Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля
Шрифт:
– Это оно? – спросила она.
Доктор молча наклонил голову.
– Асенат, – обратилась ко мне мама, – в пору печального заката своей жизни я обрела единственного помощника. Взгляни на него: это доктор Грирсон. Так будь же, дочь моя, благодарна этому другу!
Она села в кресло и положила руки на шары, которыми заканчивались подлокотники.
– Всё так? – спросила она и посмотрела на доктора таким счастливым взором, что я засомневалась, в своём ли она уме. Доктор снова кивнул, но на сей раз прижавшись спиной к стене. Очевидно, он нажал на какой-то рычажок. Мама едва заметно вздрогнула, лицо её на мгновение дёрнулось, после чего она вся обмякла, словно очень устала. В это время я сидела у неё в ногах, и тут её руки бессильно обвисли, а голова упала на грудь: её душа отлетела.
Я
– Довольно стенаний, – сказал он. – Баша мать ушла в смерть, словно к брачному алтарю. Она умерла там же, где и её муж. А теперь, Асенат, пришло время подумать о живых. Следуйте за мной.
Я пошла за ним, как во сне. Он усадил меня у камина и дал глоток вина, после чего, расхаживая взад-вперёд по каменному полу, сказал мне следующее:
– Теперь, дитя моё, вы одна во всём мире и под неусыпным взором Бригама Янга. При обычном развитии событий вас ждала бы участь стать пятнадцатой невестой какого-нибудь похотливого старейшины. А если повезёт (в том смысле, в котором везение понимается в этих краях) – снискать благосклонность самого президента. Подобный исход для девушки вроде вас – хуже смерти. Лучше умереть, как ваша матушка, чем с каждым днём всё больше увязать в трясине духовного разложения и вырождения. Но есть ли шансы на успех в случае побега? Отец ваш предпринял такую попытку, и вы сами видели, сколь ревностно надзирали над ним его «опекуны» и как грубый наскальный рисунок оказался сильнее любого войска, преграждающего путь к свободе. Будете ли вы более изобретательны или удачливы в том начинании, где отец ваш потерпел поражение? Или же все ваши усилия окажутся столь же бесплодными?
Я слушала его со смешанными чувствами, но теперь, кажется, мне всё стало ясно.
– Я понимаю вас! – воскликнула я. – Вы всё правильно рассудили. Я должна последовать за родителями. О да, я не просто хочу, я жажду этого!
– Нет, – оборвал меня доктор, – смерть не для вас. Мы можем отсечь больную ветвь, но отнюдь не здоровую. Нет-нет, ваша матушка мечтала совсем о другом, да и я тоже. Я вижу, – воскликнул он, – как девушка взрослеет, как план осуществляется, а результат – да-да – превосходит все ожидания! Я не позволю себе помешать столь блистательному развитию событий. Задумка вашей матушки состояла в том, – добавил он чуть тише, – чтобы я сам женился на вас.
Боюсь, что при этих словах моё лицо выразило такой ужас и отвращение, что он тут же поспешил успокоить меня.
– Возьмите себя в руки, Асенат, и не сомневайтесь, – произнёс он. – Как бы стар я ни был, я помню буйные порывы юности. Дни мои прошли в тиши лабораторий, но во всех своих трудах и стараниях я не забыл «утехи младости безумной». Старость робко просит об избавлении от нестерпимой боли, юность же, схватив Бога за бороду, требует наслаждений по неоспоримому праву. Всё это осталось в моей памяти, и никто не ощущал всё это столь же остро, и никто столь же тщательно это не обдумывал, как я. Я просто отложил их до назначенного им часа. Теперь представьте: вы остались одна-одинешенька, ваш единственный друг, пожилой учёный, достиг зрелости в познаниях, но остался юн в симпатиях. Ответьте мне на один вопрос: свободны ли вы от пут, которые мир называет любовью? Хозяйка ли вы своему сердцу и рассудку? Или же вы в рабстве своих глаз и ушей?
Я ответила довольно сбивчиво. Кажется, я говорила, что моё сердце осталось с моими ушедшими родителями.
