Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения

СТИХОТВОРЕНИЯ

ОДЫ И БАЛЛАДЫ

ИСТОРИЯ Перевод П. Антокольского

Железный голос.

Вергилий

I

В судьбе племен людских, в их непрестанной смене Есть рифы тайные, как в бездне темных вод. Тот безнадежно слеп, кто в беге поколений Лишь бури разглядел да волн круговорот. Над бурями царит могучее дыханье, Во мраке грозовом небесный луч горит. И в кликах праздничных, и в смертном содроганье Таинственная речь не тщетно говорит. И разные века, что братья исполины, Различны участью, но в замыслах близки, По разному пути идут к мете единой, И пламенем одним горят их маяки.

II

О муза! Нет времен, нет в будущем предела, Куда б она очей своих не подняла. И столько дней прошло, столетий пролетело, — Лишь зыбь мгновенная по вечности прошла. Так знайте, палачи, — вы, жертвы, знайте твердо, Повсюду пронесет она бессмертный свет — В глубины мрачных бездн, к снегам вершины гордой, Воздвигнет храм в краю, где и гробницы нет. И пальмы отдает героям в униженье, И нарушает строй победных колесниц, И грезит, и в ее младом воображенье Горят империи, поверженные ниц. К развалинам дворцов, к разрушенным соборам, Чтоб услыхать ее, сберутся времена. И словно пленника, покрытого позором, Влечет прошедшее к грядущему она. Так, собирая след крушений в океане, Следит во всех морях упорного пловца И видит все зараз на дальнем расстоянье — Могилу первую и колыбель конца. 1823

ЗАВЕРШЕНИЕ Перевод В. Левика

Ubi defuit orbis [446] .

I

Так — я перелистал историю народов! Все есть в той книге — скорбь, величье, блеск походов. И дух мой трепетал при смене царств и лет, Когда скрывала тьма мужей великих лица, Гремя, откидывалась медная страница И век злодеев шел вослед. Теперь ту книгу мы закроем — не пора ли! В надежде пламенной мы сфинкса вопрошали — Немое чудище в личине божества, Но разве разрешит его загадку лира? Лишь кровью и огнем он в летописи мира Заносит темные слова.

II

И кто поймет их смысл? Искатель правды смелый, Усни, усни, поэт, над лирой онемелой! К чему нести на торг заветной думы плод? Зачем ты пел, скажи, то гневно, то уныло?.. Пытливой мысли нужно было В движенье увидать народ. Дух революции я вызвал беспокойный? Но хаос надобен, чтоб мир воздвигнуть стройный, Я слышал некий глас в безмолвии ночном, И я воззвал к толпе, чтобы могучим словом Век отошедший с веком новым Соединить одним звеном. Народ внимающий необходим поэту — Он должен жечь сердца, будить, вести их к свету, Он должен видеть мир бескрайный пред собой, Он к небу воспарил, раскрыв крыла впервые, И что ж — он как в родной стихии Над бездной моря голубой! Он мощь обрел свою. Взмахнув крылом могучим, То волн коснется он, то унесется к тучам, В любой предел стремит безудержный полет. Он в вихре кружится, как буря, чужд покою, Ногою став на смерч, рукою Поддерживая небосвод! 26 мая 1828 г.

446

Там, где кончается мир (лат.).

ФЕЯ Перевод Э. Линецкой

И королева Маб ко мне явилась тенью.

Когда мы спим, она низводит к нам виденья.

Эм. Дешан. «Ромео и Джульетта»

Будь то Урганда иль Моргана, — Но я люблю, когда во сне, Вся из прозрачного тумана, Склоняет фея стебель стана Ко мне в полночной тишине. Под лютни рокот соловьиный Она поет мне песни те, Что встарь сложили паладины, — И я вас вижу, исполины, В могучей вашей красоте. Она за все, что есть святого, Велит сражаться до конца, Велит сжимать в руке суровой Меч рыцаря, к боям готовый, И арфу звучную певца. В глуши, где я брожу часами, Она, мой вездесущий друг, Своими нежными руками Луч света превращает в пламя И в голос превращает звук. Она, укрывшись в речке горной, О чем-то шепчет мне тайком, И белый аист, ей покорный, Со шпиля колокольни черной Меня приветствует крылом. Она у печки раскаленной Сидит со мною в поздний час, Когда на нас из тьмы бездонной Глядит, мигая утомленно, Звезды зеленоватый глаз. Влечет видений хороводы, Когда блуждаю меж руин, И эхо сотрясает своды, Как будто там грохочут воды, Подобные волнам стремнин. Когда в ночи томят заботы, Она, незрима и легка, Приносит мне покой дремоты, И слышу я то шум охоты, То зов далекого рожка. Будь то Урганда иль Моргана, Но я люблю, когда во сне, Вся из прозрачного тумана, Склоняет фея стебель стана Ко мне в полночной тишине. 1824

СИЛЬФ Перевод И. Озеровой

Гроза обрушилась, шутя,

На беззащитное дитя.

