Девственница

Он нашел ее в своей музыкальной комнате, сидящей за роялем. Она делала это всякий раз, когда ее тоска по Сорену становилась болезненной. Рояль принадлежал ему, и сидеть рядом с ним означало быть ближе к нему. Он уже видел подобное поведение среди священников его старой школы, Святого Игнатия. Иногда они просто сидели на причастии с закрытыми глазами. Они верили, что Иисус воплотился в благословенных облатках для причастия. Сидеть на причастии означало сидеть рядом с Ним, мужчиной, которому они посвятили свою жизнь в служении, в любви и в браке. Верила ли Элли, что Сорен воплотился в рояль? Музыка, в конце концов, была конфессией Сорена.

– Я не разговариваю с тобой, Кинг, - заявила Элли, вставляя тонкую металлическую отмычку в нечто похожее на велосипедный замок.

– Pourquoi pas?
– спросил он, подавляя улыбку. Ему нравилось ее плохое настроение. Они всегда предвещали хороший вечер.

– Ты знаешь, почему.
– Она не смотрела на него, сосредоточила все свое внимание на нежном повороте отмычки в замке. В последнее время она часто этим занималась: играла с замками, вскрывала их, узнавала их секреты. Почему? Кто знает? Хотя у Кингсли была теория, которую он не хотел подтверждать.

– Все было очень весело, - сказал он, усаживаясь позади нее на полосатой софе. Она, должно быть, не слишком сердилась на него, потому что снова надела одну из его рубашек - черную, застегнув на все пуговицы, и закатав рукава до плеч. Ее ноги были соблазнительно обнаженными и гладкими, и он провел кончиками пальцев линию от колен до бедер.

– Очень весело?
– Замок открылся. Она снова закрыла ее и принялась отпирать.
– Ты связал меня лицом вниз, распял на кровати, и трахал в задницу полночи, не давая кончить. Затем исчез на три дня. У тебя есть что сказать на это?

– Спасибо?
– сказал Кингсли

Элли сердито уставилась на него.

– Не дуйся, mon chaton. Я привязал и трахал тебя всю ночь в задницу только чтобы подтвердить свое господство. Ты же знаешь, как это работает. И тогда ты не жаловалась.

– Тогда я не жаловалась, потому что предполагала, что в какой-то момент ты позволишь мне кончить. Но этого не случилось. А потом ты исчезаешь, оставляя меня изнывающей и возбужденной. Так что даже не пытайся умаслить меня французским акцентом и своими пальчиками. Это не сработает. Кыш. Я больше с тобой не разговариваю.

– Mais…

– Никаких «но». И анала в том числе. Ты в игноре.

– А ведь... я принес тебе подарок.

Она изогнула бровь.

– Подарок? Что это?

– Иди и посмотри.

– Я больше не попадусь на эту удочку, Кинг.

– Мне удовлетворить тебя?

– Лучше.

Она отложила свою отмычку и замок. Он взял ее за руку и повел из музыкальной комнаты в свою спальню.

– Ты улыбаешься, - сказала Элли, ее голос сочился любопытством.
– Я нервничаю, когда ты улыбаешься.

– Тебе не стоит нервничать. А вот мне следовало бы.

– Почему тебе стоит нервничать?
– спросила она, и он открыл дверь в свою спальню, закрыл и запер за собой.

– Потому что я дарю тебе это.

Он кивнул в сторону кровати, и Элли посмотрела на нее.

– Что это?

– спросила она.

– Это стек, - ответил Кингсли.
– Старинный стек для верховой езды из кости и черного дерева. Ручная резьба, резная костяная ручка, двести лет. Редкий, ценный, порочный. И...

– И что?

Кингсли поднял его с кровати и протянул ей.

– И твой.

Элли уставилась на стек, но не брала его.

– Для меня?

– Pour vous, mademoiselle.

– Почему ты даришь мне стек?

– А ты как думаешь?

– Потому что ты ненавидишь меня и в тайне замышляешь заставить Сорена убить меня?

– Non.

– Потому что у тебя суицидальные наклонности, и в тайне замышляешь, чтобы Сорен убил тебя?

– Non.

– Потому что ты мазохист и хочешь, чтобы я снова выбила из тебя дерьмо?

– У нас есть победитель. Прими его. Почувствуй его.

Он заметил едва заметную дрожь в руке Элли, когда она протянула руку и схватила стек за отполированную костяную рукоятку. Дерево стека было черным, рукоять - белой.

– Это самый невероятный стек, который я когда-либо видела, - сказала она.
– Хочу ли я знать, сколько это стоит?

– Если продашь его, то сможешь купить машину, - ответил он, используя термины, которые она понимала.
– Небольшую.

– Это лучше машины.

– Рад, что тебе понравилось.
– Кингсли поклонился. Он надеялся, что к концу вечера он будет больше, чем кланяться. Он хотел стоять перед ней на коленях, зарыться лицом в ее киску, ублажать, пока она не закричит, и затем отблагодарит его за службу поркой до тех пор, пока кровь не потечет по его спине.

Элли посмотрела на него прищуренными глазами, поднеся к лицу, чтобы рассмотреть резьбу на ручке. Она оценила его вес и баланс. Размашисто взмахнула им. Он услышал свист, когда тот рассек воздух.

– Хочешь причинить мне боль снова?
– спросил Кингсли.

– Ох, Кингсли, - сказала она, улыбаясь ему.
– Я всем хочу сделать больно.

– Начни с меня.

Элли посмотрела на него и моментально изменилась. Исчезла добрая маленькая девочка, которая сидела у ног Сорена и дремала у него на коленях, пока ее священник писал проповедь на будущее воскресенье, используя ее спину в качестве стола. Исчезла добрая маленькая девочка, которая говорила: «Да, сэр» и «Если вам угодно, сэр» и «Я ваша, сэр. Делайте со мной все, что захотите, сэр».

Это была плохая маленькая девочка, которая посмотрела на Кингсли и без улыбки задала ему один очень важный вопрос.

– Почему ты все еще в одежде?

Кингсли не мог не улыбнуться при этом воспоминании.

– Я должен был снять ее?
– спросил он ее.

Она сделала шаг назад и поднесла кожаный кончик стека к его подбородку.

– С самого начала ты не должен был ее надевать.

Он бы рассмеялся над воспоминанием, которое она вызвала этими словами, но он был уже слишком возбужден, чтобы что-то делать, кроме как повиноваться.