Девушка с острова Тарт

— М-м, — удовлетворенно выдохнула женщина, откидываясь на сидение. — Твои поцелуи — вот по чему я скучала больше всего. А с Бри я как раз разговариваю.

— И? — уточнил Тайвин, с опозданием трогаясь.

— Она боится твоего дома, Тай. До колик. И никакой Джейме не спасает девочку от нашей дочери и ее беспощадной ненависти, — Джоанна поправила локон, упавший на нос. Ее прекрасные волосы снова были упрятаны под миниатюрную, непонятно как вмещавшую их шапочку. Через полчаса у Молчаливой Сестры начиналось дежурство, а он вез ее на работу. — Конечно, девочка хочет, чтоб я ее сопровождала, но попросить стесняется. Ей бы чуточку, капельку хор-рошего ланского нахальства…

— У тебя есть все для того, чтобы провести выходные с нами. И мое желание, и помощь твоей подопечной, — Тайвин внутренне похолодел, но все же озвучил свою тревожную мысль. — Ты не хочешь этого сама, так?

— Это не так. Это иначе, — женщина включила камеру на телефоне и теперь расчетливыми аккуратными движениями поправляла макияж. После того, что они вытворяли недавно, было странно, что у нее вообще на лице хоть что-то сохранилось. Магия или мастерство, или оба сразу.

— Объясни, пожалуйста, — попросил Тайвин. Он тысячу лет ни у кого ничего не просил, голос дрогнул так несвойственно, что Джо дернула головой в его сторону.

— Ты просишь, — констатировала она. — Серьезная заявка на победу. Я скажу. Мне и самой это надо. Объясни мне лучше ты — что у нас, Тайвин? Встретил свою женушку, которую весь город считает покойницей, и решил, эх, была — не была? У нас офигительный секс, уж поверь мне, мой дорогой, самый сдержанный и терпеливый в мире человек. Да-да, можешь не хмуриться, это шпилька в сторону твоих Кастамерских подвигов. Я знаю цену твоему терпению как никто другой. Мне хорошо с тобой, я жива, я наполнена смыслом. И если ты считаешь, что у тебя есть право вторгаться в мою жизнь, когда тебе угодно, брать из нее лучшие куски — хоть и к обоюдному удовольствию, признаю, — а потом продолжать жить как ни в чем не бывало, то я скажу тебе. Не выйдет, дружок. Играй в это с кем-то еще. Не тебе потом собирать меня из обломков, и реставрировать как жертву неумелых раскопок косоруких археологов. Я это проходила однажды и не желаю повторять. Поэтому, мой дорогой, мне бы хотелось конкретики. Что, черт возьми, между нами прямо сейчас?

— Ты не поверишь, но я как раз собирался с тобой поговорить, — голос Тайвина звенел от напряжения. — Каждый долбаный раз, когда я всерьез собираюсь что-то с тобой обсудить, ты делаешь эдакий лихой вираж, и начинается беготня и езда по городу, сумасшедшие гонки и секс в неприспособленных местах. Ты-то сама хочешь ли знать? Не притворяйся дурочкой, Джо, ты умнейшая блондинка этого города, я знаю тебя так же хорошо, как ты меня.

— Туше, — произнесла она, глядя перед собой. У него была прекрасная отмазка — он был за рулем, у нее же не было необходимости смотреть в свое импровизированное зеркальце так долго. Вот только он понимал не хуже нее — не было сил смотреть в глаза. Не с таким количество секретов в шкафу. С банковской точки зрения их кредитная история была ужасной. И они уже много лет как разучились доверять друг другу. Их маски вросли в лица, оттого эта встреча и была такой яростной, и было в ней столько страсти, что они обнаружили себя настоящих под всеми слоями фальши и маскировки. По-прежнему любящими, по-прежнему больными. Одержимыми друг другом в той же мере, в какой и безнадежно искалеченными. — Мой ход. Я хочу.

— Ты снова за старое? — взвился он. — Мы вроде бы договорились?

— Да, мы договорились, — устало произнесла она. — Там — моя работа. Моя жизнь. Молчаливая Сестра. Пойми. Дай мне привыкнуть.

— Прости, — наконец выдохнул он после паузы.

— Принято, — прошептала она. Только не доводить ее до слез, иначе, успокаивая, он порушит все ее представления об идеальном рабочем внешнем виде и макияже.

— Я довел тебя?

— Нет еще, но близко, — голос звучит глухо, а маневрируя в этих подворотнях рядом с больницей, он ни на секунду не может отвлечься. — Кстати, если ты хочешь закончить разговор, осталось двадцать минут.

Тайвин наконец запарковал машину и остался сидеть, глядя перед собой задумчиво. Потом порывисто закинул руки на руль, положил поверх голову и посмотрел на женщину.

