Дивертисмент братьев Лунио
Шрифт:
Насчёт Франи тоже много думать пришлось, когда проверял её на расставание. Варианты раскидал, но они не сложились, рассыпались, по её же вине. А вообще она хорошая была, нормальная. Молчала больше и про замуж не говорила кроме того одного раза. Просто так давала и надеялась. Некрасиво получилось.
Такие мысли, про то, что было у него позади, в той, а не этой яви, начали посещать Ивана синхронно с думами о коробочках, об их видах, стилях, тяжести по руке, о том, чем должны выстилаться изнутри, и, главное, об исходном несущем материале. Серебру, основному Дюкиному металлу, больше, на его взгляд, подходила выстилка из трикотажа, а не из традиционной шёлковой ткани. Он знал, что такая его идея понравится Дюке, и, к радости его, которую он мужественно скрыл, так оно и получилось. Она действительно идею похвалила, сказав, что довольно
Вот когда Дюка ахнула, так ахнула, до отказа распахнув маленький рот и прижав ручки к своим грудным пупырышкам. Это был полный триумф, означавший открытие новой упаковочной линии в семейном деле. Под такую оригинальную упаковку подпадало немалое количество Дюкиных изделий, как сработанных уже, так и будущих, в силу своей эстетической простоты и редкостно подходящей для дела универсальности.
– Нет, всё же права я была, – сказала тогда она на полном серьёзе, – ты у меня настоящий гений, не метафорический.
Так это слово и уехало в непонятку, оставшись невыясненным, потому что некогда было Ивану пережить счастливую оторопь после такой похвалы и поинтересоваться у Дюки значением этого хорошего слова. Два дела, возникшие одновременно, взятию не поддались.
Так дела с переменным успехом в ту или иную сторону обстояли до момента, когда у Дюки прекратились регулы. Подобные расстройства здоровья в её маленьком организме случались и раньше: и до её жизни с Иваном, и во время этой жизни. Таким эпизодам она не удивлялась. Скорее сам по себе удивлял тот факт, что наиглавнейшее доказательство здоровья женской функции вообще возможно у женщины с её диагнозом. Медицинская наука, с которой время от времени Дюка сверяла свои знания в этой области, говорила разное, но в большинстве своём малоутешительное, страхуя себя от неполного знания предмета и недостаточной изученности мирового опыта. И могло и не могло... И бывает, а не всегда... Возможно, но при определённых условиях... Допустимо, однако только если принять во внимание сопутствующий фактор риска... Ну и так далее.
Ко дню окончательной потери месячных шёл уже третий год их совместной жизни под крышей Лунио, и при этом они отлично, как казалось обоим, приладились друг к другу в достижении супружеской близости. Она спала впритирку к своему большому и тёплому мужику, а под утро, когда становилось чуть прохладней, Дюка, продолжая видеть сны, сбивалась в комочек, и этот голый комок вкатывался под Иванову подмышку, извлекая оттуда горячую добавку. Его необъятную ладонь она пристраивала сверху и накрывала ею половину своей спины, образуя для себя ещё одно грелочное покрывало.
Однако малость эту тот, могучий и храпящий, как правило, не замечал. Постепенно, начав жить и спать вместе, оба за два с половиной совместных года втянулись в такое постоянство, и уже не хотелось чего-либо менять. Власть за окном их дома жила своей отдельной от них жизнью, а они жили своей, очень неплохой и удобной. Сталкиваться с властью приходилось, лишь когда включались телевизионные новости и оттуда в воздух семьи Лунио вытряхивались сведения, сводки и отчёты о надоях, успехах и визитах. Впрочем, теперь Иван вслушивался в эти рапорты не столь чутко. Стал подозревать, что врут. Хотя Григорий Наумович, единственный из тех, кто хотя бы как-то мог прояснить для Ивана особенности внешней жизни, никогда этого не делал и делать не собирался. Не знал чего ждать от зятя, каких его непредсказуемых шагов, если любой случайно начатый домашний разговор с ним безмотивно обретёт вдруг внезапную серьёзность. Правильней и лучше было отмахнуться или отшутиться.
