Девочка-лед

— Ром, — потупив взгляд, одергивает меня Алена.

Он меня неимоверно бесит. Строит из себя невесть что! Если бы не наша прошлая встреча, я бы тоже поверил в этот его образ. Уж больно хорошо играет…

— Ты позволишь взглянуть на них?

— Конечно.

Его заинтересовали часы. Те, которые я не так давно вернул Лисицыной после реставрации. Восстанавливал в мастерской разбитый циферблат, хотел порадовать Алену, ведь этот предмет — явно дорог ее сердцу.

— А я все думал, где мог потерять их…

— Мама сказала, что Вы оставили эти часы у нее. Торопились, — Алена пожимает плечами.

Сидит бедная на самом краешке дивана, и вся ее поза говорит о том, что ей жутко некомфортно. Притащил, благодетель хренов! И чем я только думал…

— Как там… Катя?

Еще хватает наглости задавать такие вопросы. Алена не спешит с ответом, а я вдруг чувствую себя реально лишним. Но и одну ее тут оставить не могу. Придется хотя бы видимость создать.

— Пойду на Храм Христа Спасителя полюбуюсь, — поднимаюсь с кресла и, засунув руки в карманы, направляюсь к балкону.

Разглядываю Кафедральный Собор Русской православной церкви, а краем уха все равно слушаю их разговор. Мало ли что…

— У нас все в порядке, спасибо.

«В порядке». Абсолютно не умеет лгать, я же сразу слышу, как предательски меняется интонация. Но в данном случае я тоже считаю, что ни к чему посвящать какого-то левого мужика в проблемы семьи.

— Вы счастливы?

Лисичка…

— Наверное, — выдержав небольшую паузу, отвечает Дюжев.

Они оба какое-то время молчат, а потом новоявленный папаша начинает задавать дежурные вопросы из разряда «как учеба», «чем увлекаешься», «чем живешь», «о чем мечтаешь?».

Честно? Меня прямо раздирает от негодования и возмущения. «Чем живешь?», серьезно? К чему эта лирика? Тупо заполнить «эфир»?

Поворачиваюсь и пристально смотрю на «отца» и дочь. Вот вообще Алена на него не похожа, ни капли!

— Я очень хотела увидеться с вами.

— Не думал, что так…

Олень. Гениальная реплика.

— А у вас за столько лет… не возникло желания… нас найти? — робко спрашивает она, неосознанно заламывая руки.

Боль и надлом, звучащие в ее голосе, пилят мои до невозможного натянутые нервы…

Молчит. И это так мерзко, что у меня больше не хватает выдержки на то, чтобы здесь находится.

— Ты, урод, ползать должен у нее в ногах и молить, чтобы простила. За трусость! За подлость! За отсутствие чувства долга! За то, что не мужик ты… Чужих дочерей растишь, а о своей забыл.

Не получилось смолчать, даже ради нее.

— Ром…

— Славик, выстави их вон немедленно!

Вот оно, явилось… Оказывается все это время семейка Дюжева в полном составе заседала в спальне.

— Пришла она, восемнадцать лет спустя, — кривляется его жена, тучная тетка средних лет, так сильно напоминающая мне бульдога. Тупоголового и брюзжащего слюной.

— Галь…

— Помолчи, Славик. Скажи спасибо, что вообще позволила впустить их, — орет она. — Что-надо-то тебе, родимая? Зачем явилась сюда?

— Ясно оно зачем! Квартиру трехкомнатную урвать захотела! — хмыкает «батискаф», стоящий по правую сторону от бульдога. (Дочь, видимо). — Якиманка, центр! Губа не дура!

— Это наша квартира, поняла? — присоединяется к их ору еще одна «подводная лодка».

А страшные все как на подбор! Телепузики, мать вашу, с квадратными бровями.

— Мне от вас ничего не нужно, — растерянно отнекивается Лисицына.

— Ален, не вздумай даже оправдываться перед этими людьми, — хватаю ее за руку и, закрывая собой, веду к выходу. — Пошли отсюда.

— Вот и идите! — вопит крейсер.

— Не то полицию вызовем! — гавкает мне в спину бульдог.

— Захлопнитесь уже, а!

— Галя, кто там? — в коридор, заполненный разгневанными тюленями, на инвалидной коляске выкатывается еще одна перекошенная представительница чокнутого семейства: седовласая и до невозможного худая бабка.

— Катерина? — хватается за сердце. В глазах застыл первобытный ужас. Как будто привидение увидела.

— Пошли вон!

— Убирайтесь отсюда!

Гребаный дурдом, они орут, перебивая друг друга. У меня от этой какофонии звуков аж перепонки рвутся. Алена наспех залезает в сапоги и хватает с крючка свой пуховик.

— Чтобы не было вас тут больше, не то мало не покажется! — сыпет угрозами мамаша.

— Волосы то повыдергиваем!

— Слышь, — резко оборачиваюсь, обращаясь к самой горластой из дочерей. — Рот закрыла, не то я его тебе закрою!

— Ром, прошу, идем ради бога, — Лисицына настойчиво тянет меня за руку.

— Только тронь, только тронь! Пойду снимать побои! — угрожает мне одна из свиноматок. — И папины мы тоже сняли, понял?

Я начинаю хохотать. Прям дико.

— Славик, где ты есть? — кричу в пустоту коридора. — Давай добавлю тебе свежих…

Алена тащит меня на выход, на ходу сдергивая с вешалки мою куртку. Мы уже спускаемся по ступенькам, а нам вслед по-прежнему летят проклятья.

Выходим на улицу. Лисицына останавливается и наклоняется, чтобы застегнуть молнию на сапогах. Подозрительно шмыгает носом.

— Лиса, — подбираюсь к ней ближе.

— Нормально все, Ром, — встает, а по голосу-то слышу, что ни черта не нормально. Да, не показалось, глаза на мокром месте.

— Так, ну-ка прекрати, — накидываю капюшон, завязываю шарф, чтобы не замерзла и целую дрожащие губы. — Прости дурака. Привел на свою голову…

— Ты не виноват, — шепчет тихо, и я прям смотреть не могу на то, как по ее лицу катятся слезы.

— Лисица, не вздумай даже, — крепко обнимаю, прижимая девчонку к своей груди. — Этот урод того не стоит, ясно тебе?

— Ясно, — минуту спустя немного успокаивается. Плечи перестают дергаться, дыхание выравнивается. Отодвигается назад. — Ром, скажи честно, он ведь не хотел этой встречи, да?

Смотрит так пронзительно, что соврать просто язык не поворачивается.

— Не хотел, — сама за меня отвечает, и я вижу, как там, в глубине ее глаз, плещется разочарование.

— Лисицына, — стираю слезы с порозовевших от мороза щек и дотрагиваюсь губами до кончика носа. — Посмотри-ка на меня внимательно.

— М?