Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля

«Дорогой Макгуайр! Стало совершенно ясно, что твоя тайная явка провалена. Нас постигла ещё одна неудача: часовой механизм сработал на тридцать часов раньше с обычным плачевным результатом. Зеро просто в бешенстве. Мы все рассеялись, и я не смогла найти никого, кроме этого совершеннейшего осла, кто смог бы доставить тебе депешу и деньги. Буду безумно рада снова тебя увидеть.

Всегда твоя, Белый Глаз».

Чаллонер застыл, уязвлённый до глубины души. Он осознал, каким дьявольским образом, тонко играя на его боязни оказаться смешным, эта интриганка заманила его в свои сети. Гнев его в равной степени распространялся и на себя самого, и на эту женщину, и на Сомерсета, чьи досужие словоизлияния побудили его ввязаться в эту авантюру. В то же время его охватило какое-то странное, почти болезненное любопытство пополам со страхом. Поведение человека с эспаньолкой, содержание письма и прогремевший ранним утром взрыв складывались воедино, словно кусочки какой-то таинственной и зловещей мозаики. Затевалось что-то злодейское. Злодейство, тайна, террор и обман являлись смыслом жизни людей, среди которых он оказался, действуя, как слепая марионетка. А марионетка, как подсказывал ему жизненный опыт, в большинстве случаев становилась самой первой жертвой.

Громкое дребезжание звонка вывело его из оцепенения, в которое он впал, прочтя письмо. Он выглянул в окно, и вообразите себе его ужас и изумление, когда он увидел нескольких полицейских, стоявших на тротуаре, на газоне и на ступенях крыльца. К Чаллонеру мгновенно вернулись самообладание и твёрдость духа. Бежать, бежать любой ценой! Быстро и как можно тише он спустился по скрипящим ступеням. Оказавшись в коридоре, он услышал, как опустевший дом вновь огласился повелительными звуками звонка. Он пробрался в гостиную, кинулся к окну, вскочил на подоконник и начал спускаться вниз. Звонок надрывался, не умолкая ни на миг. Полами своего сюртука Чаллонер зацепился за цветочный ящик и на какое-то мгновение словно повис в воздухе. Затем раздался треск рвущейся материи, и Чаллонер рухнул на землю в сопровождении пары цветочных горшков. Звонок продолжал дребезжать на весь дом. Чаллонер затравленно огляделся по сторонам. Его взгляд упал на приставную лестницу; он ринулся к ней и, собрав все силы, попытался поднять её, но тщетно. Вдруг лестница, казавшаяся совершенно неподъёмной, словно ожила и приподнялась над землёй. Громко вскрикнув, Чаллонер в ужасе отскочил в сторону и увидел, как вся эта громадина сама по себе медленно сдвинулась с места и через несколько секунд прислонилась к задней стене сада. В то же мгновение из-за неё показались две смутно различимые головы, и Чаллонер услышал призывный свист, очень напоминавший резкие трели, которые издавал мужчина с эспаньолкой.

Неужели ему посчастливилось воспользоваться средством отхода, заранее приготовленным теми самыми злоумышленниками, в чьих руках он сделался ничего не подозревавшей марионеткой? Был ли это на самом деле единственный путь к спасению или только первый шаг к тому, чтобы ещё глубже увязнуть в их злодейских махинациях? Времени на раздумья у него не оставалось. Едва лестница коснулась края стены, как он проворно вскарабкался по ней до самого верха. Чьи-то сильные руки подхватили его, помогли перелезть через стену, и вскоре он снова стоял на земле. Всё ещё обуреваемый страхом, он обнаружил, что оказался в компании двух молодчиков довольно устрашающего вида на задворках одного из высоких домов, стоявших на вершине холма. Тем временем в доме дребезжание звонка сменилось гулкими настойчивыми ударами в дверь.

– Там никого не осталось? – спросил один из незнакомцев, и, как только Чаллонер пробормотал нечто утвердительное, молодчик обрезал верёвку, и лестница с грохотом рухнула на землю по ту сторону стены. Всё это сопровождалось многочисленными громкими вскриками, поскольку обитатели Ричард-стрит и думать забыли о сне, сгрудившись у окон или приникнув к садовым оградам. Тот молодчик, что задал ему вопрос, схватил Чаллонера за руку и потащил его вдоль нижней части дома на противоположную сторону улицы. Не успел незадачливый искатель приключений понять, что же происходит, как распахнулась дверь и его втолкнули в тёмную комнатёнку с низким потолком.

– Извините, что так получилось, – виновато произнёс мужчина. – Успел Макгуайр уйти или это вы свистели?

– Макгуайр исчез, – ответил Чаллонер.

Его провожатый чиркнул спичкой.

– Э, нет, – заметил он, – так не пойдёт. Вам нельзя появляться на улице в таком виде. Ждите здесь, пока я принесу вам что-нибудь поприличнее.

