Desiderata. Созвездие судеб

– Я чувствую себя… – Советник запнулся, и Достий всплеснул бы руками, если бы они не были заняты – даже подобное, совершенно простое описание своих душевных ощущений давалось старшему его товарищу с трудом. Но Бальзак все же собрался с мыслями: – Я чувствую себя недостойным.

Достий решил пока не отвечать, а занялся небольшим разрывом на страничке. Он решил, что стоит вести себя, как на обыкновенном уроке, и не перебивать собеседника – тогда он постепенно все изложит без стороннего вмешательства или давления.

– Думаю, ты и сам заметил, Достий, что я не очень-то умею строить отношения с людьми. Вернее, не умею строить совершенно. Как ты можешь понять, это… неудобно.

Оказалось, что ни Наполеон, ни Бальзак не умели исповедоваться. Но если первый просто рассказывал о себе такое, что не пахло ни покаянием, ни мало-мальским смирением, то второй из этой пары просто не мог и не умел выразить свои душевные движения с должной подробностью. Достию казалось, что все логические выводы и умозаключения свои Советник извлекает, словно фокусник голубей из шляпы, будто бы ниоткуда и безо всякого труда – в виду какового убеждения Бальзак давно приучился давать своим близким самые обширные пояснения. Он прибегал к этому способу выражения своей мысли относительно хоть бы и самого маловажного происшествия. Подобно такому убеждению Достия, самому Советнику умение других людей обращаться с душевными треволнениями казалось чем-то необыкновенным, а порою и невозможным.

Достий же услышал сейчас гораздо больше, нежели было сказано вслух, он недаром прожил во дворце уже два года и был от природы чуток к чужим переживаниям. Ему открылось достаточно.

Блестящие манеры и внешность Гаммеля обеспечивали тому сонм друзей и знакомых, а также внимательное к нему отношение. Окружающие, очевидно, любили его или, по крайней мере, уважали. Сам Император беседовал с ним с нескрываемым удовольствием, обменивался шутливыми замечаниями и задорными репликами. Острословие де Ментора, к тому же, произвело фурор в правящих кругах, да и среди простого народа. Виконт умел всеми правдами и неправдами добиться своего, самый внешний вид его, роскошный и такой обворожительный – все приковывало взгляд. А выступление на заседании и вовсе Советника, похоже, добило – пусть даже Император и не был свидетелем этого действа .

Завидовал ли Бальзак подобным успехам? Если Достий не смел говорить о том, что Советник думал, то, по крайней мере, был уверенным в том, что тот чувствовал, и чем более отстраненным был его вид, тем отчетливей было понимание. Достий не хотел думать именно о зависти. Это был один из основных грехов, а дружеские отношения с Советником как-то мешали ему примерить на того столь неблаговидное качество. Да и на ревность это не было похоже – это лишь было аналитическим выводом о том, что другой человек на его месте, возможно, был бы уместнее и полезнее, как для государства, так и для Его Величества Наполеона. К тому же, Советнику бы, пожалуй, тоже хотелось быть интересным и притягательным (и в первую очередь – для Наполеона, это Достий отметил без колебаний), ставить других на место парой фраз, сказанных надлежащим тоном… Но его ровный голос, малоподвижное лицо, привычка держаться в тени и вечная готовность растеряться при столкновении с чужими (а то и со своими) эмоциями решительно портили дело…

– Знаете… – начал Достий. – Прошу вас, передайте мне ножницы – я боюсь, что если буду рвать, то все испорчу. Благодарю вас. Знаете, не так давно мне показалось, что я тоже не достоин той любви и той заботы, что мне оказывает отец Теодор. Я чувствовал себя совершенно несчастным. Мои недостатки не ускользают от моего внимания, а тут я и вовсе ничего кроме них не видел. Но после приватной беседы я знаете, что уяснил? Он принимает меня таким, совершенно спокойно и благодушно. Разве Его Величество не делает то же самое? Нет, прошу вас, не перебивайте меня… Лучше пододвиньте мне клей, я очень боюсь накапать на стол… Спасибо. Более того, я заметил в его поведении нечто очень важное. Он оберегает вас. Заботится, чтобы никто не нанес вам обиды, не причинил неудобства. Я не думаю, что Императору это в тягость. Ему доставляет удовольствие то, что эти его действия востребованы. А ваша ему помощь в повседневных делах? Вы то и дело ворчите, что монарх несдержан, тороплив и прочее… Но вы рады быть полезным ему. Вы оба поддерживаете друг друга там, где чувствуете слабину. А какой человек не имеет слабины… К тому же, вы сами мне как-то говорили, что дружеские отношения строятся отдельно от любви, и в дружбе часто происходит то, что не происходит в любви, а значит…

Достий растерянно замолчал. Он не смел поднять глаз на своего слушателя, чтобы посмотреть, какой эффект возымела его проповедь. Молодой человек удивлялся сам себе: ведь обычно он считал себя молчаливым и чутким слушателем, а тут вдруг вздумал говорить – и скорее всего потому, что из самого Бальзака слова было не вытянуть. Тут снова оправдала себя починка книжек – можно было сделать чрезвычайно заинтересованный в очередной странице вид.

