Дневник травницы

Я рада, что встретившиеся мне на пути крестьяне обходили мимо что-то жующую и льющую горькие слёзы травницу с перемазанным кровью животом. К полудню они уже все знали, что я помогла разродиться жене кузнеца. Я лишь молча разбирала и безжалостно бросала в разведённый за частоколом костёр вещи наставницы. Тогда и решила. Скорбь скорбью, но никто не вернёт мне её… Я, когда-то мечтавшая о семье, поняла, что буду работать на благо этой деревни и так же, как и моя учительница, воспитаю рано или поздно достойных целителей этой земле, этой стране"

Есения отвлеклась на потрескивающий в печке огонь и убрала за ухо выбившуюся из длинной косы непослушную прядь тёмно-русых волос. После её глаза вернулись к написанному тексту и быстро пробежались по нему. Довольная тем, что получилось, она дополнила последнее:

"Я надеюсь, теперь буду всё чаще писать в тебе, мой дорогой дневник. До следующей записи"

И поставила в правом нижнем углу страницы дату: "Двадцать первый день месяца Льда"

Глава 2

"Добрый вечер, милый дневник!

Знаешь, в такие зимние солнечные дни, как сегодня, вспоминаю день моей смерти в прошлой жизни. Глупая до несусветности смерть одного из лучших челюстно-лицевых хирургов города, но не менее трагичная.

Я шла с суток, еле переставляя ноги. Не было времени даже присесть, настолько много людей поступило к нам с этим снегопадом. Погода ещё ранее знатно потешилась над людьми скачками температуры, образовав под свежим снежком иллюзорно толстый слой льда. Люди, не зная об опасности, спокойно шли по дорожкам, поскальзывались, падали и благополучно попадали к нам, в травмпункт при областной больнице. Коллеги всё шутили, мол, надо всем людям выдавать коньки или обувь на шиповке.

Я медленно передвигалась по тропинке к дому, стараясь лишний раз не поднимать стопы. С утра снова успел растаять тот напорошенный за предыдущие день и ночь снег, превратившись в опасный слой воды на льду. И это всё в середине декабря. Эх… А мне ещё в тот день нужно было в два часа оказаться на вечернем приёме пациентов, но этому не суждено было случиться. На своё несчастье, я поскользнулась и упала в двух шагах от подъезда, под родными балконами. Дома меня ждала престарелая мама, ни мужа, ни детей, к почти тридцатнику не нажила как-то: всё в работе, наверное, поэтому и была одной из лучших. Но сейчас я лишь лежала и смотрела, как падала на меня, в самое лицо, огромная блестящая на зимнем солнце сосулька, что ранее опасно висела у кромки козырька балкона на пятом этаже. Я успела нервно хихикнуть и осознать, насколько глупо поступила, пренебрегая правилами безопасности, прежде чем лёд упал на меня, убив, кажется, на месте, моментально. Да… Правильно говорили, правила безопасности написаны кровью.

Я вспомнила о своей предыдущей жизни не сразу, лишь к девяти почти годам от роду, после двух дней в лихорадке от серьёзного ранения, оставившего на моей спине чудовищный некрасивый шрам. Было очень тяжело принять собственную смерть, перерождение, а в моём случае было именно оно, ведь я действительно снова родилась в этом мире. Я молчала тогда несколько дней, размышляя, пытаясь переварить всё, что кашей застряло у меня в голове. И именно тогда твёрдо решила вернуться в медицину, пусть здесь это было траволечение вместе с целительной магией.

Я знала, что предстоит тернистый, нелёгкий путь. И первое, с чем столкнулась — это практически абсолютная твёрдая упёртость местной травницы, лечившей меня, позже всё-таки ставшей моей наставницей. Целительница Веда ни в какую не хотела меня брать, а Ялика всё посмеивалась, в шутку говоря, что я не стою потраченных сил наставницы. В этом мире, помимо знаний, для излечения человека травник (он же целитель) должен иметь определённый запас магической силы. Обычно дети, склонные к магии, начинали проявлять её к годам пяти-шести, часто пугая бедных родителей до ужаса. Особо верующие раньше пытались даже изгонять из детей "бесов и демонов", пока почти век назад церковь не перестала относить магию к "бесовскому искусству". И… У меня в общепринятые сроки магия не проявилась, что закрывало путь к обучению.

