Действительно ли была та гора?

Самое важное для существования человека — еда, но и одежда, несомненно, очень важная составляющая жизни. В нашей стране одежда была связана с древнейшими традициями. После войны в Корее был прекращен выпуск любой одежды и материалов, из которых можно было ее сшить, поэтому людям ничего не оставалось, как заняться торговлей подержанными вещами. В то время все было так плохо, что воспитатели в детских домах узлами продавали поношенную одежду, получаемую по программе гуманитарной помощи, которая отправлялась в первую очередь им. Заниматься этим было честнее, чем красть у сирот молочную смесь или пшеничную муку, — меньше совесть мучила, и денег приносило больше.

Торговлю олькхе начала с помощью денег из моей зарплаты и взяв одежду из нашего дома. Она сумела найти место, где зарабатывала столько, что даже за вычетом вложенных денег могла по вечерам купить сушеную скумбрию. Однако, когда мать узнала, что она решила торговать вразнос, она стала возражать. Я тоже не могла понять олькхе. Но, выслушав ее от начала до конца, кажется, поняла, что она не могла поступить иначе.

Линия фронта до сих пор колебалась в районе тридцать восьмой параллели, население Сеула постоянно росло. На рынке «Донам» теперь не было пустых магазинов. В самый ответственный момент — в конце нового года по лунному календарю — у нас появился повод для хорошего настроения: торговля олькхе стала приносить неплохой доход. Она же думала иначе, что указывало на ее дальновидность. Заглядывая вперед, она сказала, что, какой бы маленькой ни была лавка, скоро наступит время, когда придется платить налог за место. Она любым способом хотела перевезти лавку с рынка «Донам». У нее была мечта — торговать на самом крупном в Сеуле рынке «Дондэмун».

Если верить ее словам, то для женщины, чтобы заработать денег, работая в этой сфере, сейчас нет лучшего места, чем прифронтовая линия. Она сказала, что ее цель — военная часть в городке Янсэк. Она уже договорились с женщинами, у которых там были постоянные покупатели, что будет торговать вместе с ними. К тому же в магазине, где покупали блузки и нижнее белье все женщины городка Янсэк, сказали, что будут помогать олькхе.

— Это шанс, — сказала она уверенным голосом. — Когда люди, уже протоптавшие туда дорогу, говорят, что возьмут тебя с собой, нельзя упускать такую возможность. Будешь колебаться — не сваришь даже жидкой каши. К сожалению, здесь нельзя выйти торговать когда захочется. Или вы думаете, что любому дают разрешение во время войны посещать прифронтовую линию по первому желанию?

— Так-то оно так, большие деньги — это, конечно, хорошо. Но я не могу понять одного: почему, отдав хорошее место, ты хочешь заняться торговлей вразнос, таская тяжелые узлы? — Мать была недовольна, но я почувствовала, что она не сильно возражала.

Честно говоря, до того как члены нашей семьи начали зарабатывать деньги, мы все были отравлены ядом алчности от макушки до кончиков пальцев на ногах. Если работа давала возможность заработать больше денег, для нас она была правильной работой.

Почти не было случая, когда олькхе, торгуя на прифронтовой линии, возвращалась домой в тот же день. Такая торговля длилась минимум одну ночь, а максимум — три-четыре дня. Водрузив на голову узел из одеяла, перед уходом она всегда обещала вернуться, если повезет, до вечера, если нет — к концу завтрашнего дня. Эти слова были обращены к детям, олькхе пыталась утешить их. Мать, сварив к вечеру горячую кашу, поставив ее на арятмог и укрыв чем-нибудь, до глубокой ночи прислушивалась к звукам у ворот. Когда внуки не спали, она брала их с собой и, бесконечно о чем-то бормоча, проводила время в ожидании. Эти смиренные бдения вызывали у меня раздражение.

— Ваша мать дошла до Ыйчжонбу, или до Чхандона, или до перевала Миари, почеши-ка разок голову.

