Дивертисмент братьев Лунио
Шрифт:
– Мамы нет, Франечка, – безо всякой эмоции на маленьком лице ответила Лунио. – Мамы не стало, когда мне было девять.
Няня понятливо и с сочувствием покачала головой:
– Бывает, Машенька... – И уточнила на всякий случай. – Так папа ваш, выходит, вдовец? Так и не женился больше?
@bt-min = Дюка подумала, что не стоит больше углубляться в этот вопрос, и, решив, что лучше подвести черту, односложно ответила лишь на первую его часть, заодно прикрыв глаза:
@bt-min = – Выходит...
@bt-min = В тот раз Франя хотела попутно спросить ещё про мужа Машутиного, про отца деток, что та донашивала. Но не решилась.
@bt-min = А Дюка и вправду устала. Утомилась маленьким своим телом, хотя процесс созревания близнецов шёл – тьфу-тьфу, как считали те прихожане с кафедры. Её начинали вдруг одолевать сомнения, что подумает Иван, когда выяснится неприглядная картина получившегося отцовства? Или ничего не подумает, а придёт просто, нагнётся, поцелует в голову и примет на руки обоих спелёнатых карапузов? И скажет: «Настоящие русские богатыри! Вон они какие у нас с тобой получились, Дюка, гляди – чисто гандрабурчики обои!»
Ближе к концу девятого месяца, примерно за неделю до ожидаемого срока, Гирш сел и задумался. Основательно. Нужно было определяться: или – или. Об Иване не думал, было, если честно, наплевать. Любое развитие ситуации рассматривал, исходя лишь из дочкиной выгоды, её здоровья и материнского покоя. И понял вдруг, что может контроль свой родительский упустить. Если, например, детина этот, узнав про двойню уже по свершившемуся факту, выкинет непредсказуемый фортель, взбрыкнёт и от отцовства откажется, как обещал, то что же в остатке тогда у Машки? Слёзы? Пропажа молока для малюток? Депрессия и уход в себя? Спать одной на кроватном аэродроме и реветь там мальком брошенной белуги?
Этого Григорий Наумович допустить не мог никак. Пришла пора нормально прояснить ситуацию, по крайней мере для себя. Пока только прояснить. И он пошёл к Ивану.
Тот, набычившись, корпел над упаковкой. На этот раз от него требовалась нестандартная придумка, большеразмерная, под шейное латунное бижутерийное ожерелье, которое Дюка так и не успела закончить перед тем, как лечь на сохранение. Как ни крути, получалось по типу конверта, с небольшой торцевой толщиной, собранного из кусков бритой некрашеной дублёнки. Красиво. Нет, очень красиво.
– Поговорить бы нам, Иван, – начал Гирш с ходу, чтобы не сбить настрой. – Время, думаю, пришло. Пора.
Иван обернулся наполовину хода головы и неопределённо кивнул в удобном для неё направлении:
– Угу, чего там?
– Там ничего, – резко ответил Гирш, – там двойня. Два ребёночка у тебя будет, Ваня. Врачи определили. С медицинской кафедры. Пол пока не известен. И тот и другой, в смысле, оба пола неизвестны.
– Оп-па! –
Гандрабура отложил выкройку и обернулся уже весь, целиком. И уставился в тестя. – Два?– Два, – чуть понизив агрессивность настроя, подтвердил тесть. – Оба твои.
Он не знал, какое лучше сделать лицо – с упреждающей реакцию Ивана радостью или оставить выражение нейтральным, чтобы не таким контрастным вышел облом.
– Мои? – переспросил Иван. Не для того переспросил, чтобы снять личные сомнения. Это соображение не успело пока прийти в голову. Просто так само получилось, выскочило и спросилось. Неожиданность известия и на этот раз оказалась сильнее, чем его анализ и причинно-следственная связь.
– Твои, разумеется, чьи же ещё, – пожал плечами Гирш, всё ещё храня нейтральность, готовую по невольному сигналу от зятя превратиться в любое произвольное выражение лица, смотря куда уйдёт разговор.
– Это хорошо, – помолчав, резюмировал новость Иван. – Это неплохо, что два. Два – это не один всё ж, да?
Гирш подхватил с готовностью:
– Конечно, Ваня, два наследника всегда великая отрада для родителя. Это же сам он как бы себя удваивает в них, своё же семя, свою душу, плоть от плоти своей. Нет большей радости, видеть, как дети на твоих глазах растут. И как вырастают.
– Большими? – спросил Иван. Так спросил, на всякий случай. – Как я, будут у неё? Нормальные? Не как Дюка сама? – Он ткнул пальцем за окно. – Что они говорят, роддомовские-то? Знают уже или не знают пока?
Такой вопрос Гирш предвидел, не знал только, как зять об этом спросит, с какой степенью подозрительности. И решил, что, учитывая недавние соображения, обойти это место ему уже непозволительно. Не удастся. Только хуже себе сделает. Всем им.
– Вань, я скажу прямо. – Гирш старался оставить лицу самое нейтральное выражение, чтобы не выпустить лишней эмоции. – Они говорят, что, скорей всего, маленькие будут. Оба. Но очень здоровенькие и без любых других потерь. Такие дела...
И замолчал.
– Я не понял, – напрягся зять, – это чего, карлики, что ли? Два карлика Дюка рожать собралась? – и покраснел лицом. – Как она сама, таких, что ли? – Он обхватил большими руками большую голову. – И чего, точно уже сказали? Обоев прощупали?
Гирш решил отступить на полшага, чтобы оттянуть ожидаемый обвал. И сказал спокойным голосом:
– Точно, но не совсем, Ваня. Бывает, что они ошибаются. Просто такое предположение у них. Приоритетное. Это когда непосредственный результат близок к отдалённому. Плюс практика. И статистика. – Этими мудрёными словами он попробовал несколько запутать ситуацию, но это вряд ли ему удалось, сам почувствовал.
– Стало бы-ыть, не точно ещё.... – протянул Иван, обозначив то, что ему удалось вычленить из слов тестя. – А точно когда ж будет?
– Как родит, так и будет. Точней, Вань, не бывает, – отрубил тесть, одновременно подумав: «Чтоб ты сдох, громила, если б не Машка моя».
– Тогда так, Григорий Наумыч, – решительно произнёс Иван. – Нормальных родит – живём как живём всегда. Карлики получатся у неё – не приму, уйду. Я ж обещал вам, что не мои будут. Вот и пускай не будут. Не смогу я с ними жить, Григорий Наумыч, вы уж не обижайтесь. Ну сами гляньте – где я и где они обои. Засмеют же люди, скажут, мальков наделал Иван Гандрабура недоделанных. Карликоносов двух, уродцев. И ходи после, спотыкайся об них. Не хочу.