Дизайнер Жорка. Книга 1. Мальчики

– Ах, то-от «Зингер»… – хозяйка отмахнулась. – Ну что вы! Это ещё моей бабушки машинка, просто так стоит, для памяти. Бабушка была гувернанткой в семье самого Кауфмана, Константина Петровича, генерал-губернатора Ташкента. Нет, тот «Зингер» лет тридцать уже не работает.

– Ничего, заработает как миленький, – в ответ ей Зельда. – У моего мужа в руках и полено станет человеком.

И что же? Как сказала, так и вышло. Правда, с «Зингером» Абрахаму пришлось-таки повозиться, пришлось даже выточить на станочке какую-то потерянную деталь, то ли шпульку, то ли нитководитель. Но в итоге «Зингер» послушно застрочил-закартавил мягким шепотком под золотыми руками Зельды: заструились под его иглой юбки для Ольги Францевны, и обористые блузки для Ольги Францевны, и изящные сумочки-клатчи для Ольги Францевны, и кокетливые шляпки для Ольги Францевны…

В утробистой глубокой спальне хозяйки, куда Зельда была допущена на примерки, обнаружились два дубовых шифоньера, вида столь внушительного, с завитками да листьями по карнизу, с выпуклыми дверцами, витыми ручками… – прямо соборы, а не шкафы, разве что не крестись на них. Широкие их полки ещё с довойны были забиты штуками, рулонами, тюками разной материи. Одного только хан-атласа восемь расцветок! Зельда обомлела от этих богатств Шёлкового пути: хоть лавку открывай. Ну, может, не лавку, а ателье… Почему бы и нет?

Но Ольга Францевна, как выяснилось, цену своему «Зингеру» положила немалую. И Зельда строчила на неё, не разгибаясь, а у той аппетиты только росли.

– Бедные мои глаза… – бормотала на идиш Зельда, пристраивая к ночи голову на мужнином плече. – Да насытится ли она, в конце концов?

Но выгладив чугунным утюгом на углях новый жакет для Ольги Францевны, ладонями оглаживая его на статной спине хозяйки, она слышала:

– Зельда, милая, а не сшить ли нам платье с кокеткой и воланом по подолу из той лимонной английской шерсти?

Однако незачем Бога гневить: Зельда успевала и для семьи кое-что нашить, а иногда и починить что-то для какой-нибудь соседки: там и тут на копейку набегало, но без копейки и рубля нет.

Как бы там ни было, первые заработки в семью принесла именно Зельда, труженица, пчёлка, преданная жена, неистовая мать… И пока Абрахам через ушлого своего дружка Амоса Волынского налаживал часовые связи и обустраивал свой закуток в нише торгового купола Токи-Заргарон – древнего шатра ювелиров и прочего мастерового люда, – Зельда, прикованная к «Зингеру» хотениями властной барыни, получала за свою работу вполне приличную плату.

Деньги ей хозяйка не предлагала – видимо, саму возможность строчить на «Зингере» считала удовольствием и поощрением; но молочница, носившая по утрам семейству Бессоновых молоко и катык, отделяла и для «выковыренных» баночку катыка, вдобавок для детей наливая большую кружку молока. А Рахим, то ли адъютант Сергея Арнольдовича, то ли повар их, то ли шофёр, каждое утро привозил на мотоцикле из ближнего кишлака пышущий жаром хурджун и, подрулив к крыльцу, вынимал из его горячей утробы и вручал Ицику и Златке по горячей лепёшке с хрустким пятачком, впечатанным в пухлую тминную мякоть.

Перепадало им кое-что и из хозяйской кухни: то восемь крупных картофелин (из вываренных очистков Зельда жарила вкуснейшие оладушки!), то целых шесть куриных лапок – тех костыликов, со скрюченными пальцами Кощея, на которых кура бегает по двору. Из лапок Кощея вышла целая кастрюля благоуханного бульона, а косточки, разумеется, обглодали, обсосали, обцеловали и облизали дети.

А однажды, после приёма гостей, Рахим занёс жильцам полную касу плова, с золотниками оранжевой моркови в перламутре текучих рисовых зёрен, с островками настоящего бараньего мяса (Златка насчитала целых пять кусочков баранины!). И не раз уже Ольга Францевна присылала с Рахимом блюдо горячей – прямо из тандыра! – поджаристой, божественно благоухавшей тыквенной самсы. Когда поспел тутовник (в саду росли несколько старых тутовых деревьев), детям разрешили влезть на них и собрать по большой миске белых и чёрных ягод.

