону.

Наконец прозвучала ясная и четкая команда Губайдуллина:

— Длинными очередями — огонь!

Одновременно заработали станковые пулеметы. Начали рваться гранаты. Фашисты не ожидали такого встречного огня и отступили, оставляя за собой много убитых.

Но как только наступавшие гитлеровцы откатились на свои позиции, начался минометный обстрел, а после минометного обстрела они снова пошли в атаку.

— Приготовиться!..

На этот раз фашисты приближались с осторожностью: перебежками, ползком, поливая наши окопы винтовочным и автоматным огнем.

Командир взвода хладнокровно следил за ними. Подпустив немцев совсем близко, он скомандовал:

— Короткими очередями — огонь!

Молчавшие во время минометного обстрела пулеметы снова заговорили. К ним присоединились ручные пулеметы соседних взводов. Но немцы упорно шли вперед.

По дну полуразрушенной траншеи подполз испуганный боец:

— Немцы зашли в тыл со стороны… Вон там…

Взяв с собой двоих бойцов, Губайдуллин по траншеям в обход устремился на левый фланг.

Они сумели удачно подобраться к фашистам, возившимся в занятом ими пулеметном гнезде с «максимом», и забросали их гранатами.

«Максим» в руках Губайдуллина снова заработал.

Фашисты, устремившиеся в образовавшийся было прорыв, отхлынули, не выдержав шквального пулеметного огня, залегли, потом побежали.

И в это время Миннигали почувствовал жжение в левом плече, слабость от потери крови. Он попросил перетянуть плечо. Весь бок был мокрый от крови.

— Бедный лейтенант… — сказал боец, перетягивавший ему раненое плечо.

— Ничего. Пошли.

Пригибаясь, Губайдуллин пошел назад к своему взводу.

На дне окопа лежал ничком командир третьего взвода, рядом с ним — его бойцы. Сверху они наполовину были засыпаны землей.

В надежде, что кто-нибудь из них еще дышит, Миннигали стал переворачивать их, прислушиваться, не бьется ли чье-нибудь сердце. Напрасные надежды — все они были убиты.

Миннигали и его бойцы осматривали павших товарищей, когда фашисты снова обрушили на пашу оборону артиллерийский и минометный огонь.

На этот раз Миннигали вдруг почувствовал, что у него нет больше того панического страха, который охватил его вначале. Сильно болела рука, движения были неточными, кружилась голова, от потери крови он испытывал незнакомую до сих пор противную слабость. Но страха не было.