– Безусловно, то, что ты говоришь, имеет все основания для достоверности, – суховатый спокойный голос Достия насторожил, и не зря: – Однако перечисленные тобой факты не исключают того, что виконт де Ментор во многих отношениях меня превосходит. Его харизма, его невероятное умение манипулировать людьми сделали бы честь любому политику. Я не буду более говорить о том, насколько полезнее был бы Его Величеству такой человек, нежели сухой книжник, однако спрошу о другом. Ты не задумывался, что эти качества однажды могут быть обращены во вред? – Бальзак бросил на Достия пытливый пристальный взгляд, и сам же себе ответил: – Конечно, ты не задумывался, ты всегда подразумеваешь в людях склонность к добрым поступкам. Я же сужу иначе. Всегда.

Достий даже вздрогнул от такого заявления – но собеседник, к счастью, не заметил ничего. Молодого человека до глубины души обескуражил такой ответ на его монолог. Все, что было только что сказано и сделано, обратилось в пустоту несколькими замечаниями. Надо же, а он надеялся помочь… И с чего вдруг показалось, что парочкой высказываний можно наладить ситуацию?.. Однажды Бальзак напомнил ему зимнее озеро, теперь же на дне озера обнаружилась глубокая темная впадина… Как было поступить теперь, как утешить того, кто, оказывается, всегда столь напряжен и почти что несчастен?

Достий не успел ничего придумать (впрочем, он сомневался, что способен хоть на какую-то путевую выдумку), как библиотечный зал огласился звуком уверенных шагов. Кто-то быстро и решительно направлялся к ним. Кто-то, кто куда больше привык печатать шаг на плацу, нежели ступать осторожно, чтобы не потревожить покоя других.

– Баль!

Достий вытянулся в струнку – он узнал голос Императора и вдруг страшно обрадовался, как если бы ему спешили на помощь. Размолвки и недоразумения среди близких ранили молодого человека, но он от души надеялся, что Его Величество ни в коем случае такого не допустит. Монарху, казалось, самому неуютно было находиться в такого рода окружении, и он незамедлительно брался разрешать все конфликты, только бы поскорее их избыть.

Бальзак промолчал в ответ на призыв, и Император нашел их то ли по свету от лампы, то ли попросту зная, где искать.

– Я когда-нибудь дождусь тебя в постель, а? – спросил он, предварительно кивнув Достию.

– Мы обсуждали эту тему, и я… – начал, было, Советник, глядя рассеянно в сторону. Сам он, быть может, полагал, что жест его выглядит небрежным, однако от Достия не могло укрыться то напряжение, что сквозило теперь в этом человеке.

– Перестань, – серьезно нахмурился Его Величество. – А то ты не знаешь, мне вполне достаточно того, чтобы ты просто был рядом.

Достий покраснел слегка и тоже потупился.

– Хорошо, я сейчас же приду.

Наполеон оперся о стопку книг и подался вперед, пристально вглядываясь в лицо Бальзака, сейчас опущенное и прикрытое черными волнистыми прядями. Монарх сощурился, как показалось Достию, недобро.

– Что случилось? – поинтересовался он, понизив голос еще сильнее. – Кто тебя обидел?

– Меня никто не обижал, – Советник теперь наводил порядок на столе, и вид имел совершенно отстраненный. Наполеон лишь стрельнул вопросительно глазами в сторону Достия и понял, кажется, что-то по его виду.

– Расскажи мне, что случилось! – потребовал он не терпящим возражений тоном. – Что-то произошло на собрании?

– Собрание прошло должным образом, я подготовлю отчет в письменном виде.

Видя, что Советник всякими путями избегает откровенного разговора, Достий решился на невиданную наглость (так он назвал это действие про себя). Пользуясь тем, что Бальзак не смотрит в его сторону, молодой человек поднял руку и сделал движение, как если бы поправлял волосы возле уха, постаравшись сделать этот жест настолько кокетливым, насколько был способен. Император эти ужимки увидел и тут же истолковал.