— Я не могу все время ловить тебя за ускользающий хвост, львица. Я прошу тебя, если ты можешь… Если тебе это настолько же нужно, насколько мне… Вернись ко мне вся.

— Значит, для тебя все всерьез? — уточняет она, подняв бровь. Ее лицо — уже рабочая маска. Не выражает ничего. Он боится этого лица. Оно отрезает ее настоящую, как забрало доспеха, скрывая рыцаря вместе с ее бесконечной ежедневной битвой. И это бой с самой собой в первую очередь, а уже потом с призраками прошлого, может быть, даже с его призраком.

— Да, — отвечает он честно. Правая рука мужчины нервно ложится на левую, проворачивая вокруг безымянного пальца кольцо. Утром он переодел его на другую руку, в ужасе глядел на ладони, а потом вернул все, как было. Нельзя действовать так, словно она уже согласилась. Он принял свое болезненное и мучительное решение много лет назад. В том положении звезды сошлись на нем, он был ключевой фигурой и все должен был разрулить. И он решил. Болезненно, вырывая сердце из груди с мясом. Никому бы не пожелал подобного. Теперь она была на его месте. Простит или нет. А простил ли он сам? И… Что, если для нее это именно игра, и потому она так яростна, так хочет подтверждения, что желанна, что любима? Не оттого ли Джо сомневается в нем, что для нее это все какой-то затянувшийся затертый флэшбек?

Была моя любовь прекрасна, словно лето.

И локоны ее, как солнца свет.

Он услышал эти слова у себя в голове и не сразу понял, что это декламировала Джо. Тихо, как-то настолько пронзительно и по-женски нежно, несвойственно. И оттого еще страшнее было, что нежные, памятные обоим строки не вызывали на ее лице никакого отклика. Оно так и оставалось маской. Когда-то давным давно он завидовал ей, учился у нее, чтобы уметь быть таким же холодным тогда, когда требуется. Тайвин был чертовски хорошим учеником — упрямым, дотошным, дерзостным, но до своей учительницы ему было не дотянуться никогда. Что, если она за долгие годы уже срослась со своей маской? Что, если теперь она уже не способна ее снять, даже если захочет?

— Тай, — начала она тихо, словно пробовала на вкус старое-престарое слово. Его детское прозвище. Четыре брата и сестра. Тай, Кин, Тиг, Гери и Жейка, как называла себя Дженна. — Я хочу тебе верить, но для этого мне важно услышать одно. Ты простил мне то, что я сделала?

Ледяная хватка вокруг сердца. Раздирающий душу мучительный флэшбек, в который он раз за разом падал по ночам. Самый худший кошмар. Выбирай, выбирай, выбирай… И ее выбор.

— Я не знаю, — выдохнул он, наконец. — Это ранит по-прежнему. Одно знаю точно — я без тебя больше не могу. И не желаю быть один, зная, что ты в этом чертовом городе, так близко, рядом, и я не могу тебя коснуться. Если ты прогонишь, я просто буду околачиваться вокруг твоей больницы, могу что-нибудь сломать, чтобы быть поближе. Ты меня знаешь, я болен на всю голову, но болен тобой, Джо.

— Придется открыть отдельную палату для любителей что-нибудь сломать, чтобы меня увидеть, — ответила Джоанна.

— Значит, Джейме знает? — уточнил Тайвин. Догадка была безумной и странной. Скорее, он бы заподозрил Тириона.

— Да. Он узнал меня в бреду. Скорее всего, из-за глаз. Близнецы их унаследовали у меня, словно скопировали в графическом редакторе — до дурацких мелочей. — Джоанна, до этого глядевшая в окно, резко повернула к нему голову. — И я не стала отпираться. Какой смысл? У нас был тяжелый разговор. Джейме не стал меня спрашивать ни о чем. Просто сказал, что рад. Что я все-таки жива. Что могу выслушать.

Ее голос пресекся, она резко дернула головой вверх. Тайвин протянул носовой платок. Она, не опуская головы, приняла его, промакивая наполняющиеся слезами глаза.

— Я много раз думала о возвращении, Тай. Иногда это было моей единственной мыслью. Тянуло так… Ох. Мне казалось, что из меня на живую вырезали сердце, а душу я волочу за собой с тех пор, как гирю. Нет, как не могущую взлететь птицу.

Его воображение немедленно нарисовало эту картину. В носу защипало. Он нервно дернул из бардачка пачку салфеток, не обращая внимания на женщину. Она знала, что он способен плакать. Он прижал салфетку к глазам, заслоняясь рукой. Жестокость по отношению к близким — беспощадность, яростная, как удар копья. И зачем? Чтобы день за днем чувствовать себя убийцей? Кого ты наказывал, дурацкий ты дурак — ее или себя?