Desiderata. Созвездие судеб

– А-а, это из-за Гаммеля!

Бальзак эту реплику и вовсе не удостоил ответом. Наполеон протянул руку и нежно, кончиками пальцев, тронул своего Советника за скулу, скользнул пальцами ниже, будто очерчивая контур лица, и принуждая таким образом поднять голову. Бальзаку пришлось подчиниться, хоть и сделал он это неохотно.

– Ты с ума сошел? – тихо, но очень прочувствованно спросил Его Величество, поглаживая острый советничий подбородок. – Что ты там себе уже напридумывал? Я никогда и ни на кого тебя не променяю. Сама мысль о том, что вместо тебя может быть кто-то еще, приводит меня в бешенство.

– Подобная вспыльчивость не делает человека разумнее, – отозвался Бальзак, и что-то в его голосе едва не заставило Достия шумно вздохнуть от облегчения.

– Зато делает решительнее и быстрее, – Наполеон уже завладел рукой своего собеседника, заставил покинуть насиженное место и аккуратно, но настойчиво, повлек за собой, успев при этом тайком подмигнуть Достию.

Молодой человек после их ухода докончил приведение стола в порядок – закупорил клей, смел в мусорную корзину обрезки бумаги – и, наконец, найдя нужные книги, отправился к себе. День его не впервые заканчивался так поздно, но все же Достий привык отходить ко сну до полуночи. Впрочем, занятость святого отца внесла свои коррективы в распорядок молодого человека – он не мог просто так лечь спать, когда любимый трудился, превозмогая усталость. Как же хотелось сейчас пойти к нему, тихонько проникнуть в комнату и осторожно, чтобы не разбудить, устроиться под тем же одеялом, тесно прижавшись к поджарому, но очень теплому боку… А лучше – поговорить по душам. Потому что произошедший только что разговор Достия немного расстроил. Видно, проповеди покуда не его удел, раз они столь слабо действуют на прихожан… Юноша как-то не задумывался над тем, что в роли паствы он выбрал такого человека, от которого вряд ли можно было бы добиться большего. Высочайший Советник не был склонен не то, что к экзальтации, он и привычных-то чувств не проявлял. Никогда Достий не видел его ни смеющимся, ни плачущим – всегда на этом горизонте был штиль, и лишь тучи иногда туманили его свод. Даже в минуты острейшего душевного волнения, когда Советник опасался за жизнь и здоровье самого близкого своего человека, даже тогда, когда он бывал не совсем трезв и позволял себе куда больше, чем обычно… От посторонних же придворных юноша слыхивал, что чувств у Советника нет вовсе.

Впрочем, был и повод для радости – Достий догадывался, знал почти наверняка, что Наполеон уже наговорил (а то и наделал…) Бальзаку всего, чтобы развеять все сомнения.

Между тем, Его Величество уже достиг своих покоев, однако, вопреки ожиданиям тех, кто знал его достаточно близко, повлек любимого отнюдь не в спальню. Он усадил Бальзака у камина, за небольшой столик, и присел напротив, чтобы иметь возможность видеть его лицо.

– Ты не ревнуешь, – заявил он, и эти слова были отнюдь не вопросом. – Ревность я бы узнал, она бы польстила мне, но… Баль, что с тобой?

Советник закусил губу – он раздумывал.

– Я не знаю, – наконец, сообщил он. – Со мной не происходило подобного прежде, я не понимаю этого, и не знаю, как описать сей процесс. Собственно, я отправился в библиотеку, чтобы там в тишине попытаться разобраться с этим.

– Это твое любимое убежище, – кивнул Наполеон понимающе.- Я всегда тебя оттуда выцарапываю. Тебе там Достий помешал?

– Вовсе нет. Он не помешал, а помог – это касается как книг, так и поставленной задачи.

– Что ты хочешь сказать?

– Мой Император, не мне пояснять вам, насколько я не сведущ в подобных вопросах. Все для меня прозрачно и ясно только во время чтения книги, где автор пространно повествует нам о каждом душевном движении героя, и о том, как оно отражается на его поведении. Однако в жизни все совершенно не так: мало того, что я не имею возможности получить эту информацию об окружающих, но ведь и о себе самом не могу. И только когда Достий терпеливо и тщательно прояснил для меня эти моменты, я смог двигаться далее. Он сам не подозревает, насколько он в этой области хорош, но я давно обратил внимание – видимо, этому наш юный духовный брат обучился у Теодора. Оба они очень хорошо понимают окружающих людей, пусть, зачастую, и не могут обосновать своего мнения.

