Дети белой богини

– Ты только это... никому. Что застукал у меня мэрову дочку, - попросил Герман, заходя следом за ним на кухню.

– Так это дочь мэра?!

– А ты ее не узнал?

– Без одежды трудно. Она ведь вся такая... Модная, - сказал, почти уже успокоившись. Вол-. на отхлынула.

– Ну, ты даешь! Такую девушку и не узнать!

– Главное ее украшение — это папа. Благодаря ему в первых красавицах ходит, а без него она такая же, как все. Не лучше и не хуже. А может, и хуже, -добавил назло Герману за то, что тот не лучшим образом отозвался когда-то о внешности Маши.

– Но-но! Ты смотри, при Веронике это не ска-- жи! Правдолюбец! И о сегодняшнем - молчок. Я

тебя попросил. Отец еще не знает, что она верну­лась.

– Как это не знает? Что, с поезда прямо к тебе?

– Она по телефену сказала отцу, что приедет вечерним. А приехала утренним. Взяла на вокза­ле такси - и прямиком сюда.

– А зачем такие тайны?

– Да ты присядь. Присядь. Александр тяжело опустился на табурет:

– Водички бы попить.

– А может, водочки?

– Я теперь не пью. Мне нельзя.

– Ну тогда я тебе клюквенного морса налью. Хочешь морса?

И Герман полез в холодильник. Жил он один, но в двухэтажном коттедже всегда было чисто и уютно. И клюквенный морс в холодильнике имел­ся всегда. А ведь его еще надо приготовить! Не Герман же этим занимается? И уж конечно не мэ-рова дочка. Родители Германа, жившие раньше на Фабрике, выйдя на пенсию, продали квартиру и уехали в родную деревню. Деньги отдали един­ственному сыну. Остаться рядом не захотели. Де­ревня, откуда оба были родом, находилась кило­метрах в сорока от N. Мать наведывалась к Гер­ману редко и поддерживать идеальный порядок в этом доме, естественно, не могла. Впервые за­думался: кто она, женщина, о которой Герман иногда говорит с такой грустью и нежностью? На которой не женится, но и от услуг ее не отказы­вается? Вот уже долгие годы ее присутствие чув­ствуется везде. Еще одна тайна. И сколько же их еще в жизни Германа?

Морс оказался очень холодным. И приятным на вкус. Собранная в этом году клюква созрела еще не вся, и чтобы приготовить напиток, надо было тщательно перебирать ягоды. Какие на морс и варенье, какие в лежку. Кто-то же этим занима­ется. Для Германа.

– Ну что, успокоился?
– миролюбиво спросил Горанин. — Напился?

– Ты меня выгоняешь?

– Сашка, почему с тех Пор, как ты вышел из больницы, в каждом моем слове ищешь подвох?

– А ты не догадываешься?

– Догадываюсь, что я самый для тебя винова­тый. Ну убей меня за это!

– Это не так-то просто. — Завьялов прищурив­шись, посмотрел на Германа. Медвежья шерсть на его широкой груди курчавилась, и сам он был такой же могучий, как лесной зверь. Попробуй убей такого!

– Ты чего прилетел-то?
– зевнул Герман, слов­но не услышав последней фразы.

– Я знаю, что утром тебе звонила моя жена.

– И что с того?
– насторожился Герман.

– Как муж я имею право знать, зачем? Что это был за разговор?

– Деловой разговор, - пожал плечами Герман.

– Какие могут быть дела у тебя с моей же­ной?
– Он сделал упор на слове «моей».

– Ты хочешь сказать... Постой-ка... Хочешь сказать, что я и Маша... Что я могу с Машей... Да ну тебя!
– И Герман расхохотался.

– Она что, не так хороша для тебя, как мэрова дочка?
– неожиданно обиделся за жену Завьялов.

– Да не в том дело! Ну что ты задираешься? В городе хватает красивых женщин, и уж конечно мне незачем крутить роман с твоей женой. Не в обиду ей будет сказано, а просто... Да зачем я пе­ред тобой оправдываюсь?—разозлился вдруг Гер­ман.

– А затем, что ты передо мной виноват!

Герман вдруг побледнел. Да-да! Горанин ис­пугался! Камень у него на душе лежал! Стопудо­вый! Чутье подсказало. Ах, это чутье!

– Ну хорошо, мы говорили о твоей работе. Маша просила чем-то тебя занять.

– Вот как?

– Слушай, Зява, ты извини, но... меня женщи­на ждет. Приходи завтра. И мы договорим.

– А рисунок она тебе не передавала?

– Нет.
– Герман поспешно отвел глаза и вдруг спохватился: - Какой рисунок?

– Ладно, не прикидывайся! Тот, что я нарисо­вал этой ночью. Разбитая витрина.

– Сашка, чес-слово! Знал, что ты чего-то ма­люешь, но стены своей спальни этим украсить не спешу.

– Что, может помешать процессу?
– усмехнул­ся Завьялов.

– Какому процессу?
– рассеянно спросил Гер­ман.

– Процессу любви. Значит, не брал рисунок?

– Нет.

– Ладно. Возвращайся к своей Веронике. Тебя ждет сто первая серия. Про любовь. Но учти, я тебя предупредил. Насчет Маши. .

– Ну, Зява, ты просто зверь! Знавал я ревни­вых мужей, но такого...

– Вот когда женишься, я посмотрю, какой ты будешь.

– А я никогда не женюсь, - бахвалясь, сказал Горанин. И тут же осекся. В дверях кухни стояла блондинка. Она проходила так тихо, что они за­метили ее только когда девушка громко ойкнула.

Она уже успела одеться и была теперь в алом свитерке, модных расклешенных джинсах и остроносых полусапожках на высокой шпильке. Фи­гурка у девушки была стройная, весьма привле­кательная, а вот лицо, с которого от жарких лю­бовных ласк успела сойти косметика, бледное, не­выразительное. Щеки впалые, подбородок ско­шен, а носик вздернут слишком уж высоко. Алый цвет свитера только подчеркивал бледность. Слов­но мертвец стоял на пороге.

– Значит, ты мне врешь!
– зло сказала она.
– Все время врешь!

– Ника, ты зачем спустилась?
– растерянно спросил Герман.

– А меня все равно уже видели! Мне нужны сигареты!

– Я не люблю, когда девушки курят.

– А мне на это плевать!

– Вот твои сигареты.
– Герман потянулся к пачке, лежащей на холодильнике.
– Только не надо так кричать.

– Значит, ты всем рассказываешь, что я толь­ко твоя любовница, и что ты никогда на мне не женишься. Очень хорошо!
– Вероника, глубоко затянулась.

– Ты знаешь, что это не так!

– А как?! Как?! Да я из-за тебя с родителями поссорилась, а ты... ты...

– Я, пожалуй, пойду, - поднялся из-за стола незваный гость.
– Вы уж меня извините.

– Вот, я понимаю, мужчина!
– высоким на­пряженным голосом сказала девушка.
– Никому не даст в обиду свою жену! Даже тебе! А ведь я знаю, что она...

– Замолчи!
– заорал вдруг Герман.
– Хватит устраивать истерики! Зява, выйди! Это семейная сцена!

– Да никогда ты не будешь моей семьей! Ни­чьей не будешь! И не очень-то надо было!