Desiderata. Созвездие судеб

– О семи днях забывать не должно. Всякое благочестивое дитя, вступив во взрослые лета, почитает своих родителей и помнит их заботу. Писание Первого Пророка, как и остальных Пророков, есть дар человечеству от Отца Небесного, благо ли это – отвергать такой дар?

Преподаватель проворчал что-то и пожал плечами, и Достий верно расценив этот знак как возможность перейти к новому предмету, снова передвинул стул правее. Новый преподаватель улыбался – вернее, скалился – во весь рот, и молодой человек тут же приметил, что зубы у него искусственные, все, которые вот так можно было увидеть, и сделаны они были на совесть. Подобная медицинская услуга появилась недавно, стоила дорого, но популярность имела небывалую. Наверное, это и было веским поводом такой демонстрации.

– Я бы хотел поинтересоваться, – начал он светским тоном. – Что говорят при дворе на тему Нихона?

Достий неуютно поерзал на своем стуле, отчего тот неприятно скрипнул. Нервы у молодого человека и без того были на пределе, а такое начало опроса и вовсе убавило ему уверенности. Во-первых, экзаменатор не спешил объявить свой предмет, а во-вторых, беседовать о придворных новостях или даже слухах было совершенно не с руки на экзаменационном собеседовании. С недавних времен таковая тема и вовсе считалась у молодого человека запретной. Мало ли кто мог его разговорить из незнакомых людей.

– Я, право, ни о чем специально не осведомлен, – осторожно начал Достий. – Знаю кое-что из газет, но последнее время газет я не читал...

Достий, правда, и вовсе редко прикасался к прессе – ему хватало того, что он слышал за общими трапезами, например. Слышал и держал язык за зубами.

– Тебя не интересует, что происходит в мире? – экзаменатор изогнул бровь, и в выражении его лица теперь сквозило легкое презрение. – Или же ты затворничаешь во дворце?

Молодой человек чутко уловил усмешку. Затворничать для духовного брата и отца означало совершенно удалиться от мирской суеты, проводить жизнь уединенно и истово молиться. Как правило, затворники вели аскетичный образ жизни. Разумеется, было бы даже смешно пытаться вести такое существование во дворце, будучи приближенным к самому Императору.

– Нет, я не затворничаю, – ответил Достий. – А газет я не читывал, будучи занятым учебой.

– Священнослужитель должен ориентироваться в современных жизненных реалиях, – заявил ему экзаменатор. – Я всегда высказывался за эту идею и продолжу высказываться. И не только – в свое время мне было довольно нелегко сделать свой предмет экзаменационным, а не факультативным. Еще бы – право преподают везде, чем хуже семинария?

Достий даже не знал, обрадоваться ли ему, что он узнал предмет, или насторожиться из-за такого хода собеседования. Преподаватель ни с того ни с сего решил поведать обо всех препятствиях, что пришлось ему побороть, пока правоведение заняло свое место среди других почтенных семинарских наук. Достий же, силясь уследить за его рассуждениями, чувствовал себя совершенно выбитым из колеи и беспомощным как никогда. Прерывать чужую речь – тем более речь экзаменатора – казалось ему нехорошим поступком. Но как, в таком случае, он собирался принимать экзамен?..

– Так какие же новости у нас про Нихон? – вдруг встрепенулся правовед. – Я ведь не просто так тебя об этом спрашиваю! Установление связи с этим островком касается нас напрямую! Как можно завязывать отношения с этими варварами, этими нечестивцами! Надеюсь, ты снизошел до изучения истории этой страны?

Достий не просто снизошел – он не одну книгу прочел про то, как несколько веков назад в Нихоне начались жестокие гонения на патернианских миссионеров. Святых отцов и их паству буквально выживали с острова. Как раз после этого Нихон закрыл свои порты, и выходцам из дальних государств материка доступ туда был запрещен. Такая изоляция продлилась ни много ни мало триста с лишним лет. Теперь, конечно, всех интересовало, как обстоят дела у иностранцев в такой экзотической и таинственной стране. А споры о временах гонений разгорелись с новой силой. Кто-то ратовал за возобновлением миссионерской деятельности, кто-то же был против, указывая на то, что патернизм не может укорениться рядом с верованиями, обычаями, даже самим нравом нихонцев. Достий, начитавшись вдоволь, а также набеседововшись с Бальзаком и отцом Теодором, был согласен с тем, что их вера не должна навязываться каким-нибудь беспардонным способом, как частенько происходило до гонений. Человека в церковь должно влечь сердце, что откликалось на призывы Отца Небесного. А не на надоедливые увещевания и посулы адских мучений после неправедной жизни.

