Desiderata. Созвездие судеб

– А видал ли ты городскую ратушу, Достий?

В ответ молодой человек лишь покачал печально головой – нет, увы, ратуши он не видел – ни ее, ни всех прочих зданий городских управ.

Ратуша в народе звалась «Кудрявый дом», а все из-за бессчетных завитков и узоров, что украшали ее фасад. Когда строилось это достойное здание, в моде было все вычурное, щедро украшенное – тот же «барокко». Мода прошла – а ратуша все стояла, и Достий, глядя на нее, неизбежно подумал про виконта де Ментора.

А перед ратушей была площадь, скрытая брусчаткой, с сияюще-белым мраморным фонтаном в центре. Достию он тоже понравился, потому как из-за гладкости камня фонтан выглядел словно прихотливая скульптура из снега. А какими живыми и блестящими смотрелись в нем водяные брызги!

Остальные здания, окружающие площадь, были совсем новенькими: и Городской Суд (хоть и выполненный в римском стиле, а все же щеголяющий современными квадратными окнами и высокими резными дверьми), и Государственный банк (внезапно яркий со своими желтыми стенами и зеленой крышей), а также самая большая в стране библиотека (может, и не такая вычурная, как театр, но не менее богато украшенная).

Напротив ратуши площадь сужалась, словно капелька или древесный листок, и переходила в широкий каменный мост. А стоило сойти с него – как взгляду открывался Старый Город. Едва ступив на его улицы, Достий почувствовал, как у него колотится сердце от восторга, и первые несколько минут он под сдержанный смешок спутника крутился вокруг своей оси, стараясь как можно лучше рассмотреть то место, где он оказался.

Новая, красивая и кипучая столица трепетно обнимала скопление старых крошечных домиков, сквериков, которые больше походили на клумбы размерами. Словно бы дочка приласкала старика-отца. Всюду в Старом городе царила уютная щербатость, лениво потягивался плющ на стенах, простирались вверх престарелые деревья, с такими мощными корнями, что они сминали и дробили брусчатку.

– Это одно из самых старых мест в столице, – пояснял тем временем духовник. – Она много раз перестраивалась, только здесь ничего не трогали. Знаешь, тут даже водопровод не всюду проведен. Да и дома настолько ветхие попадаются, что их лучше не трогать.

– Что же, здесь до сих пор живут? – полушепотом спросил Достий. Он боялся, что от громкого голоса либо рассыплются эти старенькие дома, либо развеется этот чудесный морок.

– Жить здесь вроде как престижно. Да неудобно вовсе. Идем, покажу тебе кое-что.

Они попетляли по кривым улочкам и вдруг вышли в запущенный сад, опоясанный оградой из кирпича. Заросли разрезались широкой и утоптанной дорожкой, которая привела вдруг к аккуратной маленькой церквушке.

– Церковь святого Луки, – произнес Теодор. – Самая старая в столице. И самая маленькая.

Достий рассмотрел маленькую церковь, сейчас как будто пустую и тихую – прихожане разошлись после службы.

– Красивая, – прошептал он. – Знаете, славная такая…

Они отошли и устроились на лавке, под кустом сирени. Солнышко припекало, спина у Достия разогрелась под черной тканью пальто. До чего хорошо было сидеть тут в тишине и покое, ненадолго забыв об учебе, рядом с любимым. И хотелось бы взять Достию своего спутника за руку, или склонить голову ему на плечо, да только не стоило этого делать в незнакомом месте. «Ну ничего, – решил про себя Достий. – И без того нам славно, ведь мы рядом».

– Достий, ты ведь сан диакона уже имеешь, так?

Достий удивленно посмотрел на собеседника, что внезапно упомянул эту тему.

– Меня в войну назначили, – Достий привычно запрял ногами, но ботинки неприятно скребли друг о друга, и пришлось перестать.

– Как это случилось?

Теодор спросил это тихо, доверительно. От его близости душа цвела теплом и любовью. И Достий решил, что вполне способен облечь в слова свои тягостные воспоминания.