Я ходила каждый день к порогу целительницы и первые часы буквально умоляла, кричала прошения до хрипоты в голосе. Медицина — это то, без чего я не представляла свою жизнь. Подумаешь, не было силы, но мозги, мозги-то были! Веда ни в какую не хотела сдаваться, первое время отвечая на мои мольбы категорическим отказом, а после на пару с Яликой просто игнорируя меня.

Помог один случай.

Мой самый младший брат, которого достали из чрева умирающей матери, был недоношен. Нас, сироток крестьянского дома, приютил у себя, как и было принято, местный батюшка. Его жена пыталась вскормить несчастного младенца, но он упорно не принимал грудь, постоянно плакал, а ещё его вечно лихорадило. Мы, а это я, мой ещё один младший брат, Деян, пяти лет да сестра трёхлетка, Мила, пока ещё снег лежал на полях, лоханями таскали его братцу, в слепой надежде, что это как-то поможет немного остудить младенца. Жар и правда спадал, да только ненадолго. Всё хрупкое тельце ребёнка как будто сопротивлялось нахождению на этом свете.

В тот день я снова пришла ни свет ни заря к порогу целительницы и молча села на ступени, ведущие в сени. Прокричав без малого десять дней, я осталась без голоса, могла говорить лишь шёпотом и то прерывисто. Сидела так до тех пор, пока не увидела бегущего по тропе к домику одного из сыновей священника. Он звал меня и целительницу: малыш за те немногие часы, что я не была рядом, стал совсем плох. Не помню, как добежала до домика рядом с церковью, как отняла младенца у матушки, жены священника. Очнулась спустя неизвестное мне время тогда, когда пришедшая в дом священника Веда уже агрессивно трясла меня за плечи, меня, обливающуюся слезами, умоляющую ребёнка жить, не покидать этот мир и остаться с нами, любящими его родственниками. Она даже пару раз ударила по щекам, приведя в себя наконец-то. Я тогда с испугом посмотрела на женщину, а после ещё в большем страхе посмотрела на младенца, ожидая увидеть в своих руках остывающее тельце брата. Но я увидела мирно сопящего младенца. Не кричащего, не пылающего от жара и криков, а обычного ребёнка в глубоком здоровом сне.

Веда тогда мне объяснила, что я, так называемый, "поздний маг". Такое бывает, когда магической силы либо немного изначально, её может хватать максимум на повседневную простейшую магию, либо достаточно, но она, можно сказать, "спит" до нужного момента и проявляется благодаря сильному эмоциональному всплеску. Мне повезло, моя магия именно "спала", правда её запас был едва-едва достаточен для работы с сильными целительскими заклинаниями. Поэтому мне для баланса сил и комфортной работы приходится сейчас носить несколько очень дорогих, но эффективных магических украшений, амулетов".

Есения с грустной улыбкой посмотрела на свои руки и подаренные когда-то наставницей кольца, исчерченные древними рунами, позволяющие собирать магию из окружающей природы, на средних пальцах. Рукой девушка нащупала за шиворотом льняной рубахи, а после аккуратно сняла и поднесла к свету от свечи небольшую подвеску из серебра с руной "Обмен", похожую на большую каплю, что была выложена отливающими фиолетовым небольшими сапфирами и достаточно большим рубином по самому центру. Эти два вида камней помогали магам всегда, но особенно они были эффективны в магии, позволяющей поглощать и моментально превращать природную волшебную силу в свою собственную. Есения поспешила надеть подвеску обратно и вернулась к своим записям.

"Брата я тогда спасла, по словам Веды, от стоящей над его головой смерти. Тогда я не поняла, о чём она, но позже, спасая несчастную молодую мамочку от сильного кровотечения при родах, я почувствовала это холодное, пронзающее до самых костей дыхание смерти. Наставница тогда громко и зло прокричала, что не отдаст молодую, будет спасать её жизнь, прогнав тем самым тёмного ангела, а я навсегда запомнила это ужасное чувство. Надеюсь, никогда больше не вспомню, что это такое."

Девушка снова отвлеклась от написания и осмотрела комнату, недовольно поджав бледновато-розовые губы. За все два месяца с момента смерти предыдущей хозяйки дома она так и не сделала, как и хотела, перестановку. Теперь Есения жила одна и нужды во второй кровати не было. Самую старую, уже начавшую разваливаться, она решила отправить на дрова, а перину и подушки безжалостно сжечь во дворе дома, когда придёт весна, дабы не засорять сейчас печку.