Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

Дон Рикардо недоуменно пожимает плечами.

А возраст?

Дон Рикардо

Двадцать лет тому, кто юн.

Дон Карлос

О боже!

Дон Рикардо

А старцу — шестьдесят.

Дон Карлос

Один еще не дожил, Другой свой прожил век. Ну что же? Я хочу Помочь обязанность исполнить палачу. Изменников щадить не хочет меч мой правый: Всегда на смену он придет секире ржавой. Он императорский мой пурпур отсечет, Чтоб пышной мантией украсить эшафот. Но буду ль избран я?

Дон Рикардо

Совет свое сужденье Выносит в этот час.

Дон Карлос

Я полн недоуменья. Франциск ли, Фридрих ли Саксонский, что лукав И прозван Мудрецом? Пожалуй, Лютер прав: Все к худшему идет. О делатели славы! Лишь злата доводы ваш любит род лукавый! Саксонец — еретик, граф Палатинский глуп, А примас [436] Трира зол и на разврат не скуп. Богемец — за меня и гессенские принцы; Но все они малы, как земли их провинций. О, молодых глупцов и старцев злых совет! Короны? Много их. Но головы? Их нет. Пигмеи! Ваш совет, где мудрость вся иссякла, Я мог бы завязать в свой львиный плащ Геракла! А если пурпур снять, то в каждом короле Не больше разума, чем в жалком Трибуле [437] . Три голоса нужны мне, друг мой! Как приманку, Я отдал бы свой Гент, Толедо, Саламанку За три их голоса. Ты видишь, друг, готов Я ради этих трех мне нужных голосов Дать часть из Фландрии, одну из двух Кастилий, — Но только чтоб назад мы их потом отбили!

436

Примас — почетный титул некоторых архиепископов, имевших особый авторитет и права.

437

Трибуле — придворный шут французских королей Людовика XI и Франциска I, упоминаемый в хрониках того времени и в книге Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», где он назван «глупомудрым». Гюго сделал этот персонаж героем своей драмы «Король забавляется» (1832).

Дон Рикардо отвешивает королю глубокий поклон и надевает шляпу.

Как! Шляпу ты надел?

Дон Рикардо

Я назван был на «ты» [438] —

(снова кланяясь)

Я стал испанский гранд.

Дон Карлос

(в сторону)

О жалкие мечты! Тщеславье, пустота! Продажные отродья! Им все бы выгода, грядущие угодья! На лестницах моих не стоит ничего Им крошки подбирать величья моего!

(Задумывается.)

Бог, император? Да. Святой отец? Признаю. Но герцог?.. Но король какой-то?..

Дон Рикардо

Полагаю, Что вашу светлость ждет избранье.

Дон Карлос

(в сторону)

Светлость — я? Мне не везет ни в чем. Всё в сане короля.

Дон Рикардо

(в сторону)

Он избран или нет — я все же гранд испанский.

Дон Карлос

Но как узнаем мы, кто властелин германский? Каких сигналов ждать нам с башенных вершин?

Дон Рикардо

Ждать пушечной пальбы. Саксонский — залп один; Два выстрела — Франциск; три — Карлоса избранье.

Дон Карлос

О, эта донья Соль! Души моей страданье! Коль изберут меня — скажите ей скорей. Быть может, цезарем и я понравлюсь ей!

Дон Рикардо

(улыбаясь)

Король, вы так добры!

Дон Карлос

(надменно его обрывая)

А ты молчи до срока! Я не сказал того, что я таю глубоко. Когда узнаем мы решенье?

Дон Рикардо

До зари; Ждать час, не более.

Дон Карлос

Три голоса! Лишь три! Но дерзкий заговор раздавим мы сначала, А там решим, как мне та мантия пристала.

(Считает по пальцам и топает ногой.)