А вообще ему нравилось то, как выстроилась жизнь в его доме. Не думал, что случится у дочки с громилой этим такая спайка. Да что зять ещё и работать станет, и втянется как умалишённый, с результатом и реальной стоимостью своего труда. Думал, где же он просчитался, почему не увидел в глупом этом
громиле вполне приемлемого человека. Или нет его, нормального, по сию пору, а есть один камуфляж? Видимость? Затянувшийся приступ аномальной случайности трудового разума?Карманные деньги, что Гирш прежде регулярно выдавал Ивану, остановились. Теперь это было просто частью домашнего бюджета, честно заработанной трудолюбивым зятем. Да и не он выдавал, а Дюка, из тех, какими с ней расплачивался очередной покупатель. И не выдавала, а тот из них брал, кому было надо – столько, сколько требовала та или иная покупка или нужда. И пить Иван стал реже и меньше. И даже выпивал уже не так часто. Разве что по окончании новой придумки или при удачной доводке бывшей уже в употреблении идеи. Дюку это не смущало. То, что она в своё время получила сведения о женихе как об объекте непьющем, давно забылось и стёрлось. То, в каком режиме он употреблял пиво и белую, её мало волновало – из разума не выходил, никакими дебошами не пахло, злой не становился при любом типе алкоголя, а дышал, если перегар, то всё равно в сторону и существенно выше тех зон, которые были доступны её обонянию.
Зато трудился, и ему не надоедало. В тот день он тоже не бездельничал. Как пришёл с рынка, сразу сел обделывать коробочку серебряными уголочками. Это было совместной их придумкой. Сами уголки изготовляла Дюка, с помощью специальных приспособлений – дело было довольно кропотливым и требовало другого типа умений, не его. А уж он крепил уголки эти объёмные, с округлённым завершением на коробочкины углы, по образцу заделки краёв фибрового чемодана. Только там было латунное и на заклёпках, а тут – серебряное и на миниатюрных шпилечках. И добавляло к цене готового комплекта приятную часть стоимости.
Дюки не было, ушла в женскую консультацию, куда ходить ненавидела и всячески этих походов избегала. Сами понимаете. Но сейчас было нужно. Терпела до последнего, пока уже нельзя стало не забеспокоиться. Тогда и пошла.
Вернувшись, сообщила – беременна. Хочешь – верь, не хочешь – всё равно поверить придётся, всё подтверждено и необратимо. Иван как раз заканчивал старательно насаживать последний серебряный уголок и собирался хвастануть перед ней готовой упаковкой, всей целиком. Однако новость, принесённая женой, перебила его намерение и разом опрокинула голову в размышления. Всю целиком.
Словно вражеская подлодка, хоронившаяся до специальной поры меж подводных ущелий, откуда-то снизу и сбоку всплыла нежданно, так же обдирая бока, пена воспоминаний, посреди которой, толкаясь и давясь, барахтались давние подробности и детали старого разговора с тестем. Предупредительные намёки Григория Наумыча и его, Ивана, ответные и ультимативные слова. Разговору этому было уже два года и ещё около половины.
Всего один день назад всё это могло казаться ему невероятно далёким, глупым и безвозвратно утилизированным памятью. Но оказалось, что в нужный момент память его, сопряжённая с непривычным страхом, как птица с импортным мужским именем Феликс, про которую он слышал, но не помнил от кого, восстала из праха, чтобы по новой начать будоражить и тревожить воображение.
До того как сообщить новость, Дюка не могла не подумать заранее о возможной реакции своего гражданского мужа. О детях до того они не говорили никогда. Как будто их не бывает на свете вообще. Темы нет самой. Или же бывают, но чего молотить-то про пустое?
Сам Иван вопрос не поднимал, словно такое происшествие не могло случиться никогда – просто в силу несоразмерной разницы между его и Дюкиной плотью. По причине близкой, но иначе для себя сформулированной Дюка тоже темы этой старалась избегать и даже не пробовала начинать. Именно такой за два с лишним года установился между ними негласный мораторий насчёт предмета для обсуждения.
Но когда узнала, что залетела по-настоящему, не как ущербная карлица, а как настоящая репродуктивно устроенная женщина, то и думать про это дело стала по-настоящему, по-женски, с полным подключением головы. Про мнение Ивана относительно вероятного потомства, она, как известно, была не в курсе. Гиршу и в голову не могло прийти до нужной поры ставить дочь в такую малоприятную для неё известность. И сейчас она, сомневающаяся, шла на разговор с мужем.
Раньше времени Иван решил бурю в себе не затевать. Надо ж прежде понять, чего там у неё получится, какие дела и кто наметится для рождения, какого размера, как кто. Он погладил её по голове со своей верхотуры и успокоил: