Дети драконов

Если верить старым байкам, когда-то в этом саду танцевала при лунном свете моя мать. Говорят, она ступала неслышно и вплетала свой танец в тишину ночи столь легко, что сама казалась существом из иного, сокрытого от глаз мира.

Может, так оно и было...

Слишком мало я знал о ней. Невыносимо, непростительно мало. Но отец никогда не любил рассказывать о тайкурской принцессе, что столь ненадолго стала королевой. В раннем детстве я еще пытался задавать вопросы, выпытывать, какой она была... но став чуть старше смирился с невозможностью хоть на шаг приблизиться к пониманию той половины себя, которую унаследовал от матери. Только догадывался, что сила пробуждать огонь досталась мне именно от нее.

Сила степей, сила ночи. Та, от которой наизнанку выворачивался мой отец.

Он никогда не говорил мне этого напрямую, но в его глазах я видел отблески странного безумия, потаенного, глубокого, недоступного никому, кроме него самого.

Я знал, что он любил свою степную колдунью сильней, чем дозволено простым смертным. Сильней, чем способен вынести разум. Многие, очень многие говаривали, будто мать и правда свела отца с ума, но подтвердить так ли это было на самом деле мог только он сам... а отец никогда не отвечал на этот вопрос. Равно, как и дядя Пат. Порой мне казалось, что весь ее образ окутан пеленой ночного сумрака, непроницаемого и плотного.

И поскольку большая часть моей Силы была пронизана степным огнем, я привык скрывать ее как можно глубже даже от самого близкого мне человека.

Особенно после того, как едва не убил Дани.

Мне было тогда почти семь.

Я еще верил в ночных духов, которые приносят добрым детям красивые сны, но уже не поддавался на уговоры няньки быть милым послушным мальчиком. Мне нравилось пугать ее своими колдовскими выходками, хотя Кайза не раз обещал выдрать меня за это. Но еще больше мне нравилось доказывать Дани свое превосходство во всем. Доказывать при каждом удобном случае, не делая скидки на то, что кузен младше меня на год с лишним. Впрочем, по большому счету он мало в чем уступал мне, и наше противостояние было похоже на вечное столкновение волны со скалой. Только став старше, я осознал, н а с к о л ь к о сильно оно утомляло взрослых... Временами дядя Пат не выдерживал и по целой неделе не позволял нам даже находиться за одним столом вместе. «Не умеете по-хорошему, будет никак», – говорил он, сердито захлопывая дверь в детскую. Это означало, что следующие несколько дней мы оба проведем не только порознь, но и без права пересекать порог самой лучшей комнаты в доме. Снисхождения не знал ни один из нас – дядя и Кайза относились к нам с равной степенью строгости. Мы оба получали в наказание дополнительные уроки и оба оказывались лишены сладкого. Обычно после таких мер в Лебедином дворце воцарялись мир и спокойствие, но проходило не так уж много времени, и мы с Дани снова начинали свою битву за звание лучшего.

А чтобы никто нам не помешал, мы играли в саду, убравшись подальше от зорких очей наших наставников. Обычно те старались не упускать нас из виду, зная, чем это может кончиться... но двум мальчишкам, наделенным магическим даром, ничего не стоит спрятаться так, что отыскать их будет под силу только следопытам с ищейками... или другим магам. И, пока взрослые были заняты своими делами, мы с кузеном привычно упражнялись в острословии, стараясь задеть друг друга посильней. Это была странная игра, в которой мы оба выходили за границы дозволенного как на словах, так и в делах. Много позже я с ужасом вспоминал наши детские забавы, которые с легкостью могли стоить нам если уж не жизни, то по меньшей мере здоровья, но тогда попытки перещеголять друг друга в магии были для нас столь же естественны, как драки для простых мальчишек. И чаще всего нашим верным соучастником была старшая дочь Кайзы, Яра. Кареглазая, черноволосая, быстрая, как тень ястреба, она никогда не выдавала нас старшим и никогда не пыталась остановить. Яра была самой младшей из нас троих, но, пожалуй, самой умной. Даже не имея в себе ни капли колдовского дара, она могла доказать нам, что наши мужские игрища ничего не стоят рядом с ее природной женской магией.

...В тот день она сидела на ветке дуба с полным подолом сочных спелых абрикосов и время от времени прицельно бросала в нас объеденными косточками. А мы, два малолетних дурня, старательно отбивались... да не руками, а потоками воздуха, которые были нам подвластны столько, сколько мы оба себя помнили. Эта игра могла бы показаться смешной, если бы при этом я не балансировал на тонкой гибкой ветке чуть в стороне от Яры. Дани же всегда боялся высоты и потому просто скакал под дубом. Сгорая от зависти, он злился и досадовал, что остается внизу, а потому первым начал задирать меня. Продолжая уворачиваться от абрикосовых косточек, я легко парировал его словесные удары и с наслаждением думал о том, что сказал бы отец, застань он меня сейчас на этой ветке... Небось, поседел бы от страха. И отлупил бы... будь он способен на такие меры воспитания.

