Девственница

– И?

– И мне понравилось.
– Она широко улыбнулась.
– Так что хорошо, что ты переживешь. И если она не видит, какой ты потрясающий после всего, что ты сделал, она тебя не заслуживает.

– Ты слишком добра. Но я не хочу это обсуждать. Я хочу поиграть со своими псами и съесть всю говядину по-бургундски в городе.

– Я в деле, - ответила она, хлопнув в ладоши.
– Твое желание для меня закон. Пойдемте, дети. Пора обедать.
– Она щелкнула пальцами, и четверо его псов - Брут, Доминик, Сэди и Макс, поднялись на ноги и последовали за ней, как четыре огромных черных утенка за мамой. Он рассмеялся такой картине. Как хорошо оказаться дома. Кингсли поднял с пола свою сумку и затопал вверх по лестнице. Он примет долгий душ, побреется, наденет любимую одежду, любимые сапоги... и снова ощутит себя самим собой. Или, что еще лучше, почувствует себя кем-то другим.

Открыв дверь в свою спальню, он глубоко вдохнул. Каллиопа проделала отличную работу. Она содержала дом в идеальном порядке, пока его не было. Он чувствовал запах полироли для дерева на столбиках кровати, лак для кожи на его ботинках в шкафу. Однако в воздухе витал запах заброшенности. Ему пора было возвращаться домой. У него было такое чувство, что его кровать скучала по нему так же сильно, как и он по ней.

Он разделся и долго стоял под душем, желая, чтобы горячая вода выжгла его страдания, желая, чтобы горячая вода смыла его горе. Конечно, это не помогло, но он почувствовал себя лучше, когда снова стал чистым. Он был только наполовину одет, когда услышал, как зазвонил его телефон - частная линия, которая вела только в его спальню. Он проверил номер звонившего. Не она. Он так и будет при каждом звонке надеяться, что это она?

– Эдж, - ответил он в трубку.

– Ты сломал ребро, - ответили ему.

Кингсли усмехнулся, его первый настоящий смех за неделю.

– Думал, ты будешь рад этому факту.

– Как лицо?

– У меня синяк. Должно быть интересно объяснить это моей церкви.

– Добро пожаловать в компанию тех, кто должен лгать о своих синяках. Твоя Малышка одна из основателей.

– Я никогда не оставлял синяков на ее лице.

– Тогда, я полагаю, ты заслуживаешь медали, - сказал Кингсли с большей злобой, чем намеревался.

– Я звоню не для того, чтобы начинать второй раунд.

– Нет, - ответил Кингсли.
– Знаю. Я закончил. C’est fini

– Хорошо. Потому что, если ты попробуешь это еще раз, я нанесу ответный удар.

– Меня не били уже несколько месяцев. Твои угрозы не оказывают желаемого эффекта.

– Впрочем, как и всегда.

Кингсли сделал паузу и приготовился к признанию.

– Я встретил кое-кого на Гаити.

– Вот где ты был?

– Недолго.

– Кто она? Он?

– Ее зовут Джульетта. Но это не имеет значения, - ответил Кингсли. – У нас с ней ничего не получилось. Из-за этого я мог сорваться на тебя.

Это были самые откровенные слова, которыми Кингсли мог выразить свое сожаление. По большей части, потому что он не сожалел.

– Должно быть, она зацепила тебя, раз ты напал на священника в церкви.

– Она... была очень особенной для меня, - сказал Кингсли, ненавидя прошедшее время.
– Я бы не рассказал тебе о ней, если бы не одна причина...

– Какая?
– спросил Сорен, с легкой ноткой сострадания в голосе.

– Если то, что ты чувствуешь к Элли, похоже на то, что я чувствую к Джульетте...

– Если ты испытываешь что-то похожее на мои чувства к Элли, и испытывал с тех пор, как она ушла... тогда выражаю свои глубочайшие соболезнования. Я бы не пожелал этого своему злейшему врагу.

