День рождения

— Кто мне будет помогать? — спросила Тагзима, не прерывая работы.

— Шахабал погонит с тобой этот табун, — сказал Хабибулла.

— Этот горбатый старик? За ним за самим смотреть надо, развалится еще в дороге. Зачем мне такого помощника?

— Где же я тебе другого найду?

— Нет, и не надо. Одна погоню табун.

— Тогда я сам с тобой поеду, — сказал Хабибулла.

— Вот и ладно.

Моросящий, мелкий дождь усилился.

Несколько раз пересчитав отобранных к отправке на фронт лошадей, они вошли в домик-сторожку. Тагзима погрела руки у жарко натопленной железной печурки, затем присела на корточки в темном углу:

— Нургали, сыночек, проснись…

На полу, на соломе, раскинув руки и ноги, безмятежно спал ребенок. Он промычал сквозь сон, поскреб затылок и повернулся на живот.

— Ну вставай же!

Ребенок не шевелился.

— Утром самый сладкий сон, — сказал Хабибулла.

Тагзима оставила его слова без внимания.

— Нургали, я жду…

Когда мальчик наконец сел и начал усиленно тереть глаза кулачком, сердце Хабибуллы дрогнуло. «Да ведь этот малыш в нашу породу пошел! Точно таким Тимергали был маленьким. Такой же темнокожий, круглолицый, глазки черные, рот большой… Вылитый Тимергали… Даже движения все его».

Тагзима, словно угадав мысли Хабибуллы, обняла ребенка и отвернулась.

Хабибулла пережил в душе такую не испытанную никогда в жизни радость, что даже весь мир, сейчас такой пасмурный и серый, показался ему ясным и солнечным. Как будто какая-то огромная тяжесть спала с души, с сердца. «У меня есть внук! — думал старый Хабибулла. — Не зря люди говорили. И назвала мальчика по-нашему: Тимергали — Нургали…»

Хабибулла как тень ходил за Тагзимой. Она одела сына я вышла с ним из домика-сторожки.

— У кого мальчика оставишь? — спросил он.

— У Сахибы-инэй.

— Может, у нас? У нас свободно.

— Зачем лишнее беспокойство Малике-инэй?

— Какое еще беспокойство? Моей старухе дети одна радость.

— Не знаю… — Тагэима заколебалась, но потом покачала головой: — Не надо!

У Хабибуллы чуть не вырвалось: «Мы ведь тебе не чужие», но он успел сдержаться, смолчал.

Тагзима потянула сына за руку:

— Пойдем к Сахибе-инэй.

Ребенок упирался.

— Не капризничай! Если будешь слушаться, я тебе леденцов привезу, — пообещала мать, и он заковылял за ней на неокрепших ножках.

Когда Хабибулла вернулся из района, благополучно сопроводив лошадей, он был в очень хорошем настроении. Малика это сразу заметила:

— Ай-хай, отец, что это ты повеселел? Совсем джигит! Скажи-ка, что это ты помолодел? Уж не письмо ли получил от Тимергали?

— Нет, мать, пока письма нет. Но сегодня я будто его самого видел…

Малика, которая ставила на скатерть, расстеленную на нарах, поднос, чашки, с удивлением посмотрела на него.

— Что ты болтаешь, старый?

— Только ведь у женщин секреты не удерживаются!.. Сказать тебе или нет?

— Не веришь — не говори, никто тебя не заставляет. — Малика обиделась: — Тридцать лет прожили… Когда это я сплетни разводила?

— Не сердись, бисэкей. — Хабибулла обнял жену за худые плечи. — Я же просто так, шучу. с тобой. Знаю, что ты не болтушка. Никто, кроме тебя и меня, не должен знать об этом. Когда Тимергали вернется жив и здоров, там видно будет. Тагзима пока и сама не знает, что я догадался,

— Тагзима-а-а? Чего она не знает?

— Известно уж. Да про то самое… — Сильно волновавшийся старик смешался. — Разговоры не пустые, оказывается. Сын Тагзимы вёсь в Тимергали. В нашу породу пошел…

Малика схватилась за сердце и присела перед нарами на корточки:

— Вот беда, вот несчастье! От такой женщины! Да она же разведенная жена?! Ох, не зря люди болтали!..

Хабибулла потемнел лицом от негодования:

— Чем же она хуже любой девушки? Скромная, добрая, работящая. Да я бы бога благодарил, если бы она дождалась Тимергали… Эх и дурак же я, что эту тайну тебе открыл! — махнул он с досады рукой. — Не вздумай сказать кому-нибудь!

— Да что я, разве я хочу зла своему родному сыну?

За окном синели сумерки.

Они поужинали и собирались ложиться спать. В это время пришла сторожиха правления колхоза:

— Агай, тебя в канцелярию вызывают.

— Кто?

— Председатель.

— Опять с обозом куда-нибудь ехать?

— На собрание.

— Ни днем, ни ночью покоя не дают, — проворчала Малика.

— Раз зовут, значит, надо. Разгромим Гитлера, тогда и отдохнем. Сыновьям твоим и вовсе, наверно, худо приходится. — Хабибулла стал торопливо собираться.

В неуютной холодной комнате правления пахло влажной одеждой. Вокруг стола, стоявшего посреди комнаты, сидели старики и женщины. Председатель колхоза что-то говорил.

Когда открылась дверь и вошел Хабибулла, он обернулся:

— Ты уж извини, агай, что побеспокоили тебя.

— Какие могут быть извинения, кустым. Я разве бессознательный какой? Дело есть дело.

— Как съездили?

— Хорошо.

— Пропустила комиссия наших лошадей?

— Пропустила.

— Быстро. Из других колхозов разве не было лошадей?

— Полным-полно. По три-четыре дня ждут очереди. Таг-зима наша молодец. Ну и деловая баба! Везде успеет, все сумеет…

— Проходи, садись, агай. — Председатель показал на свободный стул.

Но Хабибулла продолжал стоять. Он смотрел на изможденное, усталое лицо Халимова, присланного сюда райкомом партии из Киргиз-Мияков вместо ушедшего на войну Гайнетдинова.

— Еще какое-нибудь дело есть?

— Как бы тебе сказать… — Халимов тянул, не зная, с чего начать. Подумал немного, кивнул на женщину, которая возилась с фитилем лампы — Вот члены правления хотят тебя поставить бригадиром пятой бригады.

Не ожидавший такого предложения Хабибулла стал отмахиваться обеими руками:

— Нет, я не справлюсь! Найдите кого-нибудь помоложе!

— Кто же помоложе тебя?

Хабибулла хотел было что-то ответить, но внезапно остыл. Воинственно вздернувшаяся бородка его опустилась.

— Я буду делать все, что в моих силах. Только, пожалуйста, не суйте меня в начальники. Были бы глаза получше да возраст помоложе, и не охнул бы даже.

— Я тоже не на много моложе тебя, Губайдуллин-агай, и знаний не так уж много. Но велел район председателем колхоза работать, что поделаешь, согласился. Когда надо, и не на такое пойдешь. Работаю, как умею. И ничего…