Три голоса нужны! И есть они у них! Агриппа все расчел. Среди светил ночных Тринадцать ярких звезд в небесном океане Плывут к моей звезде, ей радуясь заране. Имперский троп за мной! Слух все же разнесен: Франциску Жан Тритем [439] предрек такой же трон. О, я бы предпочел, коль впрямь я трона стою, Оружьем подкрепить пророчество такое! Все предсказания столь тонких мудрецов Верней находят цель без всяких лишних слов, Лишь только армия, где пушки есть и пики, Пехота, всадники, фанфары, трубы, клики, Указывает путь хромающей судьбе И бабкой служит ей в предродовой борьбе. Так кто же прав из них: Тритем или Корнелий? Лишь тот, кто с армией идет упорно к цели, Кто правоту свою оружием крепит, Кому помочь готов ландскнехт или бандит, — Вот те, что выпрямить должны ошибки рока, Кроя события по прихоти пророка. Несчастные глупцы! Надменно взор подняв, Стремясь к владычеству, они твердят: я прав! У них есть пушек строй, чье дымное дыханье Способно города снести до основанья, Солдаты, корабли, — и вы убеждены: Они свое возьмут насилием войны. О нет! Покорные земных судеб закону, Что к пропасти скорей приводит нас, чем к трону, Они, чуть сделав шаг, сомнения рабы, Пытаясь разгадать намеренья судьбы, Не верят уж себе и в странном колебанье Искать у колдуна стремятся указанья!

(Дону Рикардо.)

Иди. Моих врагов сейчас назначен сбор. Да, ключ от склепа где?

Дон Рикардо

(передавая ключ королю)

Подумайте, сеньор, О графе Лимбургском, начальнике охраны. Он дал мне этот ключ, он ваш сторонник рьяный.

Дон Карлос

(отпуская его)

Иди же, сделай все, что сказано.

Дон Рикардо

(кланяясь)

Всегда Готов я вам служить.

Дон Карлос

Три раза выстрел? Да?

438

Я назван был на «ты»… — Обращение на «ты» со стороны короля, как выражение особой близости, было исключительной привилегией грандов Испании, так же как право находиться в присутствии короля с покрытой головой.

439

Жан Тритем (или Тритемий, ум. в 1518 г.) — немецкий историк и богослов, занимавшийся также магией. Упомянутый ниже Корнелий Агриппа из Неттесгейма (ум. в 1535 г.) — немецкий алхимик, натурфилософ и медик.

Дон Рикардо кланяется и уходит. Дон Карлос, оставшись один, погружается в глубокую задумчивость. Руки его скрещены на груди, голова опущена; затем он выпрямляется и подходит к гробнице.

Явление второе

Дон Карлос, один.

