Диктофон, фата и два кольца, или История Валерии Стрелкиной, родившейся под знаком Льва

И нет мне больше спасения. Громов разлил вино по бокалам, немного помолчал, а потом сказал.

— Давайте выпьем за сегодняшний день.

— Да, — откликнулась я, — чудесный день.

— Спасибо вам, — неожиданно произнес Громов.

Да… Это действительно был один из самых счастливых дней в моей жизни.

Правда, закончился он куда прозаичней, чем начинался. Громову позвонили на мобильный и что-то долго говорили. После чего он произнес только одно слово: «Еду». Конечно, извинился передо мной и сказал, что его шофер уже выехал и отвезет меня в усадьбу.

И больше я Громова не встречала. Но думала… думала я о нем постоянно и не только потому, что меня к нему по-прежнему тянуло. Нет… Я лучше узнавала усадьбу и начинала больше понимать его как человека. Помните, как Пушкин дал Татьяне Лариной возможность узнать Онегина? У него дома. Она видела его вещи, читала его книги и постепенно понимала человека, которого любила. Я, конечно, не Татьяна Ларина, но некоторые вещи помогли мне лучше понять Матвея Громова. А поняв, задать вопрос, который волновал меня изначально: что же он за человек? Общаясь в усадьбе со слугами, я заметила, с каким уважением и преданностью они к нему относились. И частенько подчеркивали, что Громов честный и справедливый человек. А еще… Что он безумно любил жену. Точнее, любит и сейчас. А главное, не перестает ждать ее возвращения. Об этом я, конечно, расскажу Ксении, и она обязательно подскажет мне какой-нибудь ход. И пока я суетилась на ее маленькой кухне, стараясь, навести последний глянец перед приездом подруги, память услужливо подбрасывала мне обрывки других происшедших событий.

ПРЕВРАТНОСТИ ЛЮБВИ

Спустя несколько дней, после моей поездки с Громовым, я решила по мере сил осмотреть усадьбу. На первом этаже из большого холла наверх вели две лестницы, поддерживаемые колоннами. Подняться по ним мне было еще слишком тяжело, поэтому я пошла по длинному коридору, ведущему в другое крыло усадьбы. И вскоре оказалась перед дубовыми дверями. Немного поразмыслив, все-таки решилась их отворить. И вошла в комнату, сплошь заставленную стеллажами с книгами. Это были выдвижные шкафы, расположенные в два яруса и соединенные между собой небольшой лестницей. А посередине комнаты стоял огромный стол из натуральной карельской березы, обитый зеленым сукном.

«Да, — подумала я, — вот здесь я и буду работать». Я села за этот стол и почувствовала себя очень уютно, определенно, дело будет двигаться, и писать здесь должно быть легко. Напротив меня висел портрет мужчины средних лет в старомодном камзоле. Я, конечно, не эксперт, но предположительно картину можно датировать второй половиной девятнадцатого века.

Я подошла поближе к портрету. Работу выполнил не очень маститый художник, явно принадлежавший к школе реализма и старавшийся придать портрету максимальное сходство с заказчиком. Впрочем, меня это произведение привлекло по другой причине. Мужчина был очень похож на Громова. Точнее, именно так мог выглядеть президент банка, если бы жил в середине позапрошлого века.

«Скорее всего, это кто-то из Белопольских, ведь Громов не скрывает, что он их потомок», — подумала я. Но кто из них? А вдруг это граф-убийца? Тогда… Да, тогда, как и в наши дни, могло произойти все что угодно. Как известно, старинные роды славились дурной кровью, передающейся по наследству. Ведь недаром Маша говорила, что перед отъездом у него была дикая ссора с женой, и та буквально убежала из дома. Да и характер у Громова еще тот. И может быть, нет ничего удивительного, что женщина не хочет возвращаться к нему, если он устраивает ей безобразные сцены.