— Откройте, — крикнул он, — я голый!

Лафонтен. «Подражание Анакреону»

«Ты, что жадному взору в окне освещенном Вдруг предстала сильфидой в смирении скромном, Отвори мне! Темнеет, я страхом объят! Бледных призраков полночь ведет небосклоном, Дарит душам покойников странный наряд! Дева! Я не из тех пилигримов печальных, Что рассказы заводят о странствиях дальних, Не из тех паладинов, опасных для дев, Чей воинственный клич откликается в спальнях, Будит слуг и пажей, благодарность презрев. Нет копья у меня или палицы быстрой, Нет волос смоляных, бороды серебристой, Скромных четок, меча всемогущего нет. Если дуну отважно я в рог богатырский, Только шепот игривый раздастся в ответ. Я лишь маленький сильф, я дитя мирозданья, Сын весны, первозданного утра сиянье, Я огонь в очаге, если вьюга метет, Дух рассветной росы, поцелуй расставанья И невидимый житель прозрачных высот. Нынче вечером двое счастливых шептали О любви, о горенье, о вечном начале. Я услышал взволнованный их разговор, Их объятья мне накрепко крылья связали, Ночь пришла — а свободы все нет до сих пор. Слишком поздно! Уже моя роза закрылась! Сыну дня окажи ты великую милость — Дай до завтра в постели твоей отдохнуть! Я не буду шуметь, чтобы ты не смутилась, Много места не надо — подвинься чуть-чуть. Мои братья уходят в цветущие чащи, Открывают им лилии сладкие чаши, Травы в чистой росе, как в вечерних слезах. Но куда же бежать мне? Дыханье все чаще: Ни цветов на лугах, ни лучей в небесах! Умоляю, услышь! Ночи темные эти Ловят маленьких сильфов в незримые сети, К белым призракам, к черным виденьям влекут… Сколько сов обитает в гробницах на свете! Сколько ястребов замки в ночи стерегут! Близок час, когда все мертвецы в исступленье Пляшут в немощной ночи при лунном свеченье. Безобразный вампир, полуночный кошмар, Раздвигает бестрепетной дланью каменья И могиле приносит могильщика в дар. Скоро карлик, весь черный от дыма и пепла, Снова спустится в бездну бездонного пекла, Огонек промелькнет над стеной камыша, И сольются, чтоб в страхе природа ослепла, Саламандры огонь и Ундины душа [447] . Ну, а если мертвец, чтоб от скуки отвлечься, Средь костей побелевших велит мне улечься?! Иль, над страхом смеясь, остановит спирит, Мне прикажет от мирных полетов отречься, В тайной башне мечты и порывы смирит?! Так открой же окно мне, покуда не поздно, Не вели мне отыскивать старые гнезда И вторжением ящериц мирных смущать! Ну, открой же! Глаза у меня, словно звезды, И признанья умею я нежно шептать. Я красив! Если б ты хоть разок поглядела, Как трепещет крыло мое хрупко и смело! Я, как лилия, бел, я прозрачнее слез! Из-за ласки моей и лучистого тела Даже ссоры бывают порою у роз! Я хочу, чтоб сказало тебе сновиденье (Это знает сильфида), что тщетны сравненья: Безобразна колибри, убог мотылек, Когда я, как король, облетаю владенья, — Из дворца во дворец и с цветка на цветок. Как мне холодно! Тщетно молю о тепле я… Если б мог за ночлег предложить, не жалея, Я тебе мой цветок и росинку мою! Нет, мне смерть суждена. Я богатств не имею, — Их у солнца беру и ему отдаю. Но укрою тебя я во сне небывалом Шарфом ангела, феи лесной покрывалом, Ночь твою освещу обаянием дня. Будет сон этот нового счастья началом, От молитвы к любви твою душу маня. Но напрасно стекло мои вздохи туманят… Ты боишься, что зов мой коварно обманет, Что укрылся поклонник за ложью речей?! Разве слабый обманывать слабого станет? Я прозрачен, но тени пугаюсь своей!» Он рыдал. И тогда заскрипели засовы, Нежный шепот ответил нездешнему зову. На балконе готическом дама видна… Мы не знаем, кого удостоила крова, — Сильфу или мужчине открыла она! 1823

447

…Саламандры огонь и Ундины душа. — По представлениям средневековых алхимиков. Саламандра — это дух, обитающий в огне. Ундина — фольклорный образ, водяная дева.

