Девушка с экрана. История экстремальной любви

А потом случились самые безумные десять дней в моей жизни.

В аэропорту меня встречает Аввакум, и мы сразу едем в больницу. Мама лежит в терапевтическом отделении у своего старого знакомого и поклонника Соломона Соломоновича Рихтера. Меня заводят сначала к нему. Я никогда не был в здешних больницах. В маленьком пенсне, с нервным тиком на губах, он спокойно объясняет, что с ней произошло. Инсульт.

— Слава Богу, она парализована на правую половину…

Слава Богу?.. (Действительно, слава Богу!)

— … если бы на левую, то никаких шансов на реанимацию не было бы.

Я вздрагиваю, мне страшно. Я боюсь за свою маму. У нее было сильное кровоизлияние в мозг.

— Ей ни в коем случае нельзя волноваться. Даже никакого намека на волнение. Соглашайтесь со всем, что она говорит, хотя она не говорит, на все, что она хочет. Я очень надеюсь, что ваш прилет морально даст ей психофизиологический толчок. И она сможет поправиться. Так как сейчас ваша мама твердит все время только о смерти.

Аввакум ведет меня по коридору в ее палату. Она лежит распластанная на кровати, но, едва увидев меня, начинает плакать. Слезы беззвучно катятся по лицу. Я обнимаю ее, целую и прошу ни в коем случае не волноваться. Она потеряла речь наполовину из-за паралича и старается что-то произнести.

— Сыно… при… при… летел. Все бросил из-за… ма… мы. Спаси… мой родно…

— Мамуля, ну что ж ты так симулируешь и всех нас напугала?

— Я правда… — заплетается ее язык. — У меня… прав… часть пара… пара… лизована. Я не могу дви… ходить…

Я оборачиваюсь и здороваюсь с Маришкой, другом семьи и моей давней подругой.

— Сейчас мы это проверим, — я достаю двадцатидолларовую купюру, держу ее над мамой. — Если правой рукой дотянешься и коснешься, купюра твоя.

Все замирают и ждут. Никто не думал, что я начну с этого лечебного упражнения. Правая рука ее медленно-медленно начинает подниматься вверх, замирает, потом продолжает двигаться. Ногти едва касаются купюры, и я отпускаю ее. Раздается гром аплодисментов и сдерживаемый смех.

— Это лучшая физиотерапия, которую я видел в своей жизни, — говорит Аввакум.

Я целую мамины щеки и говорю:

— Умница!

Сажусь рядом с ней на кровать.

— Я же говорил, что ты симулируешь!

Через час приезжают родственники. Они договариваются между собой и дают мне машину, чтобы я мог все успеть. За десять дней я должен найти ночную сиделку, медсестру, которая будет за ней ухаживать, лекарства, нянечку, а также решить еще тысячу и одну проблему.

Я тронут вниманием моих (маминых) родственников. Неужели должна случиться беда…

Маришка едет со мной в мамину квартиру, где я буду жить, чтобы показать, как открывать замки и отключать сигнализацию. А главное — настаивает мама — как браться «на охрану». Кого что волнует. В преддверии…

Мы идем по отделению, в коридоре вдоль стен лежат люди. Я спрашиваю: почему?

— Нет коек, — отвечает Маришка. — Многие из них умирают под утро, их не успевают откачать после инсульта. Да и некому.

— Кошмар, — говорю я. У мамы отдельная палата. И все Отделение знает, что прилетел ее сын из Нью-Йорка.

Я сижу за рулем красного фургона, который по сравнению с колымагой поэта просто летает.

Маришка заводит меня внутрь, показывает все и уезжает, приглашая вечером на обед. Мне непривычно находиться в маминой квартире одному. Я пытаюсь собраться с мыслями и решить, за что хвататься раньше.

К вечеру раздается звонок:

— Как ты долетел?

— Откуда ты узнала?

— Маришка сообщила.

Я думаю, вешать мне трубку или нет.

— Как твоя мама?

— Плохо, у нее парализована правая сторона, она не может двигаться.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь?

— Молитвами.

— Ты хочешь, чтобы я поехала к ней в больницу?

— Не знаю. Ты с ней не общалась уже полгода.

— Если скажешь, я поеду.

Я прощаюсь с ней и звоню разным докторам. Все говорят одно и то же: нужен уход и физиотерапия. А также полный покой и положительные эмоции.

В семь утра я еду к маме и сменяю сиделку, которую нашел на две ночи — прямо в отделении. Но это не решает проблему, мама боится оставаться одна. Нужна постоянная сиделка. Все мои друзья ее ищут, включая Алоизия Сигарова. Меня это невероятно трогает — участие.

Может быть, счастье не учит людей.

Может быть, учат несчастья, несчастья,

Чтобы мы делались чище, добрей.

В двенадцать часов меня сменяет Светка, некогда чокнутая на театре, подруга семьи. Я несусь в родное издательство, потом в книжный магазин, потом в театр на встречу с Сигаровым и опять к маме в больницу.

Море обид: почему меня так давно не было? К вечеру приезжает Аввакум, а когда приходит ночная сиделка, увозит к себе обедать.

— Где твоя актриса? — спрашивает Юля.

— Не моя, не знаю и знать не хочу.

— То дышать без нее не мог, — подкалывает друг, — а как загубил девушке молодость, уже и знать не хочешь!

Юля наливает суп. Она делает гениальные супы, никогда в жизни таких не ел.

— Алеш, водочки? — предлагает Аввакум.

— Нет, не могу. Не пью. Юля, что с сиделкой делать, где искать?

— Не так все просто. Они необразованные, а хотят по триста долларов в месяц.

— Сколько ты можешь платить? — спрашивает Аввакум.

— Половину этого. Я же маму содержу еще, «пиявку», двух детей.

— Плюс своя квартира!

— Еще два адвоката…

— Весело тебе! Повисли на шее последнего из могикан!

Мы смеемся, давая «пять» друг другу. Но без смеха в стрессовых ситуациях невозможно. Пьем чай с домашним пирогом и едем с Аввакумом проведать маму.

В двенадцать ночи я добираюсь домой мертвый (плюс разница во времени), и сразу же раздается звонок.

— Алеша, ты надолго. в Москву?

— На неделю. — Я почему-то не хотел, чтобы она знала, сколько я здесь буду дней. Подсознательно не хотел. И как во многом это раскрыло все карты.