– Я хочу спросить тебя, как ты, но я не хочу знать ответ, - сказал Кингсли.

– Ты знаешь мою жизнь. Знаешь мое прошлое.

– Знаю, - ответил Кингсли.

– Тогда ты знаешь, что это значит, когда я говорю, что это худшее, через что я когда-либо проходил.

Кингсли поморщился.

– Прости за это.

– Это не твоя вина. Клянусь, если бы я мог обвинить тебя, я бы это сделал.

– Как ты думаешь, она вернется?
– спросил Кингсли.

– Да, - ответил Сорен.

– Ты уверен?

– Я знаю свою Элеонор. Я знаю свою Малышку. Она вернется ко мне.

– А если нет?

Сорен не ответил на это, и Кингсли был рад. Он тоже не хотел знать ответа на этот вопрос.

– Она рассказала тебе, что я просил ее причинить мне боль?
– спросил Кингсли.
– Она рассказала, что причинила мне боль?

– Да.

– Тебе это не понравилось.

– Да. И до сих пор не нравится.

– Я давно сказал тебе, кто она. Эта девушка не сабмиссив. Она...

– Она моя, - ответил Сорен.
– Остальное не имеет значения. Она моя. Точка.

– Она твоя?
– Кингсли откинул с лица мокрую прядь волос.
– Жаль, что кто-то забыл сказать ей об этом.

– Ты закончил?

– Закончил с чем?

– Закончил пытаться причинить мне боль?

– Думаю, да, - ответил Кингсли.
– Но я еще не готов простить тебя.

– Это потому, что ты не простил себя за то, что позволил ей пройти через все это в одиночку?

– Ты самодовольный ублюдок, нужно было отправить тебя в больницу.

– Как думаешь, где я провел последний час? Хорошо, что в моем приходе есть врач.

– Как удобно.
– Они с Сореном долго молчали, достаточно долго, чтобы Кингсли снова разозлился.
– Десять лет назад мы втроем стояли в зале твоей церкви и первый раз разговаривали. Там была свадьба, а она убирала после нее. Ты ушел, и я следовал за тобой, и там увидел ее. И я спросил тебя, могу ли я заполучить ее. Ты помнишь, что ты сказал?

– Напомни, - сказал Сорен, хотя Кингсли был абсолютно уверен, что Сорен помнил каждое слово того вечера.

– Ты сказал: «Жди своей очереди».

– Так и сказал. И?

– И ты должен знать, - ответил Кингсли, - если Элли когда-нибудь вернется, настанет моя очередь.

Глава 32

Тот самый день настал.

Пора уходить.

Такой была первая мысль Дафны, когда она в последний раз проснулась в постели Джона . Часы на прикроватной тумбочке показывали 5:17 утра. Она оделась в темноте, пока солнце не взошло, а если бы и взошло, шторы были плотно задернуты, чтобы не пропускать свет. Она жила за закрытыми шторами с первой ночи с Джоном. Она приходила в его дом в темноте, и уходила до рассвета. В книге или фильме, возможно, она была бы вампиром, который проснулся на закате своей жизни и погрузился в сон, подобный смерти на рассвете . Такой была ее жизнь последние шесть месяцев. От рассвета до заката она жила как в тумане, часы, лишенные цели и смысла . На закате она оживала, как только переступала порог его дома.

Этим утром она переступит его снова, в последний раз.

Она натянула вчерашнюю одежду, которая оказалась разбросанной по всем полу. Прошлой ночью Джон был игрив и швырнул ее трусики в одну сторону, носки в другую . Догадывался ли он о том, что она задумала ? Была ли это тактика затягивания ? Нет, конечно, нет. Она знала Джона. Если бы он вообще догадывался, что она уходит от него сегодня, она бы проснулась привязанной к кровати за запястья и лодыжки, ключи от машины спрятаны, а деньги пропали . И она была разочарована, когда проснулась и обнаружила, что ее руки и лодыжки свободны, ключи там, где она их оставила, все ее деньги в сумочке .