ВЕЛИКАН Перевод И. Озеровой

Даже облака в недоступном небе боятся, что я последую за моими врагами в их лоно…

Мутанабби [448]

О воины! Рожден я был средь галлов смелых. И Рейн переступал мой пращур, как ручей. Меня купала мать в морях обледенелых, И колыбель была из шкур медведей белых, Поверженных отцом, сильнейшим из мужей. Отец мой был силён! Но возраст сгорбил спину, На лоб морщинистый легла седая прядь. Он слаб, он стар! Увы, близка его кончина… И трудно вырвать дуб и вытесать дубину, Чтобы дрожащий шаг в дороге поддержать. Я заменю отца! Хотя умрет он вскоре, Он завещал мне лук, и дротик, и быков. Я по следам отца пойду, осилив горе, И если дуну я на дальний лес со взгорья, — Дыханием сломлю столетний дух стволов. Став отроком едва, я на альпийских кручах Торил себе тропу в нагроможденье скал, И голова моя тогда терялась в тучах, И часто я следил полет орлов могучих, И с голубых небес их прямо в руки брал. Перекрывало гром в грозу мое дыханье, Гасило молнии извилистый полет. Когда резвился кит в бескрайнем океане, Я ждал у берега моей законной дани И доставал кита, создав водоворот. Ударом удалым учился настигать я Акулу в глубине и ястреба вдали, Медведю смерть несли жестокие объятья, Ломала рысь клыки, но лишь рвала мне платье, — Мне причинить вреда укусы не могли. Но отрочества мне прискучили забавы, И устремлен теперь я к мужеству войны. Проклятья плачущих, победный запах славы И воины мои с оружием кровавым, Как пробужденья клич, сегодня мне нужны. Во мгле пороховой, в горячке рукопашной Всё, словно вихрь, войска сметают пред собой, А я встаю один, огромный, бесшабашный, И, как баклан в волну врезается бесстрашный, Ныряю смело я в кровавый, мутный бой. Потом иду, как жнец среди колосьев спелых, И остаюсь один в поверженных рядах. Доспехи — словно воск для великанов смелых, И голый мой кулак легко пробить сумел их, Как узловатый дуб в уверенных руках. Я так силен, что в бой иду без снаряженья, Одетые в металл, мне воины смешны. Из ясеня копье не знает пораженья, И волокут быки мой шлем без напряженья, Когда они в ярмо попарно впряжены. Ненужных лестниц я не строю для осады, Я просто цепи рву у крепостных мостов, Кулак мой, как таран, легко крушит преграды; Когда в пылу борьбы мне ров засыпать надо, Обламываю я ограды городов. Но, как для жертв моих, и мой черед настанет… О воины! Мой труп не бросьте воронью! Пусть гордый горный кряж моей могилой станет. Когда же на хребты здесь чужестранец глянет, Не сможет разглядеть средь многих гор — мою. Март 1825 г.

448

Мутанабби (915–965) — арабский поэт, панегирист и сатирик.

ПОСЛУШАЙ-КА, МАДЛЕН Перевод И. Озеровой

Любите же меня, покуда вы прекрасны.

Ронсар

Послушай-ка, прекрасная Мадлен! Сегодня день весенних перемен — Зима с утра покинула равнины. Ты в рощу приходи, и снова вдаль Нас позовет врачующий печаль Звук рога, вечно новый и старинный. Приди! Мне снова кажется, Мадлен, Что, уничтожив зимний белый плен, Весна оттенки пробуждает в розах… Так хочет угодить тебе весна: На вереск ночью вытрясла она Цветное платье, вымытое в росах. О, если б я овечкой стал, Мадлен, Чтобы затихнуть у твоих колен, Когда коснутся белой шерсти руки! О, если б я летящей птицей стал, Чтоб в бездне неба я затрепетал, Призыва твоего услышав звуки. Когда б я был отшельником, Мадлен, Ко мне бы ты явилась в Томбелен Для исповеди и для покаянья, Свои уста приблизила б ко мне, Шепча в благочестивой тишине Про грех вчерашний девичьи признанья. О, если бы я получил, Мадлен, Глаз мотылька моим глазам взамен, То в темноте я стал бы страстно-зорким, И билось бы нескромное крыло В прозрачное, но прочное стекло Твою красу скрывающей каморки. Когда выходит грудь твоя, Мадлен, Из плена крепостных корсетных стен, А черный бархат разомкнет объятья, — Стесняясь неприкрытой наготы, Торопишься простосердечно ты На правду зеркала набросить платье. О, если б захотела ты, Мадлен, Ты воцарилась бы, как сюзерен, Над преданностью слуг, пажей, вассалов. В твоей молельне, радующей глаз, Скрывал бы камни шелк или атлас, Пышнее, чем убранство тронных залов. О, если б захотела ты, Мадлен, То не вербена или цикламен Тогда твою бы шляпку украшали, Тогда носила бы корону ты, И вечные жемчужные цветы На ней бы никогда не увядали. О, если б захотела ты, Мадлен, Дворец бы дал на хижину в обмен Я — граф Роже, я — раб твоей причуды. Но если хочешь, буду пастухом, Вдвоем с тобою в шалаше глухом, Как во дворце, я вечно счастлив буду. 14 сентября 1825 г.