2

Все обитатели огромного двора хозяйский дом именовали Домом визиря. Пацаны клятвенно заверяли, что он и есть поместье когдатошнего настоящего визиря настоящего бухарского эмира, и визирю этому принадлежало тут всё: дом, хауз, сады и бахчи, верблюды и йешаки…

В начале века Советы разобрались с басмачами, красноармейцы порубали охрану визиря, а самому ему, с жёнами и детьми, пришлось вслед за эмиром драпать в Афганистан. Во двор поместья набилась тьма пришлых людишек, оставшихся в живых после всех военных кампаний. Они осели вокруг большого овального хауза, налепили по периметру глинобитных стен поместья свои саманные халупы с деревянными балханами… Сами собой развелись по округе кошки да собаки двух мастей, дворняги и «малобои» – видимо, алабаи, среднеазиатские овчарки, – вольные пастушьи псы, бог знает как оказавшиеся чуть не в каждом дворе; может, случай их занёс, как и этих людишек.

При каждой мазанке худо-бедно возникло своё хозяйство: дощатый сарайчик с углём или закуток с козочкой. У кого-то в загонах из сетки-рабицы квохтали-крякали куры-ути, кто-то завёл кормильца-йешака и развозил по окрестностям на сером ушастом каторжнике бидоны с водой…

(Но это всё до войны. Сейчас какие куры! Сейчас только лягухи в хаузе раскатывали свои рваные трели.)

А в Дом визиря вселился тогдашний Большой начальник. И с тех пор в нём сменялись всяко-разные начальники – кто поважнее, кто помельче. За несколько лет до войны из Ташкента прислали на повышение Сергея Арнольдовича Бессонова, и его семья уютно здесь расположилась – будто всегда здесь была, будто её врисовали в эти декорации, – приняв и восточный колорит дома, и даже его бухарский уклад. Не говоря уж о призрачных тенях прекрасных насельниц гарема…

…А что – гарем? – откуда всплывает в памяти этот «гарем наоборот»? – тоже замечание отца, случайно услышанное? Память скользит-рассеивается только потому, что Ицика в ту пору никакие гаремы не интересовали.

* * *

Дом визиря, особенно на первый восхищённый взгляд, представал видением из сказки: остроугольные арочные окна по всему фасаду, высокие потолки в старинном бухарском стиле. В двух больших залах потолки купольные, украшенные резьбой по ганчу, к тому же раскрашеные: на лазурном фоне изысканная чёрная вязь: плоды и листья, пересыпанные сурами Корана. Эти расписные потолочные небеса подпирали четыре тонких деревянных столба, навершия которых, в виде двухрядных сталактитов, прописаны были тусклой позолотой… В общем, как называл это Абрахам с лёгкой усмешкой, «азиатчина, деспотичное величие Бухарского эмирата»…

Дворовая ребятня, выраставшая на фоне этих декораций, взирала на них с почтительного расстояния. К веранде, опоясывающей Дом, без особой нужды не приближались, хотя из водяной колонки, явно принадлежащей Дому, воду все качали беспрепятственно. Колонка была старинная, чугунная, с мощным рычагом и толстой пенистой струёй воды, ледяной даже летом.

Хозяева Дома, вернее, его важные постояльцы были людьми спокойными и отстранёнными. Притеснений или там особой неприязни остальные обитатели двора от них не видели, но и соседской задушевности не ожидали – начальство, оно начальство и есть.

Сергея Арнольдовича разновеликое и разномастное население двора считало существом таинственным. С одной стороны, его почти никогда не бывало дома: мрачноватый, энергичный и талантливый военный инженер, нетерпимый к безделью и разного рода «убожествам» – он вечно пропадал в разъездах по каким-то важным стройкам или по военным предприятиям, эвакуированным в Бухару и область из других республик.

В то же время он как бы никогда дом и не покидал и в течение дня возникал то на веранде, то в кухне, мелькал за окнами комнат, обустраивал что-то в саду… Ибо Владимир Арнольдович, брат-близнец хозяина, похож был на него до оторопи. Лицо, фигура, голос…