С этими словами он ушёл, а Чаллонер тем временем начал изучать ущерб, нанесённый его одежде. Шляпа исчезла, брюки представляли собой лохмотья, а добрая половина его некогда элегантного сюртука осталась висеть на элементах лиственного орнамента, украшавшего цветочный ящик. Не успел он оценить масштабы постигшей его катастрофы, как вернулся его провожатый и принялся облачать стройного Чаллонера в свободное длиннополое пальто из дешёвой ткани в такую жуткую клетку, что ему стало не по себе. Это шутовское одеяние венчала фетровая тирольская шляпа такого маленького размера, что сидела у молодого человека на самой макушке. В других обстоятельствах Чаллонер просто отказался бы выйти на улицу в подобном облачении, но ему хотелось во что бы то ни стало поскорее исчезнуть из Глазго. С отвращением взглянув на заляпанные грязью полы пальто, он поинтересовался, сколько ему нужно заплатить за сей «фешенебельный» наряд. Провожатый заверил его, что никаких денег не надо, и умоляющим тоном попросил молодого человека не терять времени и как можно быстрее покинуть город.

Чаллонер по достоинству оценил это благое пожелание. С присущей ему вежливостью он поблагодарил провожатого, сделав ему комплимент по поводу его изысканного вкуса в выборе мужской верхней одежды, после чего выбежал на ярко освещённую улицу, оставив провожатого в немом изумлении, вызванном его ремарками. Когда Чаллонер, изрядно поплутав по городу, наконец-то добрался до вокзала, то обнаружил, что последний лондонский поезд давным-давно ушёл. В таком виде и речи быть не могло, чтобы появиться в более-менее приличной гостинице. На постоялом дворе для публики попроще, как он справедливо рассудил, его персона привлечёт внимание, сделает его в лучшем случае всеобщим посмешищем, а в худшем – вызовет подозрение. Поэтому ему пришлось всю ночь бродить по улицам Глазго. Ему безумно хотелось есть, над ним хохотали редкие прохожие. С неослабной тревогой он ждал рассвета как манны небесной, проклиная себя за собственное недомыслие и безрассудное поведение. Эти проклятия в равной степени относились к воспоминаниям о прекрасной «сказочнице» на парковой скамейке; её смех, звучавший на перроне Юстонского вокзала, всю ночь издевательски и цинично звенел у него в ушах. Когда же он возвращался к первопричине всех своих злоключений, ярость его обращалась на Сомерсета и его аргументы в пользу карьеры сыщика-любителя. Вскоре после восхода солнца он обнаружил ничем не примечательную молочную лавку, где, наконец, смог утолить голод. До отправления Южного экспресса оставалось ещё много времени, которое он провёл, блуждая по закоулкам большого города, изо всех сил борясь с неописуемой усталостью. Наконец он проскользнул на перрон и вскоре занял место в самом тёмном углу вагона третьего класса. Здесь он целый день протрясся на дощатой скамье, изнывая от жары и то и дело забываясь тревожным сном. Лежавший у него в бумажнике обратный билет давал ему право с комфортом устроиться на мягких сиденьях в первом классе, но из-за своего жуткого облачения он не рискнул там показаться, и это пустячное, на первый взгляд, неудобство уязвило его до глубины души.

Добравшись наконец поздним вечером до своей квартирки в Патни, он оценил материальный и моральный ущерб от своего приключения. При взгляде на то, что осталось от его последних брюк и единственного приличного сюртука, а паче того – на тирольскую шляпу и жуткую хламиду под названием «пальто», его сердце переполнялось горечью. И только взглянув на вещи философски, он немного успокоился, поняв, что ему удалось достойно и с честью выпутаться из почти безнадёжной ситуации, не уронив при этом своего доброго имени и репутации.

Джон Гримшоу. Золотая осень

Приключения Сомерсета

Огромный особняк

Мистер Пол Сомерсет был молодым джентльменом, обладавшим живым и резвым воображением, сочетавшимся с очень небольшими способностями к активным действиям. Он принадлежал к тому типу людей, что живут мечтами о будущем, являясь порождением своих фантазий и героями своих вымышленных романтических историй. Выйдя из курительной, он продолжил бродить по улицам, всё ещё разгорячённый собственным красноречием, то и дело глядя по сторонам в поисках заманчивого приключения. В нескончаемом людском потоке, в зарешёченных фасадах домов, в афишах на круглых тумбах, в каждом движении и биении огромного города – везде он выискивал таинственные и манящие знаки. Однако, несмотря на то что приключения буквально текли рядом с ним, словно воды Темзы, он тщетно пытался привлечь внимание прохожих, глядя на них то умоляющим, то самонадеянным и даже дерзким взором. Все его попытки испытать судьбу оказывались безуспешными, даже если он шёл на прямое столкновение с людьми, обладавшими, на его взгляд, подходящей для этого манерой поведения. Хранители тайн, ищущие сочувствия, нуждающиеся в помощи или совете, – все те, которых он ежеминутно надеялся повстречать, по странному капризу Фортуны проходили мимо, не обращая ни малейшего внимания на молодого джентльмена. Они шли своей дорогой в поисках, как казалось Сомерсету, наперсника, друга или советчика. Он обращал свой пытливый взор на тысячи лиц, и никто из них не удостоил его своим вниманием.