ОХОТА БУРГГРАФА Перевод М. Донского

…А старый фавн меж тем

смеялся в старом гроте.

Сегре [449]

Старый бургграф с сенешалем у гроба Оба. «Готфрид святой, ты для нас господин Один. В наших лесах уже нету былого Лова; Если охотничьих дашь нам побед, — Обет Ныне даю почитать твои мощи. Мощи Дай своему, о лежащий в гробу, Рабу! Рог подарю тебе кости слоновой. Новый Склеп возведу с драгоценной плитой Литой. Будет у гроба всегда для поминок Инок; Сам средь монашьих паду власяниц Я ниц!» В склепе сыром выступает из мрака Рака. Знает бургграф, что избавит обет От бед. Солнце на небе высоко пылает. Лает Свора борзых: их не кормят псари С зари. «Паж, пусть печется получше о конях Конюх. Всыпать в кошель не забыл ты монет?» «О нет!» «Полно вам, бросьте вы карты и кости, Гости! Выберет каждый немедля пусть лук У слуг. Вас в своем замке задумал собрать я, Братья, Чтоб вам охотничье сердце рожок Ожег!» Чаши и кубки выносят на блюде Люди. Вот поварята и повар седой С едой. Графу ременный стянул наколенник Ленник; Паж поправляет алмазный аграф, А граф В рог затрубил, созывая отважных: Важных Графов имперских и бедных дворян. Он рьян! С башни графиня рукой белоснежной Нежной Машет лукаво. Вокруг госпожи — Пажи. Мост на цепях опустили драбанты. Банты Ветер срывает с беретов и грив, Игрив. Мчитесь, спасаясь от рыцарской длани, Лани! Бойтесь, косули, тугой тетивы И вы! Скачут охотники. Вдруг — к их смятенью — Тенью Стройный олень промелькнул, где кусты Густы. «Гончих спустите по красному зверю! Верю — Псы нам покажут свою быстроту! Ату! Ловчие, вы удивитесь награде! Ради Дичи такой ничего, сенешаль, Не жаль! Нимфа, владычица мира лесного, Снова Мы в твоем царстве. Не будь к нам строга, — Рога Зверя своим волхованием тайным Дай нам! Дай, мать охотников, дай, сестра фей, Трофей!» Вихрем несется скакун андалузский. Узкий Бархатный душит бургграфа камзол. Он зол. Графские псы самому королю бы Любы. Дать может волку-грабителю бой Любой. Мощны их лапы, свирепы их морды. Орды Мчат, чтоб, оскаливши бешено пасть, Напасть. Рощи, прощайте! Прощайте, лужайки! Шайке Яростной нужно оленя сгубить, Убить. Мчится олень, свою резвость удвоя. Воя, Псы настигают… Отстали на пядь Опять. Граф разъярен. Он скакать велит слугам Лугом. Сам же он лесом несется, гоня Коня. Мнут на лугах скакуны Калатравы Травы. Топчет охота, гремя и пыля, Поля. Тяжко храпят от безумной погони Кони. Вот покатился с конем паладин Один. Лес! Беглецу путь открой ты к спасенью! Сенью Свежих ветвей, где царит соловей, Овей! Гончих собак поредела густая Стая: Сбились иные, почуяв лису В лесу. Рыщут они средь кустов и бурьяна Рьяно. Скоро они след, оставленный тут, Найдут. Зверь убегает от стаи рычащей Чащей. Рвут ему сучья бока и живот. И вот — Озеро видит в лесу он дремучем. Мучим Жаждою, жадно пьет воду олень. О, лень! Здесь ты царила: склонялись, ленивы, Ивы, Речка прозрачная, как из стекла, Текла… Лай, улюлюканье, криков и смеха Эхо, — Где лишь услышать могли шелест вы Листвы. Лес оглашен звуком рога знакомым. Комом Сжался олень: его ужас прожег. Прыжок, — Ив расступились зеленые своды. В воды Прянул олень. Водоем здесь глубок. Клубок Псов, потерявших от ярости разум, Разом — В воду за ним… Это смерти порог. О, рог! Эхо разносит звук рога победный. Бедный Зверь, это гибели грозный пророк! О, рог! Видишь ли ты, что тебя окружили, Или Ищешь еще ты к спасенью дорог? О, рог! Руки тверды у стрелка и жестоко Око. Целит в тебя он, стянув лук тугой Дугой. К берегу зверь подплывает усталый. Алой Кровью окрашен, травы стал покров Багров. К стонам их жертвы охотников глухо Ухо. Что же, толпа палачей, обнажи Ножи! Кто же вонзит ему в сердце кинжала Жало? Первым по праву, бургграф-государь, Ударь! Вам будет знатный, с бургграфом кто дружен, Ужин. Ждет уже в замке, сеньор и вассал, Вас зал. Будут о подвигах петь менестрели. Трели Флейт и гобоев там будут греметь И медь. Но торжествует убийца твой рано: Рана И у него — его честь сражена. Жена, С мужем скучая суровым и старым, Даром Время не тратит. Смеются над ним Одним Двое: графиня и юноша вместе. Мести Радуйся, бедный олень: у врага — Рога!

