Девушка с острова Тарт

Глаза защипало. Не сметь, шикнул он сам на себя мысленно, ударив по раскрытой книге кулаком, отчего корешок жалобно хрустнул. Ты уже не ребенок. Мать мертва. О чем ты, черт побери, можешь ей рассказать таком, чего уже не поведал в мыслях? Ты дольше всех хотел бы торчать на ее могиле во все те разы, когда посещал семейное кладбище, да всегда находилась какая-нибудь Серсея-истеричка на должность главной скорбящей. В эти минуты он по-настоящему ненавидел сестру. За то, что смела занять его место. За то, что видела ее своими глазами и была на ее коленях на фотографиях. За то, что помнила ее голос и колыбельные, и каковы ее волосы на ощупь, и как это — когда твоя мама гладит тебя по голове теплой ласковой ладонью, без причитаний «ах ты, сиротинушка». Джейме держал это в себе, он оттаскивал сестру от черного базальта памятника, он держался спокойно, но по его меловому лицу была видна вся та горечь, что он испытывает. Близнец чувствовал то же, что и его сестра, он разделял ее боль и позволял ей вылить все слезы, отдавая всю свою часть, чтобы ей стало легче. В этом был весь Джейме, настоящий Джейме, которого он любил. Отдать последнее, защитить того, кому хуже, оградить слабого. Переступить через себя. Спасти. Сохранить.

Он прикрыл глаза ладонью, пытаясь вызвать в памяти одну из последних семейных фото, где мама уже была глубоко беременной. Отец стоял за ее спиной, обнимая за плечи, сама же Джоанна Ланнистер сидела на высоком стуле почти прямо, глядя в камеру. К ее бедру справа прижималась дочь, обвивая колено тонкими руками, разметав золотистые волосенки по алому платью матери. Слева сидел Джейме, и ему доставалось легкое касание материнской руки, обнимающей детские плечи. Правая же ладонь матери была поднята к рукам отца, накрывая его пальцы. Их руки встречались, и два парных обручальных кольца — золотые с тонкой строчкой рубинов, алой прожилкой прошивающих кольцо, словно слой драгоценных камней в породе — от близости друг друга играли ярче.

Тирион вдруг нахмурился. Мысль, появившаяся в его голове, ушла так же вдруг, как и пришла, но он понял, что она верна, и судорожно начал перебирать все, что ее вызвало. Одно, другое, третье. Нет, не работает, а что, если?

Он снова взялся за том, открыл на той странице, где должно было быть фото. И с удивлением обнаружил, что эта фотография чуть-чуть отличается от той, что стояла в комнатах отца, брата, сестры, да и в его… На каноничном фото все смотрели в камеру в напряженных позах. Роскошь, власть, покровительство. Услышь мой рев. Здесь же мать едва приоткрыла рот, словно смеялась какой-то шутке, а отец еще не успел ее договорить, уголки рта его были подняты. Отец улыбался. Тирион пораженно задержал взгляд на его лице и резко листнул на первую страницу. Затем обратно. Вот теперь Герольд Ланнистер казался воплотившимся в своей копии — внуке Тайвине. Сходилось все до мельчайших эмоций.

Впрочем, что его так взволновало? Что за интуитивная искра мысли заставила его чуть не подпрыгнуть на стуле? Всем известно, что отец любил маму, любил так, что не взял другой жены после ее гибели, хотя мог сделать это тысячу раз. Это не секрет. И все же…

Тирион снова положил книгу, на этот раз бережно закрыв. Странно, а так она не хрустит, пронеслось в мозгу, но на этот раз он был готов к появлению неожиданных мыслей, метнулся и поймал птичку за хвост. Хруст, значит. Он пальпировал несчастную книжку, как опытный диагност. Так и есть! Корешок. Этот странный хруст. Он вооружился лупой, пинцетом, врубил свет так, что иные операционные бы позавидовали. Тонкая полоска торчала в корешке, вроде пленки, потому и хрустела. Он подцепил ее осторожно и потянул за корешок бережно. Наконец три кадра пленки, захваченные краем пинцета, повисли перед его лицом. Не отпуская своей находки, он высвободил одну руку, надел тонкую перчатку и открыл сканер. Скоро он узнает тайну этого альбома. Казалось, результатов сканирования он ждал вечность.

На двух первых кадрах были два человека, на третьем — трое, это было понятно и до сканирования. И вот он видит их на большом экране. С левого края отец — он видел другие его фотографии этого возраста. В центре же была девушка, смутно похожая на… на… Он споткнулся о собственные мысли. С верхней фотографии на него смотрела мама. Длинные распущенные волосы, великолепнейшие золотые кудри, окутывающие лицо пышным облаком. Отец зарывается в них носом, дуя ей куда-то в сторону уха. Она усмехается. Дурачатся, по-видимому. Второй кадр, следующий за ним, там они уже серьезны и смотрят куда-то не в камеру, словно кто-то их спугнул. Лица напряжены, в них общая тревога, одна на двоих, словно до того они делали съемку для себя, а потом вдруг что-то случилось. Кошка снесла фотоаппарат, цунами накрыло берег, ребенок проснулся… Он этого не узнает.