– Довольно, – прервал он меня. – Судьба моя такова, что мне часто, порой слишком часто, приходится выполнять «поручения», о которых мы нынче говорили. Никто в Юте не мог справиться с ними лучше меня, и поэтому я обладаю весьма значительным влиянием, которое я хочу использовать для вашего блага, частично в память
о моих ушедших друзьях, частично в своих собственных интересах. Я отправлю вас в Англию, в громадный город Лондон, дабы вы ожидали там означенного мною жениха. Это будет кто-то из моих сыновей, молодой человек вашего возраста и привлекательный настолько, чтобы жемчужина вашей красоты обрела достойную оправу. Поскольку сердце ваше свободно, вы вполне можете дать мне единственное обещание в обмен на все мои дорогостоящие и ещё более опасные начинания, а именно: ожидать прибытия жениха с терпеливостью верной и преданной жены.Некоторое время я сидела словно громом поражённая. Все браки доктора, насколько мне приходилось слышать, были бездетными, и это ещё более усугубило моё отчаяние. Но я осталась одна, как он и сказал, совсем одна в этом жутком краю, и мысль о побеге и о более-менее приемлемом замужестве зажгла во мне крохотную искорку надежды. Сама не знаю как, но я приняла его предложение.
Моё согласие растрогало его куда больше, нежели я ожидала.
– Вы всё увидите сами! – воскликнул он. – И сами во всём убедитесь!
Он ринулся в соседнюю комнату и вскоре вернулся с небольшим портретом, выполненным маслом. Сквозь грубые мазки на меня смотрел молодой человек, одетый по моде примерно сорокалетней давности, лицо которого очень напоминало доктора.
– Вам нравится? – спросил он. – Это я в молодости. Мой… сын будет таким же, но куда более благородной наружности, наделённый богатырским здоровьем, а главное, Асенат, острым и проницательным умом. Подобные люди встречаются очень редко – один на десять тысяч. Такой человек, сочетающий в себе энергию юности с опытом и рассудительностью зрелости, станет воплощением идеала и сможет достигнуть любых вершин в любой области науки, искусства или предпринимательства. Скажите, разве этого вам не достаточно?
И он трясущимися руками поднёс портрет к моим глазам.
Я быстро ответила, что о лучшем и мечтать не смела, поскольку столь бурное проявление отеческих чувств сильно меня поразило. Но даже когда я произносила эти слова, во мне снова проснулся мятежный дух. Я в ужасе переводила взгляд с доктора на его портрет, на портрет его сына, и, если бы я могла выбрать нечто третье кроме смерти или брака с мормоном, я бы сделала это, не медля ни секунды.
– Ну вот и славно, – произнёс он. – Я не ошибся в вашей силе духа. Теперь вам надо поесть, поскольку впереди вас ждёт долгий путь.
С этими словами он поставил передо мной тарелку с мясом, и, пока я пыталась выполнить его наставление, он вышел из комнаты и вскоре вернулся с кипой какой-то домотканой одежды.
– Это вам для маскировки, – сказал он. – Переодевайтесь.
Лохмотья, очевидно, когда-то принадлежали нескладному мальчишке лет пятнадцати. Сидели они на мне очень мешковато и сильно стесняли движения. Я невольно содрогнулась от мысли о том, как они здесь оказались и что сталось с парнишкой, их носившим. Едва я успела переодеться, как вернулся доктор. Он открыл окно, помог мне выбраться на узкую площадку между домом и нависавшими над ним утёсами и указал мне на вделанную в скалу лестницу с железными ступенями.
– Поднимайтесь как можно быстрее, – напутствовал он меня. – Когда достигнете вершины, идите вперёд, стараясь скрываться за дымом. Рано или поздно дым выведет вас к каньону. Спускайтесь по тропе, в конце которой вас будет ждать человек с двумя лошадьми. Безоговорочно выполняйте все его распоряжения. И помните: молчание! Одно лишь неверное слово может обратить против вас весь сложный механизм, который я запустил во имя вашего спасения. Ну, с Богом!
Подъём дался мне легко. Достигнув вершины, я в мертвенно-белом лунном свете увидела широкий пологий склон. Укрыться было негде, к тому же я знала, что всё вокруг здесь буквально кишит соглядатаями, так что я двинулась вперед, стараясь держаться дымного шлейфа. Иногда он взмывал вверх, подхваченный ночным ветром, и мне ничего не оставалось, как прятаться в его тени. Иногда он стелился очень низко, и мне приходилось идти сквозь него, как сквозь горный туман. Но, так или иначе, дым из этого жуткого горнила скрыл моё бегство, и я добралась до каньона никем не замеченной.