Дневник

— Потрясающе, — говорит он. — Вы ужасно выглядите, но ваши работы… Боже.

Просто на заметку — наши Мисти и Энджел в Ойстервилле. Это чья-то пропавшая «большая комната». Они пробрались через очередную дыру, чтобы нащелкать снимков и увидеть граффити.

Твои граффити.

Внешний вид Мисти, то, как она не может согреться даже в двух свитерах, как у нее стучат зубы. Как трясется ее рука, когда она протягивает Энджелу рисунок, — из-за нее плотная акварель трепещет. Это какой-то кишечный микроб, оставшийся с пищевого отравления. Даже здесь, в полумраке запечатанной комнаты, где единственный свет — тот, что просачивается сквозь шторы, — она в очках от солнца.

Энджел таскает туда-сюда сумку с фотоаппаратом. Мисти принесла портфолио. Это ее старый, черный пластиковый, со времен учебы, тоненький чемоданчик со змейкой, опоясывающей его по трем краям, чтобы открывался и раскладывался плашмя. Тонкие полоски-резинки удерживают акварельные рисунки с одной стороны портфолио. С другой стороны в кармашки разных размеров прячутся наброски.

Энджел щелкает снимки, а Мисти раскладывает портфолио на диване. Когда она вынимает пузырек с пилюлями, ее рука так сильно трясется, что слышно, как внутри гремят капсулы. Выуживая капсулу из пузырька, она поясняет Энджелу:

— Зеленая водоросль. От головной боли, — Мисти кладет капсулу в рот и предлагает. — Идите, гляньте на пару рисунков, и скажите свое мнение.

Диван пересекает какая-то Питерова надпись. Его черные слова ползут по семейным фото в рамочках на стене. По вышитым подушкам. По шелковым абажурам. Он задернул плиссированные шторы и краской вывел слова поперек их внутренней стороны.

Ты вывел.

Энджел берет из ее руки пузырек и поднимает его к свету, падающему из окна. Трясет пузырек с капсулами. Говорит:

— Здоровые.

Желатиновая капсула у нее во рту размягчается, и внутри вкус соленой фольги, вкус крови.

Энджел вручает ей фляжку джина, извлеченную из сумки для фотоаппарата, и Мисти с бульканьем заглатывает полный рот горечи. Просто на заметку — она пьет его выпивку. На худфаке учат, что в среде наркотиков существует этикет. Положено делиться.

Мисти предлагает:

— Выручайте себя. Берите одну.

А Энджел отщелкивает крышку пузырька и вытряхивает парочку. Роняет одну в карман, со словами:

— На потом.

Заглатывает оставшуюся с джином и корчит жуткую гусиную гримасу, склонившись вперед и выставив красно-белый язык. Зажмурив глаза.

Эммануил Кант и подагра. Кэрен Бликсен и сифилис. Питер сообщил бы Энджелу Делапорту, что страдание — ключ к его вдохновению.

Раскладывая наброски и акварели по дивану, Мисти спрашивает:

— Что скажете?

Энджел по очереди кладет каждую картину и поднимает следующую. Качая головой — «нет». Одной только прической, из стороны в сторону, как в параличе. Говорит:

— Просто невероятно.

Поднимает еще картину и спрашивает:

— Вы какими принадлежностями пользуетесь?

Какой кистью?

— Соболевой, — отвечает Мисти. — Иногда беличьей или бычьего волоса.

— Да нет же, глупая, — говорит он. — На компьютере, для набросков. Не могли же вы сделать такое ручными приспособлениями, — он стучит пальцем по замку на одном рисунке, потом стучит по коттеджу на другом.

Ручными приспособлениями?

— Вы же пользуетесь не только линейкой и циркулем, так? — допрашивает Энджел. — И транспортиром? У вас получаются точные, идеальные углы. Вы используете трафарет или лекало, верно?

Мисти спрашивает:

— Что такое «циркуль»?

— Ну, как в школьной геометрии, — объясняет Энджел, растопыривая большой и указательный палец и демонстрируя. — На одной ножке иголка, в другую вставляют карандаш, чтобы строить идеальные кривые и окружности.

Он поднимает картину с домом на склоне холма, над берегом моря, где океан и деревья переданы просто оттенками синего и зеленого. Единственный теплый цвет — желтая точка, огонек в окне.

— Эту я мог бы разглядывать вечно, — говорит.

Синдром Стендаля.

Говорит:

— Я дам вам за нее пятьсот долларов.

А Мисти отзывается:

— Не могу.

Он вынимает из портфолио еще экземпляр и спрашивает:

— А как насчет этой?

Она не может продать ни одну.

— Как насчет тысячи? — предлагает он. — Я дам вам тысячу за одну эту.

Тысяча баксов. Но Мисти все равно отвечает:

— Нет.

Глядя на нее, Энджел говорит:

— Тогда я даю вам десять тысяч за все вместе. Десять тысяч долларов. Наличными.

Мисти берется ответить «нет», но -

Энджел говорит:

— Двадцать тысяч.

Мисти вздыхает, и -

Энджел говорит:

— Пятьдесят тысяч долларов.

Мисти смотрит в пол.

— Ну почему, — недоумевает Энджел. — У меня возникает чувство, что вы ответите «нет» и на миллион долларов?

Потому что эти картины незакончены. Они не совершенны. Их нельзя показывать людям — пока нельзя. Есть еще многие, которые она даже не начала. Мисти не может продать их, потому что они нужны ей, как эскизы для чего-то большего. Они все — части чего-то, что она пока не видит. Они — подсказки.

Кто знает, почему мы делаем то, что делаем.

Мисти спрашивает:

— Зачем вы предлагаете мне столько денег? Это что — какая-то проверка?

А Энджел расстегивает змейку на сумке от фотоаппарата, со словами:

— Хочу вам кое-что показать.

Вынимает несколько металлических блестящих инструментов. Первый — пара острых прутов, которые соединяются одним концом, образуя букву «V». Второй — металлический полукруг, в форме буквы «D», размеченный дюймами по прямой стороне.

Энджел приставляет металлическую «D» к наброску с сельским домиком и говорит:

— Все ваши прямые линии — абсолютно прямые.

Прикладывает «D» к акварели с коттеджем, — а ее линии совершенны.

— Это транспортир, — поясняет он. — Им измеряют углы.

Энджел прикладывает транспортир к одному рисунку за другим, повторяя:

— Все ваши углы как один идеальны. Идеальны углы в девяносто градусов. Идеальны углы в сорок пять градусов, — говорит. — Я заметил это еще по рисунку с креслом.