Он прервал свои изыскания на лёгкий ужин, во время которого молодой человек по-прежнему предавался пылким мечтаниям. Когда он возобновил поиски, уже стемнело и в свете фонарей по тротуарам потекли толпы ищущих развлечений. У дверей весьма известного ресторана, чьё название наверняка встречалось знатоку нашего Вавилона, собралась большая толпа, протиснуться через которую стоило большого труда. Наш герой, стоявший у края водостока, с всё более угасающей надеждой всматривался в лица окружавших его людей. Внезапно он вздрогнул оттого, что кто-то легко коснулся его плеча. Резко обернувшись, он увидел элегантный экипаж без украшений, запряжённый парой крепких лошадей, на козлах которого восседал кучер в скромной ливрее. На дверях отсутствовал герб, окно было открыто, но внутри ничего нельзя было разглядеть. Кучер зевнул, деликатно прикрыв рот рукой, и молодой человек совсем было уверился, что его резвое воображение сыграло с ним злую шутку, когда в окне показалась маленькая, почти детская рука, затянутая в тонкую белую перчатку, и жестом поманила его к себе. Он подошёл к экипажу и заглянул внутрь. Там он увидел небольших размеров человеческую фигурку, с ног до головы закутанную в белые кружева. Низкий голос произнёс, чётко выговаривая слова:

– Откройте дверь и садитесь.

«Наконец-то! – подумал молодой человек, задрожав от возбуждения. – Это, очевидно, герцогиня!»

И всё же, хоть долгожданный момент и наступил, Сомерсет колебался. Он опасливо открыл дверь, опёрся на подножку и сел рядом с дамой в кружевах. Потянула ли она за шнур или дала кучеру какой-то другой сигнал, только не успел молодой человек закрыть дверь, как экипаж плавно тронулся вперёд, мягко качнувшись на подвеске, и покатил на запад.

Сомерсет, как уже говорилось, пребывал в полной готовности к любому повороту событий. Ему доставляло огромное удовольствие разыгрывать своё поведение в самых разных ситуациях, перечень которых включал также и похищение аристократкой. Как это ни странно, он не мог найти нужных слов; дама же, со своей стороны, не выказывала ровным счётом никаких знаков, так что они в полном молчании продолжали свой путь по вечерним улицам. Изредка мелькали проносившиеся мимо фонари, в остальном же экипаж оставался погружённым во тьму. Молодой человек терялся в догадках: ведь ему не удалось узнать ничего, кроме того, что повозка покачивалась на мягкой подвеске, а сидевшая рядом с ним хрупкая женская фигурка оставалась задрапированной в кружева, за исключением руки в белой перчатке. Напряжённое ожидание начала развития каких-либо событий становилось невыносимым. Сомерсет дважды откашливался, готовясь что-то сказать, но оба раза слова застревали у него в горле. В подобных ситуациях, когда он разыгрывал их перед самим собой, он всегда обладал непоколебимым присутствием духа и непревзойдённым красноречием. Осознав глубину пропасти между реальностью и вымыслом, он оказался во власти самых мрачных предчувствий. Вдруг он позорно провалится в самом начале захватывающего приключения, вдруг через десять, двадцать или шестьдесят секунд тягостного молчания дама подаст условный знак, и его, растерянного и недоумевающего, высадят где-нибудь на незнакомой улице? Подобный финал, как ему казалось, был куда более уместен для тысяч других людей с более низким уровнем развития. Сможет ли он в эту самую минуту сделать решительный шаг, дабы убедить даму в правильности сделанного ею выбора, и положить конец этому гробовому молчанию?

В этот миг его взгляд упал на руку дамы. Он счёл за лучшее совершить безрассудство, нежели оставаться в тягостном неведении. Робким движением он обхватил стянутые перчаткой пальцы и потянул к себе. Ему казалось, что одно дерзкое движение развеет пелену неизвестности, однако его действия возымели обратный эффект: он по-прежнему не мог выговорить ни слова и продолжал беспомощно сидеть, держа руку дамы в своей ладони. Однако его ожидало нечто худшее. Его спутница задрожала, её рука внезапно затряслась, словно в лихорадке, и тотчас же в темноте раздался её мелодичный смех, сдержанный и в то же время пронизанный торжествующими нотками. Молодой человек выпустил свою «добычу». Будь он в открытой повозке, то давно бы вывалился на мостовую. Между тем дама откинулась на подушки и разразилась поистине гомерическим хохотом.