Свое назначение на сан Достий вспоминать не любил. А произошло это при очень трагических обстоятельствах.

В тот день, когда пропал отец Теодор, Достий остался единственным причастным к духовенству человеком в своей части. Битва, отнявшая у него любимого (лишь крошечная надежда оставалась на его возвращение), унесла множество жизней. А отпевать погибших было некому. Сан протодиакона не позволял Достию самому вести церковные обряды. Его буквально заставили это делать, поставив над обширной братской могилой, полной изломанных, искореженных ранениями тел, дали в руки молитвенник и наказали помнить, что времени у него немного. Никому словно дела не было до того, как слабо, нерешительно и путая слова произносит молитву юноша, как трясутся его руки, едва удерживая томик молитвенника, и что глаза его полны слез. Люди привыкли видеть подобное на фронте. А Достий до сих пор вспоминал, сколь недостойно были преданы земле погибшие. Даже при том, что еще в начале военных действий святой отец пояснил и привил ему некоторые привычки. Например, что нет ничего зазорного в том, чтобы совершать утреннюю молитву на ходу, за своими обязанностями санитара.

– Разве это правильно, что люди страдают, я должен им помочь, а я трачу время на то, чтобы по всем канонам стоять где-то на коленях? Молятся не колени и не руки, а мое сердце.

Даже до сих пор случалось так, что времени на каждодневные обряды не было вовсе.

Тем не менее, месяц или больше спустя после переломной битвы Достий попросился у командира в увольнительную (отвоеванную деревню сделали опорным пунктом, и Достий пожелал, чтобы оставили его тут), заслышав, что неподалеку расположилась часть со священником. Достия отпустили, но времени у него снова было в обрез.

Там Достия наскоро назначили на сан диакона, совершив рукоположение на походном алтаре (к тому же, приходилось пару раз прерывать обряд, чтобы алтарь переставить – он мешал то пройти, то проехать). Облачения ему не дали и даже лоб мазнули водой вместо елея. По сей день Достий все смущался своего сана и старался лишний раз его не упоминать, не говоря уже о том, что подписывая бумаги (такое случалось, хоть и редко) он не знал, какой приход упомянуть рядом со своим именем.

Духовник помолчал некоторое время, когда Достий покончил с рассказом.

– Чего же ты стыдишься? – спросил он. – Того, что не отказался предать земле усопших?

– Но я даже в молитве запутался! И не мог я этого делать, я был всего лишь...

– Знаешь, мне мой сан священника тоже достался из необходимости. Во Фредерик я приехал, будучи иеродьяконом, сам понимаешь, руководить целым приходом иеродьякону нельзя, лишь помогать можно. Но меня это не смутило, мне было дано дело и я за него взялся. А рукоположение произошло аж через полгода. А то, что ты в молитве путался... Экая оказия! Дело ведь не в словах, Достий. Слова мы всюду слышим. Бывает, смотришь, человек молится истово. А на деле его ум совсем не праведными делами занят. Ты об их душах скорбел искренне и желал, чтобы Отец Небесный принял умерших в рай. Я больше чем уверен, все погибшие тогда с небес на тебя с благодарностью смотрели. И по сей день смотрят. Да и выживших ты не оставил без помощи и сочувствия. Так что ежели тебе захочется иеродьяконом стать, знай – ты достоин этого.

– Мне бы с экзаменами справиться… – Достий улыбнулся застенчиво.

– Полно, я должен тебе заметить, что ты гораздо умнее многих, кого я знал в годы ученичества, – не согласился святой отец. – Умнее, внимательнее, начитаннее… Аттестат ты получишь, и не удивлюсь, что с отличием.

Достий промолчал – ему не хотелось перечеркивать своими возражениями такие хорошие слова, вселяющие надежду и дарящие капельку уверенности в свои силы.

– Ну что ж, славно мы погуляли, но пора и честь знать. Идем?