449

Сегре Жан, де (1624–1701) — французский поэт, автор пасторальных «Эклог».

ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ

НЕБЕСНЫЙ ОГОНЬ [450] Перевод А. Голембы

И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и все произрастения земли.

«Бытие»

I

Видали ль тучу вы, чья глубь как ночь черна? В ней бледность — алостью блестящей сменена, В ней сумрак молниями вспорот; Все кажется: летит, бореями гоним, Одетый в грохоты и раскаленный дым, Пылающий мятежный город! К хребтам прильнет она иль к зыбям там, внизу? Иль это дьяволы на огненном возу Летят, куда влечет стихия? О, ужас бедствия! Ужель в годину гроз Испустит молнию таинственный хаос Подобьем огненного змия?

II

Моря! Везде моря! Пространство без границ, Нигде опоры нет крылам усталых птиц, Везде гривастые личины Зелено-синих волн в безумье неземном: Куда хватает глаз — все ходит ходуном Над смутным обликом пучины! Порою сквозь волны причудливый изгиб Мерцают плавники непостижимых рыб, С лазурью сплетены живою; Бурунные стада, и пенное руно, И солнце — бронзовым щитом вознесено В голубизну над синевою. «Должна ль я осушить моря с моих высот?» «О, нет!» И туча длит свой огненный полет.

III

Залив в обрамлении горном, Зеркальная гладь глубины; Здесь буйволы людям покорны, Здесь песни весельем полны. Живут здесь, вольны и суровы, Охотники и рыболовы, — Цветасты шатров их покровы, А копья и стрелы — грозны! Привольно живется на свете Им, детям любви и добра, — Танцуют кочевники эти Вокруг золотого костра. Так отроки, девы, мужчины Здесь пляшут, не зная кручины, А пламя меняет личины, Как дивных мечтаний игра! Там девы смуглы и прекрасны, Как сумрак, что их обласкал; Улыбки их зыблются властно В мерцании медных зеркал. Там руки красавиц ленивых Верблюдиц доят терпеливых; Там, темные пальцы облив их, Молочный ручей засверкал! Там женщины, словно наяды, Ныряют, не зная стыда. Бродяги, пришельцы, номады, Откуда пришли вы сюда? Там голос кимвалов струится, Там яростно ржут кобылицы И слиться со ржаньем стремится Рокочущих волн череда. И облако, на миг застыв в своем пути, Вдруг вопрошает: «Здесь?» В ответ звучит: «Лети!»

IV

Египет! В золоте колосьев он простер Своих богатых нив пестреющий ковер, Равнина там равнину множит; Там воды севера безмерны и свежи, Песчаный зной сковал там юга рубежи, Два моря эту сушу гложут. Там создал человек три вечные горы. От взора алчного скрывают их шатры Под мрамором — нетленность праха. И от златых песков до острых их вершин Восходят к небесам ступени в шесть аршин, Шаги гигантского размаха. Здесь розовеет сфинкс, здесь мраморный божок Бдит, чтобы жгучий вихрь, песчаный вихрь — не мог Обжечь их веки в исступленье. Здесь в гавань шествуют большие корабли, И город-исполин здесь, на краю земли, Омыл гранитные колени. Порою здесь мычит убийственный самум, И слышится порой негромкий щебня шум Под крокодильими ногами. А обелиски здесь полосками рябят, Тигровой шкурою, — когда глядит закат В Нил, испещренный островами. Закат. Безветрие. В зеркальной глубине Блаженно отражен мерцающий в огне Шар — весь из золота живого; В румяности небес и в синеве морской Два солнца царственных уходят на покой, Готовы расточиться снова. «Не здесь ли?» — «Нет, не здесь! Ищи!» И в мире гор Смятенье: потрясен синеющий Фавор.