Мать каждый вечер говорила одно и то же. Как правило, дети чесали головы, как велела бабушка. Интересно, племянники действительно верили, что, по мере того как рука подбиралась все ближе ко лбу, их мать приближалась к дому? Если рука ребенка оказывалась на макушке, мать, быстро отведя его руку к затылку, начинала свою присказку с начала. Это был особый талант. В свое время, когда мать ждала сына, она так же спасалась от скуки и тревог. Но когда мать использовала тот же способ, ожидая невестку, он почему-то был мне неприятен, возможно, потому что теперь ее ожидание было горестным и тоскливым.

Олькхе возвращалась домой спустя два или три дня. Обычно она всегда приходила поздно вечером, но, как бы ни было поздно, она с аппетитом ела сваренную матерью кашу. До того как приступить к ужину, она обязательно считала деньги. Иногда попадались даже доллары. Пока она горстями вытаскивала деньги из разных внутренних карманов, все по неизвестной нам причине сидели, затаив дыхание, казалось, что все тело скручивает напряжение. Надо сказать, что зарабатывала она больше, но мы, не зная, сколько осталось после погашения части долга, задыхались уже от тех сумм, что она выкладывала перед нами. Олькхе, пересчитав все деньги, заглядывала в приходно-расходную книгу и говорила со вздохом удовлетворения:

— Да, чтобы там ни говорили, а торговли лучше, чем на прифронтовой линии, нет.

После этого она приступала к ужину, а в доме начинала пульсировать энергия денег. Мать, заискивая перед ней, окружала ее теплом и вниманием.

Олькхе часто подчеркивала, что опоздала из-за отсутствия попутного транспорта, и добавляла, что без него туда не добраться и оттуда не выбраться. Это было все, что я знала о прифронтовой торговле. Сначала я насторожилась, считая это оправданием, но потом, подумав немного и посмотрев на ее тяжелые узлы, решила, что она не врет, и успокоилась.

В тот день олькхе вернулась поздно, заставив нас прождать три-четыре дня. Пересчитав деньги, она принялась за ужин. В прошлые разы у нее были впалые и уставшие глаза, она выглядела голодной, но в этот раз, только взяв столик с едой, она внезапно с утомленным видом отодвинула его от себя. Олькхе устало сказала, что обед, кажется, еще не переварился. «Хорошо, если это так», — подумала я, она стала для нас ценным человеком, зарабатывающим много денег. Мать настаивала, что перед сном надо съесть хотя бы ложку. Через силу глотая кашу, олькхе, внезапно прикрыв рот рукой, выбежала на улицу и припала к отверстию сточной трубы. Ее начало тошнить так сильно, будто все внутренности рвались наружу. Когда она выпрямилась, на ее бледном, почти белом мокром лице были то ли капли дождя, то ли слезы, то ли пот, но одно было ясно: у нее было не простое несварение желудка. Мать, с беспокойством следившая за ней от начала до конца, сказала дрожащим голосом:

— Ты чем это все время занималась, а? Неужели тебя изнасиловал какой-то янки? Или ты сошлась с каким-нибудь подонком на рынке? Как ты могла так поступить? О небеса! Какой бы я ни была жестокой женщиной, теперь я не смогу жить. Я не смогу жить!

У матери задрожали ноги, не в состоянии связать двух слов, она бессильно опустилась на землю. Как она могла сказать такое?! Я была поражена. Но олькхе, судя по ее внезапно изменившемуся виду, была шокирована еще сильнее. Ее бледное лицо мгновенно стало багровым от возмущения, а голос стал таким низким, что меня бросило в дрожь.

— Мама, вам рассказать, чем я занималась все это время? Тогда слушайте внимательно. Теми, кто больше всех тратил деньги, не пытаясь даже снизить цену, были проститутки, бравшие у негров в рот. Отличный способ — никакого риска забеременеть. Такому человеку, как вы, такие проститутки могут показаться даже целомудренными. Но даже среди проституток их за людей не считают. Есть район, где живут только такие девушки, в этот раз я пошла туда. Вы спросите зачем? А затем, чтобы заработать побольше. Они занимались своим делом, чтобы заработать большие деньги, а мы завышали цену и обдирали их, но на вопрос «Чей поступок отвратительнее — наш или их?», возможно, даже само небо не даст ответа. Даже в своей «профессии» они подвергаются большим издевательствам, чем обычные проститутки, они более наивны, и в них еще жива человечность.