Дети белой богини

Маша молчала. Разговор их теперь сводился к фразам, в быту необходимым:'«Есть будешь?», -«Буду» или «Нет, не буду», «Я ухожу на работу», -«Хорошо». Если бы хоть один из диалогов они попытались развить, все окончилось бы ссорой.

Например:

– Я ухожу на работу.

– Ах, ты намекаешь на то, что мне никуда не надо! Что я бездельник!

– Перестань цепляться к словам!

На то, чтобы до этого не доводить, ума у жены хватало. Она уходила молча, приходила, когда он еще спал. Вернее, валялся в постели. Из всех удо­вольствий, доступных простому человеку, это са­мое безобидное. А еще сон. Но со сном были про­блемы. Он боялся увидеть в очередном сне что-• нибудь отвратительное. Например, разбитую вит­рину. В последние дни это стало навязчивой иде­ей. В магазине мужской одежды давно уже висел костюм. Серый, из плотной немнущейся ткани в мелкий рубчик. Заходил туда как-то с Машей и модную вещь отметил. Потом магазин отремон­тировали, продавцы оформили новую витрину и выставили костюм там. Манекен напоминал Гер­мана, правда, был Слишком уж худощав, хотя в правильных чертах лица прослеживалось сход­ство.,И в том, как сидел на манекене костюм – ни единой морщинки. Костюм стоил очень дорого, но Александр прекрасно знал, у Германа такой есть. И костюм, и галстук. Одежду ему подбира^ ли в этом магазине. По слухам одну из молодень­ких продавщиц Горанин не обошел своим вни­манием.

Теперь мимо этого магазина Завьялов не мог ходить спокойно. Хотелось взять камень и запус­тить им в красивое лицо Германа или в того, кто казался ему Германом. Ненависть на этот раз за­топила берег души, не оставив ни единого сухого клочка. Он ею просто захлебывался.

Очередная стычка с Машей произошла из-за сигарет.

– Ты бросишь наконец курить?
– возмутилась жена.

После истории с разбитой машиной он вновь подсел на сигареты и стал курить еще больше. Словно изголодавшийся, набросился на никотин. Маша проявила характер: выкинула все сигаре­ты. Ссориться он не стал. Что толку? Жена пра­ва, курить ему нельзя. Заботится о его же здоро­вье. А о душе кто позаботится?

Чтобы забыться, вновь выпил снотворного. Не слышал, как ушла жена, так крепко уснул. Оч­нулся часа в три ночи, включил свет и нашел пап­ку с листами ватмана. Ему до смерти захотелось нарисовать разбитую витрину. Ну просто сил не было! И он это сделал. Теперь в витрине лежал растерзанный манекен. Раздетый. Удовлетворен­ный, он положил рисунок на стол, лег в постель и вновь забылся. Стало вдруг так легко! Дело сделано. Герман теперь не будет ходить таким пижо­ном. Почему-то возникло чувство, что этим ри­сунком здорово тому насолил.

Разбудил его аромат кофе. С ночного дежур­ства пришла Маша, значит, скоро будет завтрак. Он почувствовал голод и вскочил с постели. Краем глаза отметил, что рисунка на столе нет. Нет? Должно быть, жена выбросила. Такое отврати­тельное художество нельзя держать в доме. Раз­битая витрина, поломанный манекен, словно мер­твец. Похоже на действия какого-нибудь манья­ка. Бр-р-р...

Увидев его в дверях кухни, жена не смогла скрыть испуг.

– Что? Что такое? В чем дело?
– разозлился он.

– Нет, ничего.

– Почему ты пьешь кофе? Ты же с дежурства! Легла бы да поспала.

– Я... Мне надо к маме.

– К маме? А что с ней такое?

– Ничего. Просто давно не была.

– А позвонить нельзя?
– буркнул он.

– Мы живем в нескольких минутах ходьбы друг от друга, а я вот уже месяц отделываюсь звонками. Это нехорошо, Саша.