Третье фото. Теперь их трое. Слева отец с тем выражением лица, которое станет много позже его постоянным: жесткий, тонкогубый, в линию сжатый рот, подбородок, словно высеченный из камня. По правую руку от матери появляется еще один юноша с длинными светлыми волосами, белыми, скорее всего, на пару тонов светлее материнских, глаза же темные, почти черные, так что не видно зрачков. Эльфийская красота и что-то пугающее в лице, непонятное, но гнетущее. Мама же явно не хотела этого снимка, она отшатнулась назад, завела обе руки за голову, так что острые локти, так похожие на серсеины, торчали высоко над головой, как два крыла, а ладонями собрала волосы в хвост, туго натянув вокруг головы.

Никогда бы не подумал, что такая ерунда, как смена прически и выражения лица, так меняет человека. Только что он видел на фото мать, а теперь видит Молчаливую Сестру. Эти ее высокие скулы и напряженный взгляд. Совершенно не такой, как на первых двух фото. Маска безразличия и ледяного спокойствия.

Раз за разом он скользил вверх-вниз по полоске фото. JL значит. Разумеется, J — не только Джейме, но и Джоанна.

Этого не может быть. Не может. Нет.

========== 4.22 В логове льва / Бриенна ==========

Фразу Арьи про то, что Джейме даже мертвого уговорит, Бриенна теперь вспоминала часто. Вопреки всем ее отчаянным репликам и паническим атакам, она все-таки оказалась в Кастерли и жила там уже неделю. Поначалу она была уверена, что не согласится Тайвин. Тайвин согласился. Потом она надеялась на безоговорочный отказ отца. Но и тот дал добро. Ей оставалось лишь смириться, и она честно пыталась.

Утро в львином логове начиналось с завтрака. До этого Бри успевала сделать пару кругов по саду, зайти в тренажерку и принять душ, поскольку вставала очень рано. Ей в целом не очень хорошо спалось в незнакомом доме. Гостевая спальня, которая была в два раза больше ее комнаты по площади, понемногу оживала ее стараниями. В шкаф по чуть-чуть начали переезжать ее вещи.

Постоянно случались какие-то курьезные случаи. В прошлый раз она случайно при Молчаливой Сестре посетовала, что надо было собрать хотя бы лишние джинсы из дома. После школы ее встретил лукаво улыбающийся Джейме на собственном авто и, ничего не объясняя, увез в неизвестном направлении, отвлекая разговорами. Она, возмущенная, под конец поездки обнаружила у входа в ТЦ Молчаливую Сестру, нервно поглядывающую на часы. Они довольно смешно раскланялись с Джейме.

— Пост сдал, пост принял, — подмигнул ей Джейме. — Сколько часов вам надо, леди?

— Часов? — ужаснулась Бриенна. Молчаливая сестра прищурилась.

— Три, — заявила наконец она. — Минимум.

— Удачи, — Джейме улыбнулся Бри ободряюще, поцеловал в щеку и шепнул: — Держись. Ничего не бойся, это не больно.

И его отрезала стеклянная дверь.

У Молчаливой Сестры было свое чувство прекрасного. Девушка смело назвала бы его ланнистерским. Бриенна замечала, что она с восторгом относится к украшениям, но одергивает себя раз за разом. Казалось, пройти мимо витрины ювелирного ей было так же тяжело, как решиться сообщить родственникам о смерти больного. Это было открытием для Бриенны, но не тем, что должно было вызвать отторжение. В конце концов, она была молодой женщиной, еще не начавшей увядать, и ей действительно шли драгоценные камни. Жаль, что она прятала всегда свое главное сокровище — волосы. Лишь однажды мельком Бри видела эту пышную гриву, медово-золотую на отливе, с тугими завитками кудрей, упруго пружинящих о плечи хозяйки. Это было утро долгого трехдневного пересменка, и Бри была удивлена, как хорошо выглядела прическа наставницы после почти трех суток беготни от больного к больному. Локоны она упрямо упрятывала под шапочку, либо так туго собирала в пучок на затылке, что натянутые надо лбом волосы казались струнами на скрипке. Да и одежда ее всегда была максимально закрытой. Юбки до колена, рукава не короче локтя, глухой ворот. Никаких шпилек, разрезов, декольте. Она была очень строга к себе — женщина, заменившая ей мать. Тем страннее было то, что она разрешала персоналу укорачивать халаты и носить высокие каблуки. Бриенна знала, что про ее отделение поговаривали, что у них самые красивые медсестры. Возможно, поэтому они так часто сменялись, уходили в декрет, выходили замуж. Зачастую за тех больных, за которыми ухаживали.

Вот только главной звездой отделения все равно была Молчаливая Сестра. Казалось, даже надень она полностью закрытое платье, длиной до пяток, ее все равно заметят. И если она производила такое впечатление сейчас, какой же она была в юности?

Бри размышляла, пока женщина выбирала маршрут. И наконец начался первый круг ада. Не жалея подопечную, она указала на магазин с платьями.

— День рожденья, — уточнила она,

— Может, не надо? — попыталась протестовать Бриенна. — Мне по-честному нужен спортивный костюм и… не знаю, что-то дома ходить.