Достий бы все это охотно пересказал (или неохотно – спорить с преподавателем ему не хотелось и было боязно). Правовед же теперь увлекся новой и весьма благодатной темой, и снова не позволял вставить ни словечка в свой монолог. Несчастные нихонцы тут же полегли под градом насмешек и упреков, и даже Его Величеству досталось за скоропалительное установление связей с языческой страной. Но больше всего досталось, конечно, самому Достию.

– А что ты молчишь-то? – спросил экзаменатор внезапно. – Кто сдавать пришел, ты или я?

Самым ужасным было то, что после этой фразы он продолжил говорить. Предложении, что ли, на третьем, Достий осознал, что это никогда не кончится. Дай ему волю – и они просидят всем коллективом до рассвета, а то и дольше, и ничего путного в итоге не получится. Но перебивать оратора, тем паче того – преподавателя, человека старше него летами, все еще считал он совершенно для себя невозможным. Маялся, мял в руках полу сутаны, и то опускал глаза долу, то бросал отчаянный взгляд через стол, как будто желая проверить, не окончил ли наконец своей речи правовед.

– ...для тех, кто не ведает разницы между истинным учением и языческим идолопоклонством!

– Ведают, – внезапно уронил Высочайший Советник. Произнес это тихо, и глядя в сторону, как будто сам себе, однако преподаватель, встретив такой отпор, заинтересовался.

– Вот как, ведают?

– Совершенно верно. Триста сорок два года тому назад Нихон запретил вторжение иных государств на свою землю, потому как имел возможность сравнивать свою веру и нашу.

– Именно это я...

– Не это, – Советник, кажется, отчаянно скучал, все так же глядя в сторону – кажется, в окно. – Для каждой паствы стоит выбирать слова для проповеди, не так ли? Мирянам столицы не говорят внушений, подобных тем, какими потчуют жителей деревень и наоборот. Люди просто не поймут их. Так и с Нихоном. Миссионеры не потрудились приложить усилия, чтобы быть услышанными. И это их вина, а не жителей островов.

– С какой стати мы должны были...

– С той, что они у себя дома.

Достий уловил закономерность. Очевидно, Советник тоже понял, что собеседник чрезвычайно говорлив, и, если его не перебивать, не позволит вставить и слова.

– Ну да ладно, – вдруг махнул рукой Бальзак. – Мы с вами отвлеклись и заодно отвлекли испытуемого. Продолжай, брат Достий. Что там с законом о вероисповедании?

– По закону о свободе вероисповедания, – Достий с разочарованием и волнением понимал, что голос его срывается на фальцет и непростительно дрожит, – никакое другое вероучение не подвергается преследованию, ни его служители, ни его адепты, если вероучение не причиняет вреда ее последователям и последователям других религий, и также – после реформы данного закона, что произошла три года назад – атеистам. Вероисповедание в иностранных государствах признается равным патернизму, миссионерская деятельность проводится строго в рамках Свода Религиозных правил... Этот документ был составлен при участии Его Императорского Величества, синодального обер-прокурора...

Собственный голос напоминал молодому человеку скрип какой-то утлой телеги, до того он был жалобный и высокий. Он едва успевал набирать воздуха в грудь, прежде чем продолжить ответ. Зато не сбивался – уж конечно, малейшая запинка означала бы возможность перебить его.

Переходя к преподавателю по римскому языку, Достий уже и вовсе не испытывал страха. Святой отец еще во времена их мирной жизни во Фредерике потихоньку натаскивал его, подучивал правилам и переводу. Видно, думал Достий, готовил к поступлению в какую-нибудь семинарию, чтобы юноша, оказавшись в незнакомом месте и наверняка испытав робость от множества незнакомых же людей, имел небольшую фору в виде полученных знаний, не терялся на уроках. Послушно отводя занятиям по часу каждый день, Достий уже знал изрядно, да только начавшаяся война не дала ему пользовать или дальше развивать свои мирные знания. Благом было то, что они не забылись и нужны были сейчас.

Впрочем, Достий немного оторопел, увидев преподавателя. Ему, пожалуй, можно было дать лет сорок, но он выглядел старше из-за бледной сморщенной кожи и немного неухоженного и растрепанного вида. Чем-то он напоминал паука, то ли длинными мосластыми пальцами, то ли колючим взглядом, словно бы он сидел в центре своей паутины и прислушивался – не дрожит ли где ниточка, к которой прилипла зазевавшаяся мошка.

Достий спохватился – уж кому нельзя было этой мошкой становиться, так это ему.

– Сейчас мы изобразим диалог, – сообщил ему преподаватель (и даже речь у него была такая же паучья – неспешная, негромкая, словно крадущаяся). – Отвечать мне будешь на римском. Итак, какой сегодня день?