Дон Карлос

Прости, великий Карл! Средь сводов одиноких Есть место лишь для слов суровых и высоких. С негодованием ты б слушал над собой Докучных наших фраз честолюбивый строй. Великий Карл, ты здесь! Как мрачная гробница, Величием твоим полна, не разлетится? Ты в самом деле здесь, привыкший созидать! О, как ты можешь здесь во весь свой рост лежать? Какое зрелище — Европа, что тобою Оставлена такой могучей и большою! Она — как здание, где наверху стоят Лишь два избранника, царей поправших ряд. Все страны, герцогства, все царства, маркизаты Идут из рода в род и по наследству взяты. Народ же цезаря творит и папу сам, А случай к случаю ведет их по векам. Вот равновесие, вот что порядком стало. Плащ избирателя и пурпур кардинала, Священный сей синклит, причина всех тревог, — Лишь видимость одна, а миром правит бог. В потребности времен рождается идея: Она растет, живет, все строя, всем владея, Вот — человек она, сердца к себе влечет, И в страхе короли ей зажимают рот; Вот — входит в их конклав, сенат или собранье, И видят короли — не знавшая признанья, Она царит уже, она растет во мгле С державою в руке, с тиарой на челе. Да, цезарь с папой — всё. Да, всё, что есть на свете, — Иль в них, иль через них. И в полном тайны свете Стоят они; и бог, по милости своей, Обрек их пиршеству народы и царей, За стол их усадил под полным грома небом, Чтоб целый мир служить им мог насущным хлебом. Вдвоем сидят они; в их власти шар земной, Они порядок в нем блюдут своей косой. Всё — им. И короли в дверях, полны смущенья, Вдыхают запах блюд, глядят на угощенья И, зависти полны к тому, что видят тут, Чтоб лучше разглядеть, на цыпочки встают. Под ними мир лежит, как лестница крутая. Один царит, рубя, другой — лишь разрушая. Власть — первый, истина — второй. И заключен Смысл жизни только в них. Они — себе закон. Когда идут — равны, едины в мире целом, Один весь в пурпуре, другой в покрове белом. Так цезарь с папою — две части божества. Со страхом шар земной приемлет их права. Быть императором! Как близко чую власть я! А вдруг не суждено мне стать им? О несчастье! Да, как он счастлив был, здесь спящий человек! И как он был велик — в прекрасный давний век! Власть императора и папы нерушима. Они превыше всех. Живут в них оба Рима [440] . Таинственный союз их вяжет меж собой; Они слепили мир и стали в нем душой. Народы и царей расплавив, как в горниле, Европу новую они для нас отлили, Прибавив в этот сплав могуществом своим Ту бронзу, что векам оставил Древний. Рим. Завидная судьба! И все ж — конец, могила! К какой же малости пришла вся эта сила! Быть императором, быть принцем, королем, Законом быть земли и быть ее мечом, В Германии стоять гигантом, слыша клики, Быть новым Цезарем, быть Карлом, быть Великим, Страшнее Аттилы, славней, чем Ганнибал, Огромным, словно мир, — чтоб здесь ты прахом стал! Желай могущества, чтоб лечь таким же прахом, Как император лег! Покрой всю землю страхом И славой, строй, крепи свой мир в избытке сил, Но не мечтай сказать: «Я все уже свершил!» Ввысь здание веди своими же руками; Но знай, что от него останется лишь камень Могильный с надписью, завещанной векам, Чтобы дитя ее читало по складам. Как ни прекрасна цель, живет в вас гордость злая, — Она уходит в смерть. О власть, власть мировая! Уже я близок к ней. Ее касаюсь я, И что-то шепчет мне: «Она уже твоя!» Ах, если б было так! Встать твердо, без сомнений, Над миром государств, идущих как ступени, И своду быть замком, и видеть под собой Земных властителей вниз уходящий строй; Пятою попирать всех королей, под ними Всех феодалов, всех, кто гордо носит имя Бургграфа, герцога иль дожа, кто почтён Епископским жезлом, кто граф или барон, А ниже — мелюзгу, плебеев в общей груде, Тех там, на дне, кого зовем мы просто «люди»… А люди — это толп дыханье, моря вой, Немолчный гул и плач, крик, горький смех порой, Стенания, что сон земли тревожат старой И в уши королей врываются фанфарой; Да, люди — города, деревни, башен ряд И с высоты церквей растущий вширь набат.

(Задумывается.)

Опора нации, народ, терпя обиды, Выносит на плечах всю тяжесть пирамиды; Живые волны сам, колеблет средь зыбей Ее величие подвижностью своей, Сдвигает с места все; на гранях вознесенных. Как жалкую скамью, так потрясает троны, Что короли, забыв раздоры, войн каприз, Вздымают к небу взор. Смотрите лучше вниз! Народ! То океан. Всечасное волненье: Брось что-нибудь в него — и все придет в движенье. Баюкает гроба и рушит троны он, И редко в нем король прекрасным отражен. Ведь если заглянуть поглубже в те потемки, — Увидишь не одной империи обломки, Кладбище кораблей, опущенных во тьму И больше никогда неведомых ему. И этим управлять! Коль выпадет избранье, Ты, слабый человек, высот достигнешь зданья. А пропасть — под ногой… О, только б в этот час Величием таким не ослепило глаз! О пирамида стен, внизу которой море! Вершина так узка, ступне неверной — горе! За что ж держаться мне? Что, если, ослабев, Услышу под собой земли растущий гнев, Ее живущих недр движенье, содроганье? Что делать, коль дадут мне шар тот в обладанье? Смогу ль его поднять? Под тяжестью не пасть? Быть императором? И так трудна мне власть… Нет, нужно быть иным, чтоб, не смутясь душою, Свой дух соразмерять с удачею такою. Но я? Великим быть? О, кто мои мечты Направит, укрепит?

(Падает на колени перед гробницей.)

