Девственница
Шрифт:
Она должна владеть этой девушкой, телом и душой. Через два года Кайри примет свои последние обеты. Через два года ее прекрасные длинные волосы будут острижены под корень. Через два года дверь в жизнь Кайри закроется, и ее больше никогда не откроют. Кайри больше не будет открыта.
У невинности были свои достоинства, а у невежества ни одного. Позволить этой прекрасной девушке уйти из мира, даже не попробовав удовольствия, которое он предлагал, было больше, чем преступлением. Это был грех. Позор. И Элли не допустит этого.
– Ты молишься?
– спросила Элли, увидев, что Кайри склонила
– Да. Молитва святого Августина.
– Кайри подняла глаза на Элли и встретилась с ней взглядом в темноте.
– Господь, дай мне целомудрие и воздержание...
Элли закончила молитву за нее.
– Только не сейчас.
Глава 21
Гаити
– Кто испугался?
Кингсли закрыл глаза. Голос Джульетты разносился по воздуху, по волнам и по песку. Он разносился над берегом, как сигнал маяка кораблю, затерявшемуся в море.
– Никто.
– Сунув кусок резной кости в карман, он обернулся и увидел, что она стоит в десяти футах позади него. На ней было желтое платье, яркое, как солнце.
– Я разговаривал сам с собой.
– Что-то не похоже. Ты молился?
– Она подошла к нему босиком по песку.
– Что-то в этом роде.
– Богу?
– Мужчине, - ответил он.
– Мужчине, который иногда считает себя Богом. Но он не может быть Богом, не так ли? Не может, если он напуган.
– Не знаю, - ответила она, грациозно наклонив голову и пожав плечами.
– Я думаю, что Бог боится.
– Правда? Это на Него не похоже. Всезнающий. Всемогущий. Чего Ему бояться?
– Нас, - ответила она.
– Своих людей. Он любит нас, а мы...
– Она перевела взгляд на воду.
– Мелкие. Слабые.
– Хрупкие, - добавил Кингсли.
– Да, мы очень хрупкие. И Он нов для нас, как и мы новы для Него. Он не знает Своей силы. Он еще не понимает, насколько мы слабы.
– Она замолчала и посмотрела на свои ноги в песке.
– Я видела, как птица случайно разбила свои яйца. Матери не зло. Они не пытаются причинить вред своим детям. Но все же яичная скорлупа слишком хрупкая.
Кингсли почувствовал что-то в груди, что-то похожее на яичную скорлупу. Он чувствовал это в том месте, где должно было быть его сердце.
– Представь, - прошептала Джульетта.
– Представь, как страшно сознавать, что ты можешь сокрушить свое собственное творение, просто полюбив его.
– Могу представить.
– Полагаю, это цена, которую мы платим, - сказала она, глядя на горизонт.
– Расплата за что?
– За то, что любим и любимы кем-то столь могущественным.
Кингсли кивнул. Бог был так велик, а они так малы - стоит ли удивляться, что так много Его детей было раздавлено? И все же жить в мире без Божьей силы - все равно что жить в мире без океанов.
– Как ты нашла меня здесь?
– спросил Кингсли.
– Я хороша в поисках людей. Я нашла твою хижину, а когда тебя там не оказалось, пошла по твоим следам. Ты часто здесь гуляешь?
– Каждый вечер.
– Можно тебя кое о чем спросить?
– Джульетта сделала небольшой шаг к нему.
–
Спрашивай.– Почему ты здесь? На Гаити, я имею в виду?
– Случилось кое-что ужасное, - ответил Кингсли, стараясь говорить, как можно более неопределенно. То, что произошло между ним и Элли, касалось только его и Элли. Не Сорена. Особенно Сорена.
– Я справился не так хорошо, как должен был, и кто-то важный для меня пострадал в процессе. Если бы я остался, то сделал бы ей только хуже. А хуже уже некуда.
– Elle est partie, - сказала Джульетта. Кингсли ошеломленно посмотрел на нее.
– Откуда ты знаешь ее имя?
– Ее имя? Ты разговариваешь во сне. Я слышала, как ты сказал: «Она ушла».
На французском «она ушла» было «Elle est partie». Он говорил об Элли во сне. Она ушла. Элли ушла. Одно и то же.
– Ее зовут Элли, - сказал Кингсли.
– Элеонор.
– Понятно. Ты был влюблен в нее, в Элли?
– Нет. У нас все было иначе. Любовь, но не влюбленность. Друзья, но не друзья. Я не могу объяснить.
– Любовь, но не влюбленность. Семья?
Кингсли улыбнулся.
– Мы были любовниками.
– Я знаю супружеские пары, которые не любят друг друга. Но они семья.
– Семья, - повторил Кингсли, думая о ней, о себе, о Сорене и о том, кем они были друг для друга. Будут ли они когда-нибудь снова так близки?
– Возможно, она была членом семьи. В мире есть два человека, которые знают все мои секреты. И она была одной из них, - горло Кингсли болезненно сжалось.
– Я подвел ее, когда она нуждалась во мне больше всего. Но она ушла, и я даже не могу сказать ей, как мне жаль.
– Могу я сказать тебе, как мне жаль?
– спросила Джульетта.
– За что?
– Я не спала бы с тобой, если бы одна ночь была всем, что я могла тебе дать. Я не должна была втягивать тебя в ту неразбериху, в которую превратилась моя жизнь.
– Мы едва знаем друг друга. Ты не должна извиняться или объясняться.
– Должна. Провести ночь с тобой... было эгоистично с моей стороны.
– Ты ведь не слишком часто бываешь эгоисткой, не так ли?
Она подняла руки на этот вопрос. Или же сдавалась.
– Я не могу позволить себе роскошь быть эгоисткой.
– Почему нет?
– спросил Кингсли.
– Потому что я принадлежу другому.
– Я знаю многих мужчин и женщин, которые кому-то принадлежат. Они вполне способны быть эгоистичными. Некоторые из них превратили эгоизм в настоящее искусство.
– Я принадлежу не так, как они.
– Как же тогда ты принадлежишь? Есть еще какой-то способ?
– спросил он.
– Люди, которых ты знаешь, принадлежат по собственному выбору? Потому что они сами этого хотят?
– Да, именно так.
– А я, нет.
Кингсли наконец повернулся к ней.
– Что ты имеешь в виду? Рабство на Гаити было отменено двести лет назад.
– Не будь наивным, - ответила Джульетта с улыбкой. Кингсли был уверен, что это был первый раз, когда кто-то обвинил его в наивности.
– Пока есть мужчины с деньгами и властью, а женщины без них, в этом мире будет рабство.
– Но сейчас ты здесь, со мной. На этом пляже. Ты можешь уйти от него. Я могу увезти тебя на Манхэттен сегодня же.