V

Песчаные просторы, Угрюмая тоска, Блуждающие горы Сыпучего песка, Что, бурею гонимы, Плывут, неутомимы, Текут, неистощимы, Как знойная река. Лишь, словно отзвук мира, В песков священный стан Порою из Офира Вступает караван. И мраморным удавом По гребням желтоглавым И по сожженным травам Ползет в мираж-туман. В безводном океане Взывает к небу плоть: Его пределы-грани Определил Господь. Он реет над пустыней, Чей воздух в дымке синей Костер — слепой гордыней Стремится проколоть! «Должна ль я в озеро пустыню превратить?» «Нет! — молвит горний глас, — велю я дальше плыть!»

VI

Громадой башенной пески разворотив, Вот возникает вдруг, как исполинский риф, Угрюмый облик Вавилона. Свидетель жалкого ничтожества людей, Окутал тенью он безмерною своей Четыре гордых горных склона. Здесь лишь развалины угрюмые теперь, Но там, где ветер длил мелодию потерь, Там своды небо подпирали, Там улей был людской, и, смерти вопреки, Там Вавилон вознес над всей землей витки Своей чудовищной спирали! Здесь лестницы росли, карабкаясь в зенит, Здесь горы ближние казались ниже плит; По циклопическим ступеням, В сплетенье ярусов, в борьбе гранитных масс, Вздымалось здание, пугающее глаз Пирамидальным завихреньем! Слонов гигантских взлет гранитный умалил! Казался ящеркой громадный крокодил Тем, кто вверху прильнул к карнизу; А пальмы, взросшие на башенном челе, Кивая зрителям, стоявшим на земле, Былинками казались снизу! Возрос безумный лес под сенью крутизны, В проломы древних стен гигантские слоны Проходят чередою мерной, Их сводов не задев, — и вновь уходят прочь. А грифы и орлы витают день и ночь Над этой пасекой безмерной. И туча молвит вновь: «Казнить?» И ей в ответ Всевышний: «Вдаль лети! Еще не время, нет!»

VII

Но вот два города неведомых и странных Спят, беспробудно спят в густых ночных туманах Под наслоеньями дремотных облаков, Со всем, что живо в них, — с семьей своих богов. Уснули люди в них и смолкли колесницы, Над ними лунный свет тревожно серебрится, И предстают очам, заворожённым вдруг, Пилястры, лестницы и гордый акведук; И предстают очам в том мире полутемном Слоны гранитные под куполом огромным: Соитий мерзостных бестрепетный итог, Уродцы-чудища спят у слоновьих ног. Висячие сады, в живых цветах аркады, Деревья черные и резвых волн каскады, И в пышных капищах, меж изразцовых плит, Сонм яшмовых божков — быкоголовых — спит; И храм, где тяжела из цельной глыбы крыша, Где боги бодрствуют, все видя и все слыша, Бронзоголовые, они в полночный час Не поднимают глаз и не смыкают глаз. Палаты пышные и темные аллеи, Где призраки порой являются, белея; И арки, и мосты, и стены, чей повтор Приковывает взгляд и поражает взор! Вот в сумрачную высь, как грузные колоссы, Вплывают здания — угрюмые утесы; Но тысячами звезд мерцает горний сад Над грузным скопищем чудовищных громад, — И звездный небосвод пылает, чист и ярок, Сквозь кружево земных тысячекратных арок. О, эти города соблазнов адских всех! О, эти торжища неслыханных утех! Под кровлей каждою усладам блуда внемля, Двойною язвою они позорят землю! Однако дремлет все: в презренных городах Каких-то факелов мятется робкий взмах: То пира прежнего разгульная утрата, Полупогасшие светильники разврата! Изгибы грозных стен иль башни-сторожа, В воде отражены, спят, под луной дрожа; И в сутеми равнин — в час поздний или ранний — Лобзаний лепеты и шелесты дыханий, И губы городов, избывших жар дневной, Бормочут ласково в сетях любви земной! И ветер затаил под сенью сикоморы Благоухания Содома и Гоморры! Но туча черная свершить готова суд, И голос горний ей вещает: «Это тут!»