Наполеон, по ходу повествования, кивал. Мысленно он был рад тому, что любимый, наконец, заговорил нормально, так, как ему это было всегда свойственно. На поставленный вопрос Советник отвечал многословно, обстоятельно, не оставляя ни единого шанса для недомолвок.

– Конечно, – продолжал Бальзак тем временем, – это открывает для них большую опасность оказаться предвзятыми: Теодор всегда думает о людях, в том числе и о себе, хуже, нежели они того заслуживают, а Достий лучше обо всех, кроме себя.

– Стало быть, Достий поспел раньше меня и все твои сомнения развеял?

– Именно так.

– Тогда в чем беда? – видя, что его возлюбленный все еще не готов отвечать на этот вопрос, Наполеон взял его за руки, и, держа в своих ладонях, согревая их своим теплом, повторил: – Что тебя гложет? Только скажи, и я…

– Я не могу дать вам того, в чем вы нуждаетесь, вот что.

– И в чем же я нуждаюсь?.. – монарх прищурился. – Ты не болтаешь, как виконт, это правда – но с чего ты взял, что я нуждаюсь именно в этом?..

– Вы любите общаться с людьми.

– Разве ты не общаешься со мной?

– Не так.

– Баль, – Его Величество принялся осторожно поглаживать чужую руку. – Конечно, не так. Ни один человек не общается точно таким же образом, как другой. Мы все разные. И если ты считаешь, будто кто-то тебя лучше – подумай о том, что я все равно желаю быть с тобой. То, что кажется лучшим тебе, не всегда представляется таковым и мне так же. Если хочешь знать мое мнение, то лучше тебя мне никого не найти. Ну, иди сюда… – он потянул собеседника через стол, поцеловав ему одну руку, затем другую. – Болтовня это всего лишь болтовня, – добавил он. – Мне нужно кое-что большее…

В очередной раз немилосердная судьба столкнула Достия с виконтом в обстоятельствах, которые можно было бы назвать и забавными, если бы это слово не было столь неуместным. Виконт – к превеликому изумлению молодого человека – обнаружился в кабинете Бальзака. Причем сам хозяин кабинета, сидя за столом, не подымал головы от работы, и очень быстро что-то строчил, то и дело макая перо в чернильницу. Вид у него был такой, как будто он про себя решил – ежели не подавать виду, что ты замечаешь чужое присутствие, рано или поздно тебя оставят в покое. С кем другим – с тем же Достием, к примеру – это еще могло бы сработать – однако против виконта де Ментора это оружие не годилось совершенно. Он стоял у стола Советника, весь – сплошная мольба и воззвание к неким светлым чувствам, прижав руки к груди и заломив тонкие брови.

– Вселенная еще не ведала подобной силы желания, с каковым я теперь не расстаюсь ни на миг!..- говорил он прочувственно. – Это было моей тайной мечтой, когда я лишь мог слышать об этом чуде Отца Небесного, и не иметь ни малейшей надежды на личную встречу… Ах прошу вас, вообразите, только вообразите себе: я столкнулся с полным непониманием со стороны своих родных, они, может, и помышляли о лучшей доле для меня, но тот брак, что они мне навязывали, не был осенен любовью и страстью! Никто в целом мире, как мне казалось, не способен проникнуть в тайну моего терзания! Но тут – будто луч небесного пламени – прекрасный голос, который прорывался сквозь шуршание грампластинки… О, я знал, я чувствовал – эта душа переживает так же тонко, так же глубоко, она – моя названная сестра перед небесами, она – будто я сам...

Советник перевернул страницу и пробежал по стройной колонке цифр пальцем. Гаммель вежливо подождал, пока он найдет нужное число. Едва лишь то было обнаружено, он продолжил:

– …Этот голос ворвался в мою жизнь, сметая на своем пути все устои, противореча всему жестокому и неумолимому, с чем мне пришлось бороться тогда… Я почувствовал себя обновленным, преисполненным сил и уверенности в том, что, слушая свое сердце, я познаю истину...

– Что вам угодно? – вздохнул, наконец, Бальзак, осознав, что будет обречен слушать этот поэтический опус до заката, ежели ничего не предпримет: виконт Гаммель был не из тех, кто отступает.