Да, Карл Великий, ты! О, так как ты решил, наперекор преградам, Что мы сейчас стоять должны с тобою рядом, Наполни грудь мою, из сумрака могил, Величием своим, порывом гордых сил! Дай мир постигнуть мне, но с зоркостью своею. Он мал, но я его коснуться все ж не смею. Столпотворения мне покажи черед, Что ввысь от пастуха до цезаря идет, Где каждый, горд собой на собственной ступени, Глядит на низшего в насмешливом презренье. Открой мне тайну жить, царить и побеждать! Скажи, что лучше гнать врагов, чем их прощать. Ведь так? Коль может вдруг во тьме своей гробницы Героя тень от гроз подземных пробудиться И, камень отвалив, что ей налег на грудь, Огромной молнией в смятенный мир сверкнуть, — Когда уж нет тебя, Германии владыки, — Скажи, возможно ль что свершить мне, Карл Великий? Скажи, хотя б твое дыхание могло, Сорвавши гроба дверь, разбить мое чело! Позволь мне одному в твой склеп стопой несмелой Войти и увидать твой лик окаменелый. Не отметай меня дыханием своим; На ложе каменном привстань. Поговорим! Хотя бы ты сказал и голосом и взглядом О том, что душу нам мертвит могильным хладом, — Я выслушаю все, — лишь не слепи меня Сверканьем вечного в твоей могиле дня! Но если промолчишь, позволь тогда смиренно Взирать на череп твой, вместилище вселенной. Позволь измерить мне величие твое — Всех выше дел земных твое небытие. Когда не тень твоя, пусть прах мне скажет слово!

(Вставляет ключ в замок.)

Войдем!

(Колеблется.)

О небо! Вдруг прошепчет он сурово, Вдруг встанет и пойдет, высокий и прямой, И выйду я на свет с седою головой! Но все ж — войдем!

440

Живут в них оба Рима — то есть могущество античного императорского Рима и нового папского Рима.

Слышны шаги.

Кто там, в гробнице одинокой, Такого мертвеца тревожит сон глубокий? И в этот час!

Шаги приближаются.

Ах, да! Меня убить хотят! Войдем!

(Открывает дверь гробницы и, войдя внутрь, притворяет ее за собой.)

Тихо ступая, входят несколько человек, закутанных в плащи, в шляпах, опущенных на глаза.

Явление третье

Заговорщики.

Они входят один за другим, пожимают друг другу руки и обмениваются шепотом несколькими словами.

Первый

(с зажженным факелом в руке)

Ad augusta.

Второй

Per angusta. [441]

Первый

Хранят Святые нас!

Третий

И те, кто мертв.

Первый

И небо даже.

441

К трону. — Узкими путями (лат.).

В темноте слышатся шаги.

Кто там?

Голос во тьме

Ad augusta.

Второй

Per angusta.

Входят новые заговорщики. Опять слышатся шаги.

Первый

На страже Нам надо быть.

Третий

Кто там?

Голос во тьме

Ad augusta. Я свой.

Третий

Входи скорей.

Входят новые заговорщики. Они обмениваются знаками с присутствующими.

Первый

Ну вот. Все в сборе. Гота, твой Почин. Друзья мои, тьма просит освещенья.

Заговорщики рассаживаются полукругом на могильных плитах. Первый из них обходит остальных, и каждый от его факела зажигает свечу, которую держит потом перед собой. Затем тот, кто был с факелом, молча садится в середине полукруга на гробницу, которая выше других.

Герцог Гота

(вставая)

Король испанский Карл, нам чуждый по рожденью, К святой империи стремится.

Первый

Он умрет!

Герцог Гота

(бросает свою свечу на землю и топчет ее ногой)

Такой же для него в свой час конец придет!

Все

Да будет так!

Первый

Смерть!

Герцог Гота

Смерть!

Все

Пусть служит ей приманкой!

Дон Хуан де Аро

Германцем был отец.

Герцог Люцельбургский

А мать была испанкой.

Герцог Гота

Уж не испанец он, не немец он для нас. Смерть!

Один из заговорщиков

Если же ему имперский трон сейчас Дадут?

Первый

Они? Ему?

Дон Xиль Тельес Хирон

Он не увидит трона. Отрубим голову, а с ней падет корона.

Первый

Священный трон заняв, он сделаться бы мог Священнейшим, кого единый судит бог!

Герцог Гота

Нет, раньше, встретив смерть, простится он с мечтами.

Первый

Его не изберут!

Все

Не будет править нами.

Первый

Так сколько нужно рук, чтоб пал он с тех вершин?

Все

Одна.

Первый

И сколько же ударов в грудь?

Все

Один.

Первый

Кто нанесет его?