VIII

Взмывают из тучи Зарницы, что жгучи, Их пламень пунцов! И серные волны Бьют, ярости полны, В ступени дворцов, И огнь рыжеглавый Шлет отблеск кровавый, Как гибели зов! Содом и Гоморра! Над гнилью позора Взмыл купол огня! Искуплены тучей И серою жгучей Ваш блуд и возня! И молнии сами Смеются над вами, Клинками звеня! Испуганы люди, Погрязшие в блуде, И падают ниц! Валятся колоссы, Сцепились колеса Златых колесниц! И толпы в смятенье: Огня исступленье Не знает границ! Кичливы и странны, Летят истуканы С надменных твердынь. Мрут люди под шаткой Обрушенной кладкой В рассветную синь; От стен огневейных, Людской муравейник, Испуганно хлынь! От серного ливня, От гневного бивня Укрыться куда? Всё пламя сметает, — В нем вьется и тает Крыш плоских гряда! И в бликах мгновенных На плитах и стенах Ярится беда! Под каждою искрой Вздымается быстрый И властный огонь: Прозрачный и ясный, Безмерно прекрасный, Разнузданный конь! И бронзовый идол Из пламени выдал Живую ладонь! Забывшие бога Вопят близ чертога, Обличья сокрыв! Вдруг зелень и алость Во тьме заметалась Меж сернистых грив! И стены и лоно — Как хамелеона Чешуй перелив! Здесь в корчах утраты Порфиры, агаты, Надгробий туман, — И тяжкий, нескладный Кумир кровожадный — Набо-истукан! День в пламени жарком По стенам и аркам Плутает, багрян! Зря маги их, зорки, Влекут на пригорки Злых идолов жуть, И жрец их великий Все тщится туникой Огнь серный задуть! Вновь волны, упрямы, Вздымают их храмы На гневную грудь! А чуть в отдаленье Уносит стремленье Разгневанных вод Палаты гордыни, И, сбившись в теснине, Рыдает народ, И стены квартала Дробятся устало И тают, как лед! На берег греховный Жрец прибыл верховный: Пылает река! Тиара зарделась, Потом загорелась, Как огнь маяка! Сорвал ее старый, Но вместе с тиарой Сгорает рука! Народ изумленный, Огнем ослепленный, Смятеньем объят! Две гавани мертвых, Где волны — в когортах Огнистых громад! Где люди трепещут, Увидев, как блещет Разбуженный ад!

IX

Подобно узнику, что со стены острожной Глядит, как блещет меч над жалкой головой, Томился Вавилон в миг казни непреложный, Двух алчных городов сообщник роковой. Всем слышен был раскат таинственного гула В том мрачном городе за цепью дальних гор, — Всем, вплоть до мертвецов во мгле подземных нор: Весь потрясенный мир казнь эта ужаснула!

X

Безжалостный огонь! Огня коварный плен: Никто не смог бежать из этих подлых стен, — В отчаянье вздымая руки, Вопили, жалкие, — взывала к небу плоть, — И вопрошали все: чей мстительный господь Обрек их на такие муки? Сей огнь божественный, сей гневный огнь живой Повис как грозный меч над каждой головой — Над всею воющей оравой! Взывают, мерзкие, к божкам своих проказ, Но гневный вихрь плюет в зрачки гранитных глаз Своею огненною лавой! Так истребила всё пожара крутоверть, Людей и пажити — всё поглотила смерть! И самый след существованья Господь карающий огнем испепелил; И вихрь неведомый в ту полночь изменил Хребтов окрестных очертанья. А нынче пальма там взирает со скалы: Унылая, кладет на крылья душной мглы Свои желтеющие листья. И там, где грешные роились города, Былого зеркалом — спит озеро из льда, Дымясь под жертвенною высью! Октябрь 1828 г.

450

Небесный огонь. — Согласно библейскому сказанию, города Содом и Гоморра, в наказание за разврат и пороки, были сожжены огнем и серой, пролитыми на них с неба богом.

ЭНТУЗИАЗМ Перевод А. Ревича

Смелее, юноша! Вперед!