– Ты хочешь сказать, что я эгоист? Завладел твоим вниманием целиком и полностью, так? Но твоя мама не инвалид. Здоровая женщина, кото­рая...

– Ей пятьдесят шесть лет, — тихо напомнила Маша.

– В конце концов, у тебя есть брат.

– У него двое детей.

– Да на что ты все время намекаешь?!

– Ну почему в последнее время мы не можем нормально разговаривать?
– с отчаянием сказала Маша.
– Почему?

– Потому же самому, почему не можем нор­мально заниматься любовью! Стоит мне до тебя дотронуться, как ты вся сжимаешься в комок! Почему?

– Ты болен.

– Но ты-то здорова!

– Тебе это не надо…

– Да откуда ты знаешь, что мне надо, а что нет?! Ну, откуда?!

– Перестань на меня кричать!

– Перестань обращаться со мной,, как с ма­леньким ребенком!

– Ну, все. Любое терпение имеет предел, даже мое. Я ухожу. Завтрак на столе.

И Маша выскочила в прихожую. Он услышал, как хлопнула входная дверь. Звук оказался слиш­ком громким. Все. Ушла. Вот ведь какая стран­ность: выхаживала его, больного, ночи не спала, от постели не отходила. Спасла, А зачем? Чтобы теперь мучить? Выходив тебя и отдав тебе часть себя и своей жизни, принесший жертву вольно или невольно начинает мстить. И ты тоже мстишь за то, что вынужден был жертву эту принять. За свою беспомощность. Но ведь это же абсурд! По­лучается то, что получается.

Он подумал, что надо бы вернуть жену. Но сначала позавтракать. Остыть. И ей тоже. Кофе...

Надо его выпить, хотя кофе ему тоже, кажется, нельзя. Машинально он подошел к раковине, от­крыл дверцу, за которой стояло мусорное ведро. Посмотрел, нет ли там рисунка. Его не было. Ис­чез. За завтраком думал только об этом. Надо бы найти жену, помириться с ней и спросить про ри­сунок.

Еще часа три он провел дома, сидя как на игол­ках. Решил что, бросившись за женой, потеряет лицо, и заставил себя сдержать порыв. Мужчина не должен так себя вести. Особенно если он ни в чем не виноват.

Потом он шел к теще, ежась от холода и при­крываясь от дождя и ветра черным зонтом. Теща жила на другом конце Фабрики. Перед тем, как пересечь центральную улицу, неизбежно очу­тишься возле того самого магазина. Уже издали завидев семиэтажный дом, Александр замедлил шаги, а выйдя из-за угла, остановился. У разби­той витрины толпился народ.

– Что случилось?
– спросил он, заметив в тол-. пе бывшего сослуживца.

– Да вот, говорят, костюм с витрины украли. Ночью сигнализация сработала. Хорошо, что не в мое дежурство.

—Ночью?
– вздрогнул он.

– Ну да. Не рассвело еще.

Во сколько же Маша пришла из больницы? И куда делся рисунок? А может, кто-то тайно про­ник в квартиру, и пока он спал... Нет! Жена взяла, не иначе. Но как тогда он узнал, что изображено на рисунке? Как смог осуществить задуманное?

Глядя на разбитую витрину и поломанный манекен, знал только одно: в городе есть человек, который так же сильно ненавидит Германа. И че­ловек этот не в себе. Ибо подумать, что совер­шить подобное мог сам Горанин...

– Горанин... — уловил вдруг он. Поистине, о чем бы ни заходила речь, друг

Герман тут как тут!
– ... видели здесь.

– Кого? Германа?
– хрипло спросил он, уста­вившись на бывшего сослуживца.

– Ну да. Сигнализация сработала, когда вит­рину разбили. Но пока сообразили, что к чему, пока доехали, преступник уже убежал. У разби­той витрины стоял только.следователь Горанин.

– И как он это объяснил?

– Шел мимо, — пожал плечами приятель.

– Ночью?

– А что, у нас в городе запрещено ночью по улицам ходить? Вестимо, шел от бабы. От какой именно, ни за что не скажет.