Я усмехался словам кузена и качался на волнах опьяняющей радости: здесь, наверху, я чувствовал себя по-настоящему всесильным. Когда в следующий раз Яра бросила в меня целым абрикосом, я поймал его без малейших усилий, ни на миг не потеряв равновесия, и впился зубами в ароматную спелую мякоть. Кисло-сладкий сок брызнул мне на подбородок, растекся на языке солнечной душой лета. Даже двадцать лет спустя я не мог забыть ощущение счастья и парения, которое накрыло меня тогда. И в ответ на очередную обидную колкость Дани я лишь рассмеялся и просто позволил своему телу раствориться в янтарном луче солнечного света... Соскользнув с ветки, я сделал сальто и приземлился в поток воздуха, который держал меня верней, чем отцовы руки.

«А ты не сможешь вот так, малявка! – сказал я брату. – Ты не умеешь летать, жалкий червяк! И не научишься н и к о г д а!»

Это было жестоко. Но Дани не давал себя в обиду за просто так... Он усмехнулся, посмотрел на меня, торжествующего, парящего в воздухе, и едко бросил то единственное, против чего у меня не было брони:

«Зато у меня есть мама. А ты... ты гнусный ведьмин выродок, и никому не нужен! М о я мама тебя просто жалеет! Она не любит тебя, ты, кусок навоза!»

Я хорошо помню, как солнечные блики высветили золотые пряди его волос... как ветер растрепал их... Казалось, мой брат окружен сиянием более, чем обычно. Я помню, как лютая ненависть стиснула мое сердце, уронив меня в траву с высоты в несколько локтей. Помню оглушительную звенящую боль во всем теле...

Но я не помню, как так вышло, что в следующий миг сияющие волосы Дани вспыхнули ярким пламенем.

Только его крик – страшный, пронзительный, полный ужаса и боли.

А взрослых рядом не было... Они прибежали спустя целую вечность, когда Дани уже катался по земле, пытаясь избавиться от огня, пожиравшего его тело.

Меня не ругали. В этом не было нужды. Увидев брата на другой день, я взял отцову бритву и начисто срезал все волосы со своей головы, не замечая глубоких царапин и потеков крови. А потом той же бритвой провел через всю грудь, собираясь достать до сердца.

Я знал, что такое чудовище не должно больше жить.

Не знал только, что сердце слишком надежно скрыто под ребрами...

4

Дани повезло больше, чем мне...

Его отец сумел почти бесследно исцелить жуткие ожоги, а что касается ума, то там и вовсе ничего не пострадало. Мой же шрам, прочертивший грудь от левой ключицы до нижних ребер остался со мной навсегда, равно, как и страх использовать свою силу. Остался не потому, что дядя Пат не сумел его убрать... он бы смог, конечно же, я знаю это наверняка. Но того не хотел я сам. Шрам стал мне напоминанием о том, сколь страшная сила сокрыта внутри моего сознания.

Много лет после тех событий я не желал даже прикасаться лишний раз к источнику своего дара.

Прошло больше месяца, прежде, чем у Дани окончательно сошли следы от ожогов, а у меня срослась сломанная рука и перестал гноиться шрам на груди. Кайза жутко ругался тогда из-за того, что это происходит так медленно, называл меня глупым упертым бараном.

Дядя Пат не выдал ни единого упрека...

Он лишь сидел у моей постели, когда я метался в бреду и горячке, держал за руку и рассказывал истории про свое собственное детство. Про дороги, вереницу фургонов, разные города и людей, что встречались ему на пути. А еще без конца повторял, как сильно я нужен в этом мире, как я любим и ценен. Не смотря ни на что.

То же самое говорила и Элея, но, помня о злых словах Дани, я никак не мог ей поверить. Эти слова все еще резали меня на куски, разрывали на части хуже, чем боль от раны. И ошибку свою я осознал только тогда, когда однажды ночью проснулся, а вернее очнулся от странных звуков. С трудом разлепив глаза, я увидел, что мать Дани сидит рядом со мной, сжимает в руках край покрывала и тихо плачет. Вид ее слез потряс меня настолько, что я тут же зажмурился снова и почти сразу после этого ощутил нежное прикосновение ее губ к моему горячему лбу и услышал отчаянную мольбу вернуться.