Девятьсот семнадцатый

В самом конце подвала они вошли в маленькую клетушку и, пройдя через нее, очутились в большой

светлой комнате, довольно прилично убранной в ковры, мягкую мебель, кровать с никелевыми украшениями. В

комнате находилось восемь человек. Они сидели за большим круглым столом, на котором, брюзжа и фыркая

паром, сиял красной медью самовар, и пили чай.

Среди мужчин, одетых в солдатские костюмы, сидели две женщины. Одну Гончаренко знал хорошо. Это

была сиделка Маня, до последних дней выказывавшая ему исключительную заботливость и внимание. Завидев

Гончаренко, она весело засмеялась и подбежала к нему.

— Вот и хорошо, Вася, что вы пришли, — давно бы надо.

Стоявший возле Дума сказал:

— Это она, Марусечка, просила, чтобы я привел тебя… Эх, цыпка!

Маруся раскраснелась. А Гончаренко, несколько смущенный, оглянулся вокруг.

Из-за стола поднялась другая женщина, пухлая, с красным лицом; улыбаясь, она подошла к ним.

— Вот и другие гости. А мы-то умаялись, дожидаючи вас. Садитесь чай пить.

— Не хотим чаю, кума, — снисходительно сказал Дума, звонко похлопывая ее по жирному бедру. —

Освобождай стол да в картишки поиграем. С тем и пришли.

— Все в картишки да в картишки. Проиграешься опять, Думыч.

— А тебе что?

— Хоть бы подарочек какой сделал.

— Подарочек. Мало те подарков. Ах ты, жаднюга.

Женщина, скрестив на полной груди свои руки, с гневным лицом хотела что-то возразить ему, но Дума

помешал:

— Ишь ты! Закобенилась. Небось, кума, не забыл я тебя. Вот тебе сто рублей, чтобы выпивка была, и

колечко от меня в подарочек, коему цены нет.

С этими словами Дума полез рукой за пазуху своей франтовской гимнастерки, извлек оттуда завернутые в

тряпицу два массивных золотых кольца, украшенных большими драгоценными камнями, золотые часы с

большой цепью. Выбрал одно кольцо, что было покрупнее, и бросил его ей. Женщина на лету схватила кольцо,

тут же надев его на мизинец. А Дума из карманов шаровар вынул большую пачку керенок, в которой почти

исключительно были сороковки и только одна-две двадцатки. Взял три сороковки и передал женщине.

— На, Василиса, достань спирту.

Компания ожила. Женщина куда-то скрылась. В соседнем чулане послышался стук и звон стекла. Потом

женщина вернулась в комнату с двумя четвертями, наполненными светлой жидкостью.

— Двери закрыла? — озабоченно спросил Дума.

— Закрыла, куманек.

— Ну, садись, братцы. Перед картишками пропустим по одной.

Самовар убрали, а на его место поставили на стол обе четверти.

Забулькало вино, наливаясь в стаканы. Когда стаканы наполнились и руки присутствующих потянулись к

ним, Дума, стукнув по столу кулаком, заявил:

— Стой, братишки. Спиртягу купил я? Так. Если я обыграю вас, угощение за мой счет. Но если кто

другой выиграет, за его счет. А мне, стало быть, заплатит сотню. Согласны?

— Согласны… Не тяни, — хором ответили мужчины.

— Ну, за наше здоровье и за успехи. Ха-ха-ха, — сказал Дума, подняв стакан.

Все чокнулись и выпили, не исключая женщин. Гончаренко с удивлением посмотрел на Марусю, которая,

не поморщившись, залпом осушила чайный стакан крепкой, как спирт, кишмишовой водки. — Сам же он только

пригубил стакан. Заметив, что Гончаренко не выпил своей порции, Дума запротестовал.

— Пей, друг. Так не годится. Что ты, баба, что ли? Вон барышни наши и те вылакали.

Как Гончаренко ни отказывался, его все-таки принудили выпить остаток. С отвращением Гончаренко

проглотил огненную жадность. Он не любил пить вообще. К тому же, когда пил, то закусывал. Но

присутствующие, даже женщины, пили водку, как воду, и не думали закусывать.

— Ну, будет пока, — заявил Дума тоном хозяина. — Начнем игру.

Стол быстро освободили от стаканов и бутылей. Василиса достала из-под перин кровати три

истрепанных колоды карт. Все уселись вокруг стола. Каждый достал деньги. И у всех, за исключением женщин

и Гончаренко, их оказалось по толстой кипе. Мужчины закурили папиросы.

Гончаренко посмотрел на Марусю. Она уселась рядом с ним. Лицо ее, раскрасневшееся, с сияющими

синими глазами, светилось какой то странной удалью и мальчишеским задором.

— Вместе будем играть, Васенька, — говорила она, прижимаясь своей горячей ногой к его ноге.

Гончаренко вспыхнул. Он давно не знал женской ласки и тела. Кровь застучала ударами.

— Эх, сколько денег у всех, а у меня нет.

— Деньги — все, — прошептала ему на ухо Маруся. — Ты непременно выиграешь, Васенька.

И Гончаренко вдруг захотелось обыграть всех, чтобы иметь много денег.

Между тем Дума, стасовав карты, обвел всех опьяневшими глазами, круглыми, остановившимися, как у

мертвой щуки, и сказал:

— Кому же банковать? — Снова обвел всех присутствующих взглядом и добавил. — Пусть новичок

Гончаренко банкует. На, возьми карты.

Гончаренко положил на стол свою единственную, занятую у Думы сороковку. Немного дрожащими

руками перетасовал карты и роздал каждому по одной, положив одну и себе.

— Сколько в банке? — спросил его первый игрок слева.

— Все, — сухо ответил Гончаренко.

— Ого, большой банк, — раздались возгласы за столом.

— Ну, — спросил Гончаренко у соседа слева, — на сколько?

— По банку, — довольно вяло ответил тот. — Дай две карты.

Все сидящие за столом с напряженным вниманием уставились на игрока. Это был солдат исполинского

роста, с рябым, расплывшимся лицом. Он смело перекинул все три карты лицевой стороной.

— Перебор, — радостно воскликнул Гончаренко, увидав, что у противника были туз, десятка и король. —

Двадцать пять. Сорок с вас.

Маруся совсем прильнула к нему, сжимая его руку у локтя. “Говорила, что выиграешь”, — шептала она

при этом.

Сладкое, пьяное волнение от женской ласки, от спиртного хмеля и карточного азарта волнами било в его