Андре Шенье

Прощайте! Час настал! Нас Греция зовет! За боль твою и кровь, страдающий парод, Платить придется басурманам! Свобода! Кровь за кровь! Друзья мои, пора! Тюрбан обвил чело! И сабля у бедра! Уже оседлан конь! Пора нам! Когда? Сегодня же! Наш срок определен. По коням! Рысью марш! И на корабль — в Тулон! Нам крылья бы — и мы у цели! Хотя бы часть полка нам прежнего собрать, И оттоманский тигр, завидев нашу рать, Умчится прочь резвей газели! Командуй же, Фавье! [451] Исполни эту роль! Ты строй умел водить, как ни один король! Мастак в делах такого рода, Ты тенью римлянина среди греков стань! Испытанный солдат, в твою вложили длань Судьбу несчастного народа! Французские штыки и весь оркестр войны — Орудья и картечь, стряхните ваши сны! Пора! Вы слишком долго спали! Воспряньте, скакуны, чей топот словно гром, Ружье и пистолет с оттянутым курком И сабли из упругой стали! Скорей увидеть бой! Скорее в первый ряд! Туда, где всадники турецкие летят На всполошенный строй пехоты, Где сталь дамасская над гривой скакуна Сверкнет — и голова бойца отсечена! Смелей!.. Поэт, поэт! Ну что ты? Конечно, где уж нам сражаться на войне? Меж старцев и детей сегодня место мне. Дрожу от вздоха непогоды, Как лист березовый в осенней желтизне, Летящий на ветру, скользящий по волне. Как сон, мои проходят годы. Весь мир — моя мечта: луга, холмы, леса. Весь день мне слышатся свирелей голоса И мирный шум дубов старинных. Когда в долины мгла вечерняя ползет, Люблю глядеть в стекло озерных светлых вод, Где тучи плавают в глубинах. Люблю одетую в туман, как в пелену, Луну багровую. И светлую луну У облака на самой кромке. На ферме полночью люблю скрипучий бег Закутанных во тьму нагруженных телег, Когда их лай встречает громкий. 1827

451

Командуй же, Фавье! — Фавье Шарль-Никола (1773–1855) французский генерал, связанный с республиканцами-карбонариями. Эмигрировал из монархической Франции в Лондон, собрал там трехтысячный отряд французов-добровольцев и отправился с ними в Грецию на помощь освободительному движению.

ПЛЕННИЦА Перевод А. Ревича

Щебет птиц был благозвучен, как стихи.

Саади. «Гюлистан»

В краю моей неволи Мила мне эта даль, Маисовое поле, Волны морской печаль И ярких звезд мильоны. Но стены непреклонны, И замер страж бессонный, Чьей сабли светит сталь. На что мне евнух старый? Я и сама б могла Настроить лад гитары, Глядеться в зеркала. Без грусти бы ушла я К полям родного края, Где, юношам внимая, Была я весела. И все-таки на юге Светло душе моей, В окно не рвутся вьюги, И летний дождь теплей. Здесь все подобно чуду, И светляки повсюду На зависть изумруду Горят среди стеблей. У Смирны лик царицы, Ее наряд богат, И весен вереницы На зов ее летят, И, как соцветья в чаще, Архипелаг манящий На синеве блестящей Притягивает взгляд. Мне нравятся мечети И флаги в вышине, Игрушечные эти Милы домишки мне, И любо мне украдкой Мечте предаться сладкой, За занавеской шаткой Качаясь на слоне. Здесь, в сказочном серале Душе моей слышны Глухие звуки дали, Неясные, как сны. Быть может, это джинны, Покинув дол пустынный, Свели в напев единый Все вздохи тишины? Люблю я запах пряный, Заполонивший дом, И шепот неустанный Деревьев за окном, И всплеск струи студеной Под пальмовою кроной, И минарет — колонной, И аиста на нем. Как весело над лугом Кружится пляска дев, И сладостен подругам Испанский мой напев, Их круг струится зыбкий, Их смех нежнее скрипки, И светятся улыбки В тени густых дерев. Но мне всего дороже, Вдыхая бриз ночной, Сидеть в мечтах на ложе, Глядеть в простор морской, Где свет луны лучистый Лежит на глади чистой, Как веер серебристый, Колеблемый волной. 7 июля 1828 г.

ЛУННЫЙ СВЕТ Перевод А. Ревича

Благосклонно молчанье луны.

Вергилий

Играет лунный свет на гребнях бурных вод. В раскрытое окно струится ветер свежий. Султанша смотрит в ночь, где море вдоль прибрежий И среди черных скал седой узор плетет. Гитара под рукой затихла. И ни звука. Но что там вдалеке?.. Какой-то всплеск иль зов? Возможно, тишину уснувших островов Тревожит веслами тяжелая фелука? А может быть, баклан ныряет под волну, Весь в брызгах, весь дождем осыпан серебристым? А может, пролетел какой-то джинн со свистом И глыбы старых стен обрушил в глубину? Ну что у стен дворца так волны возмутило? Нет, это не баклан, обрызганный волной, Не камни древние, не шумных весел строй, Несущих парусник, когда висят ветрила. Тяжелые мешки, откуда плач плывет. Их море приняло в свои объятья смело. Там что-то двигалось, похожее на тело… Играет лунный свет на гребнях бурных вод. 2 сентября 1828 г.