Все

Мы все.

Первый

Час воздаянья! Там трон творят, а мы — свершители закланья. По жребию…

Заговорщики пишут свои имена на листках, складывают их и один за другим бросают в одну из могильных урн.

Молись!

Все становятся на колени. Затем первый встает.

Пусть с богом он идет, — Разит, как римлянин, и, как еврей, умрет! Пусть не страшат его колеса, дыба, клещи, Пусть гимн поет в тисках средь факелов зловещих Убив, пусть встретит смерть недрогнувшей душой, — Исполнит долг свой.

(Вынимает жребий из урны.)

Все

Кто?

Первый

(громким голосом)

Эрнани!

Эрнани

(выступая вперед из толпы заговорщиков)

Жребий мой! Мой враг в моих руках. Я мести ждал, о боже, Так долго!

Дон Руй Гомес

(протискивается сквозь толпу и отводит Эрнани в сторону)

Уступи удар мне.

Эрнани

Он дороже Мне жизни! И пускай не мучит зависть вас. Ведь счастие ко мне приходит в первый раз!

Дон Руй Гомес

Ты нищ. Я дам тебе и замки, и владенья, И тысячи крестьян, и земли, и селенья, Чтоб ты один удар сейчас мне уступил.

Эрнани

Нет!

Герцог Гота

Для него, старик, не обретешь ты сил. Ты слаб!

Дон Руй Гомес

Я духом тверд, пусть руки слабы стали. По ржавчине ножон ты судишь о кинжале.

(К Эрнани.)

Ты мне принадлежишь!

Эрнани

Я — вам. Но мне — мой враг.

Дон Руй Гомес

Послушай, друг, твой рог я возвращаю…

Эрнани

(колеблясь)

Как! Ты возвращаешь жизнь? Нет! Я хочу отмщенья! То небом решено — и нет мне отступленья. То мщенье за отца… иль больше — видит бог! Ее ты мне вернешь?

Дон Руй Гомес

Я возвращаю рог.

Эрнани

Нет.

Дон Руй Гомес

Взвесь мои слова!

Эрнани

Добычу должен взять я.

Дон Руй Гомес

Ты счастье взял мое — прими ж теперь проклятье!

(Снова затыкает рог за пояс.)

Первый

(к Эрнани)

Брат! Прежде, чем его почтут избраньем там, Ты должен Карлоса сегодня…

Эрнани

Знаю сам! Его столкнуть смогу я в область тьмы и тлена.

Первый

Пусть на изменника падет его измена, И бог поможет нам! Пусть каждый граф, барон Заменит мстителя, коли погибнет он! Друг друга заменять клянемся без изъятья, — И Карлос пусть умрет.

Все

(вынимая шпаги)

Клянемся!

Герцог Гота

(к первому)

Чем же, братья?

Дон Руй Гомес

(берет свою шпагу за острие и поднимает ее над головой)

Клянемся все крестом!

Все

(поднимая свои шпаги)

Пусть он в грехе умрет!

Слышен отдаленный пушечный выстрел. Все замирают в молчании. Дверь гробницы приоткрывается, и дон Карлос, бледный, появляется на пороге. Второй выстрел. Третий выстрел. Дон Карлос распахивает дверь настежь и, не сделав ни шага, остается на пороге.

Явление четвертое

Заговорщики, дон Карлос; потом дон Рикардо, вельможи и стража; король Богемский, герцог Баварский, потом донья Соль.

Дон Карлос

Сеньоры, что же вы? Вас император ждет.

Все факелы разом гаснут. Глубокое молчание. Король делает шаг в темноту, настолько густую, что в ней с трудом можно различить неподвижных и онемевших заговорщиков.

Молчание и ночь! Вы, мрака порожденье, Иль думаете вы, что это сновиденье, Что всех я вас приму среди теней ночных За изваяния на плитах гробовых? Нет, камни не ведут такие разговоры. И все же вам поднять свои придется взоры. Карл Пятый здесь стоит — разите же скорей! Как, вы не смеете? Вам и не быть смелей. Десятком факелов вы своды озаряли; Мне стоило дохнуть — и все они пропали. Смотрите, в вашем я испуганном кругу Их много погасил, но больше их зажгу!

(Ударяет железным ключом в бронзовую дверь склепа.)