Я немного отодвинула портрет, на внутренней стороне виднелась размашистая подпись художника, по которой можно было догадаться о его фамилии — Васин. Я о нем слышала от отца. Довольно интересный был человек. Безумно влюбленный в живопись, считавший себя гениальным художником. Но беда была в том, что, кроме него, в эту гениальность никто не верил или, точнее, не видел. А может быть, она просто не успела проявиться, поскольку умер он в довольно молодом возрасте.

Подождите… Но ведь на картине обязательно должна быть дата ее написания. Я стала внимательно рассматривать портрет. Но, к своему изумлению, ничего не увидела. Такого просто не может быть! Художники всегда пишут, когда именно они создали свой шедевр. А может быть, она просто затерлась? Ведь картина явно отреставрирована, и за столько лет дата могла исчезнуть, так сказать, естественным путем. Хорошо бы взять лупу… Да только где?

Я подошла к столу и выдвинула несколько ящиков. Если мыслить логически, то нечто подобное здесь обязательно должно быть… И действительно я ее нашла, в добротном кожаном футляре. А потом снова принялась обследовать картину. Рядом с фамилией я обнаружила какие-то царапины, которые при более детальном рассмотрении и оказались датой. 1886 год. Интересно, а в каком году умер Васин? Нужно будет покопаться в Интернете. Конечно, была бы я дома, вопрос был бы тотчас решен. Ведь чего-чего, а книг по истории разных направлений живописи у меня более чем достаточно. Но я не дома, и нужно обходиться тем, что имеется.

Я задумчиво отошла от картины. И чтобы чем-то занять себя, принялась рассматривать книги. Впрочем, даже если все их бегло просмотреть, то за один день управиться невозможно. И все-таки я стала обходить стеллажи, чтобы понять, какой литературе в усадьбе отдавали предпочтение. Конечно, здесь было много классики, и не только нашей родной. Меня приятно удивило, что английские авторы во многом были представлены на английском, а французы — на французском. Причем эти книги были современные, и значит, либо Громов, либо его жена предпочитали читать любимых авторов в подлиннике.

Потом я стала смотреть на корешки книг, чтобы понять, какие именно были наиболее читаемы. Удивило меня то, что в библиотеке было довольно много трудов по психологии и психиатрии… Но что еще более изумило — их довольно часто читали. Я вытащила одну из них — «Основы психиатрии» — и стала пролистывать. Из книги торчала закладка и я открыла ее на этом месте. И прочитала: «Пограничное состояние. Шизоидный синдром», Опаньки! Кто же из них интересовался такими вещами?

Я стала бегло читать: «Пограничное состояние еще не болезнь, но уже и не норма. Человек может долго чувствовать себя здоровым, однако при определенных обстоятельствах, зачастую играющих детонаторную роль, может вести себя неадекватно и даже быть опасным для окружающих».

Я захлопнула книгу. Нужно будет взять ее к себе и внимательно прочитать. Но кто из обитателей дома задался вопросом о психическом здоровье? Впрочем, их не так много. Во-первых, сам Громов, который обладает ярко выраженным холерическим темпераментом. Во-вторых, его жена, о которой я, по большому счету, ничего не знаю. И в-третьих, Дима. Хорошо… Давай думать логически. Может, это сам Громов? Предположим, что его прадед убил свою жену в каком-нибудь припадке… Мог ли Громов не задать себе вопроса, все ли нормально с его психикой? Особенно после его ссоры с женой? Ведь он очень похож на этого прадеда. Я почему-то была полностью уверена, что мужчина на портрете — тот самый граф. Так впоследствии и оказалось

Я задумчиво разглядывала книгу. Нет, мне решительно не хотелось думать о том, что у Громова не все в порядке с головой. Вспыльчивый характер — это одно, а то, о чем я только что подумала… Это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Образ Громова, создавшийся у меня после нашей прогулки, никак не вязался с мыслями, бродившими сейчас у меня в голове. Я повертела книгу в руках, а потом подошла к стеллажу и поставила ее на место. Может быть, позже я и вернусь к ней. Возможно, когда сама буду больше знать о Белопольских. Но сейчас я не готова к препарированию человека, который мне очень нравился. Мне показалось, что это было бы равносильно чтению чужого письма без ведома адресата.