Девственница

Спускаясь по лестнице, он увидел Каллиопу в халате, идущую к двери.

– Я открою, - сказала она, обращаясь к нему.
– Возвращайся в постель.

– Лучшая идея, которую я слышал за весь вечер, - ответил он, радуясь тому, что Каллиопа была дома в безопасности после свидания. Он повернулся и снова начал подниматься по лестнице.

Затем он услышал смех, и какой это был смех. Смех, от которого снова зажегся свет.

– Я тоже рада тебя снова видеть, детка, - сказала Элли. Кингсли медленно обернулся и увидел Элли в объятия Каллиопы, которую обнимали до полусмерти.

У него свело внутренности, и ему пришлось ухватиться за перила лестницы, чтобы не упасть. Позади себя он услышал, как Каллиопа говорит быстрым, задыхающимся голосом. Ее голос повысился на целую октаву. Она разбудит собак, если не успокоится.

Он стоял на площадке первого этажа и смотрел вниз на Элли. Прямо здесь. Перед его глазами. Она посмотрела на него и улыбнулась.

– Привет, - сказала она ему.

– В мой кабинет, - ответил он.
– Сейчас же.

Улыбка исчезла и маска повиновения, которую она носила, когда подчинялась, появилась на ее лице. Она молча начала подниматься по лестнице, следуя за ним.

Как только они оказались в кабинете, Кингсли включил небольшую лампу от Тиффани. Он указал на кресло перед его столом.

– Сядь, - приказал он. Он не знал, почему вел себя так властно и по-диктаторски, за исключением того, что ему была невыносима мысль о том, что она снова сбежит.

Элли села в кресло. Он сел на край стола перед ней. Он хотел возвышаться над ней, и он это сделал.

– Почему ты вернулась?
– спросил он.

– Мне нужна работа.

– Ты здесь просить о работе?

– Кинг, я...

– Ты не можешь уйти, а потом явиться почти год спустя и называть меня Кингом. Обращайся «сэр» или вообще никак не обращайся ко мне.

Он видел, как она крепко сжала челюсти.

– Да, сэр, - ответила она, и он услышал сопротивление, с которым она произнесла слова.

– Ты даже не представляешь, как я на тебя зол, - сказал Кингсли, понимая свой гнев и признавая его. Она исчезла и не писала, не звонила, не сообщила, жива ли она.
– После всего, через что мы прошли...

– Мы?
– Она подняла на него глаза и встретилась с ним взглядом, явное нарушение всех правил, которым должен был следовать сабмиссив.
– Через что мы прошли? Сэр.

Вот. Она задала этот вопрос. Они могли бы поговорить об этом, о беременности, о принятом ею решении и о той ошибке, которую он совершил, позволив ей пройти через это в одиночку.

Или он мог бы отпустить это, оставить. Это было в прошлом, и они должны оставить это там.

– Как ты?
– спросил он вместо этого.

– Выживаю. Ты?

– Тоже.

Он ждал, что она спросит о Сорене. Она молчала. Либо она уже знала, либо не хотела знать. Он поставил бы свои деньги на последнее. Сам хотел бы этого не знать.

– Где ты была?

– У мамы.

– Все это время ты была в монастыре?
– спросил он.

– Да. Я ушла.

– Неужели ты...

– Не хочу говорить о монастыре.

Он поднял руки в знак капитуляции.

– О чем ты хочешь поговорить?

– Я уже сказала. Мне нужна работа. Я кое-что делаю со своей жизнью. Кажется. Наверное.
– Она беззвучно рассмеялась.
– Но я на мели и без дома, мне нужна помощь.

– Должно быть, больно признавать это.

– Посмотри на меня. Ты думаешь, у меня на данный момент осталась хоть капля гордости?
– спросила она. Он посмотрел на нее, как и было приказано. Она выглядела худой, усталой и очень бледной. Но красота осталась, ее глаза горели новым пламенем, которого он никогда раньше не видел. За эти месяцы она прошла через Ад и пережила пламя, но сохранила огонь в себе.

– Думаю, гордость, единственное, что у тебя осталось.

Она посмотрела ему в глаза холодным и проницательным взглядом, который пронзал его насквозь. Если бы у него были слова, написанные на его душе, ее глаза могли бы прочитать их.

– Я написала книгу, - наконец сказала она.
– Кое-кто заинтересован в ней. Но мне нужна работа. Есть какие-нибудь вакансии в «Запонках»?
– спросила она. «Запонки» - частный клуб-салон для бондажа, который Кинг открыл три года назад.

– Я продал «Запонки» за десять миллионов, пока тебя не было. Очень ценная недвижимость.

– Ладно. Что насчет «Le Cirque»?

– Продан. Двадцать миллионов.

– Твоя империя сокращается.

– Au contraire. Просто изобретаю себя заново.

– Могу я помочь?

– Вероятно, можешь. Но сначала... скажи мне точно, что тебе нужно.

– Деньги.

– Я могу дать тебе деньги.

– Я не хочу, чтобы ты давал их мне просто так. Я хочу заработать их. На самом деле они не мои, если я не заработаю их сама.

– И она говорит, что у нее нет гордости.
– Кингсли усмехнулся, но не Элли. Она посмотрела на него холодным и жестоким взглядом, таким же безжалостным, каким Сорен когда-либо смотрел на него.

– Я пойду, - сказала Элли, вставая. Но Кингсли положил ногу ей на бедро.

– Сидеть, - приказал он. Он знал, что если позволит ей уйти из его дома сегодня вечером, то никогда больше ее не увидит.

– Сижу, сэр, - ответила она. Каждый раз, когда она говорила «сэр», ему казалось, что она насмехается над ним. Она всегда издевалась над ним и ему это нравилось.

– Скажи мне вот что... чем ты хочешь заниматься?

– Всем, что позволит оплатить счета, - ответила она.

– Что угодно, ch'erie? Хоть что-нибудь?

Она поморщилась от ch'erie. Очевидно, она была не в том настроении, чтобы поддаваться очарованию.

– Просто работа, Кинг. Я буду официанткой в клубе, буду мыть полы - мне плевать.

Он наклонился и взял ее за подбородок. На секунду она испугалась. Но затем страх рассеялся.

– Non. Не официантка, ни прислуга.

– Тогда кто?

– Тебе нужны деньги. Ты уже стоишь целое состояние, - сказал он. С ее лицом, телом, репутацией и правильной подготовкой она сидела на золотой жиле и даже не подозревала об этом. Мужчины отдали бы правую руку на отсечение, чтобы поцеловать ноги этой женщины. И что еще лучше, они отдали бы все свои кошельки. Все в их мире знали о ней как о сабмиссиве Сорена. А это означало, что все в их мире знали о ней. Один только фактор любопытства заставил бы их выстроиться в очередь на весь квартал.