Дни мародёров

— Джеймс, у меня правда ничего не было с Эдгаром Боунсом.

— Я знаю.

Тут Лили вдруг шагнула вперед и прижалась к нему.

— И может быть я и «Нимбус», но мне не хочется знать о том, сколько «Комет» у тебя было до меня. Совсем не хочется.

Джеймс деланно нахмурился и поднял её лицо за подбородок.

— Боже, Эванс, ты только что сравнила себя с метлой?

Лили засмеялась.

— Эй! Ну-ка идите отсюда! — закричал продавец ёлок, когда заглянул за пышные ветви через пару минут и увидел парочку, слившуюся в горячем поцелуе. — Найдите себе другое место!

— Кстати о полетах, — сказал Джеймс, когда они, давясь смехом, убежали от грозного ёлочника. — Не хотите прокатиться, мисс Эванс? — и он кивнул на небольшой загон, в котором степенно прохаживались гиппогрифы в цветных попонах.

Рука Лили испуганно сдавила его ладонь, зеленые глаза обратились на него с таким ужасом, словно он предложил ей искупаться в проруби.

— Да ладно, тебе понравится! — уверено заявил он.

— Три года назад ты вернулся с загипсованной рукой и всему курсу хвастался как свалился с гиппогрифа! — Лили схватила его за куртку, удерживая, хотя Джеймс был уже весь там. — Джеймс!

Он оглянулся на неё, светясь азартом, но увидел её белое лицо, вспомнил, как сильно она боится высоты и подавил горький вздох.

— Ну ладно. Придумаем что-нибудь другое. Пошли.

Лили тяжело сглотнула, поймав взгляд, которым он проводил какого-то мальчишку, который уже примеривался к одному из гиппогрифов.

Мерлинова борода. Она об этом пожалеет.

— Хорошо, — выдавила она, удержав его. — Давай прокатимся.

Гиппогриф, которого выбрал Джеймс был очень красивым, светло— серым, с белым оперением на крыльях и хвосте. Когда Лили приблизилась к нему, он быстро повернул голову набок и на девушку настороженно взглянул янтарный, суровый глаз. От гиппогрифа пахло лошадью, перьями и немного навозом — запах был как в голубятне, в которую они с Северусом лазили в детстве, подкармливая его больную сову.

Попону сняли и под ней обнаружилось нечто наподобие седла со стременами и уздой, один вид которой вызвал у Лили трепет. Когда же Джеймс усадил её в седло и Лили почувствовала, как движется под ней сильное, мускулистое тело, её трепет перерос в настоящий ужас, сопровождаемый сильным ознобом.

— Джеймс, он сейчас взлетит, -тоненько произнесла она, когда гиппогриф нетерпеливо забил копытом и переступил с места на место.

Джеймс рассмеялся и легко вскочил в седло позади неё.

— Один круг — один галлеон, — серьезно напомнила Джеймсу конопатая девчонка — та самая «девушка» Ганса.

Джеймс бросил ей маленький мешочек.

— За нами не занимать, — он подмигнул девчушке и она покраснела.

— За перья лучше не дергать, — шмыгнула носом она, когда увидела, как Лили положила руки на шею монстра. — Он этого не любит. Может откусить палец.

Лили заледенела и вцепилась в крайне ненадежную, на её взгляд, ручку на седле.

— Ну что, поехали! — Джеймс прижал её к себе покрепче. Момент был неподходящий, но Лили все равно почувствовала, что он слегка возбужден. Поразительно, как его могут заводить такие вещи — у неё самой от ужаса зуб на зуб не попадал.

Люди, прогуливающиеся по ярмарке остановились, когда гиппогриф расправил гигантские крылья. Все любили это зрелище и Лили сегодня сама пару раз останавливалась, посмотреть, как крылатый зверь разгоняется и взлетает, унося в морозное небо восторженные крики наездников. Но сейчас она была одним из них. И это было совсем не круто.

— Боже-Боже-Боже... — тоненько забормотала она, когда гиппогриф снялся с места и побежал. Её подбрасывало в седле, тревожа и без того не утихшую боль в низу живота, от страха она вся обратилась в камень, вверив свою жизнь хлипкой ручке на кожаном седле. Она сама не слышала, что бормочет всё громче и громче, как вдруг Джеймс рывком прижал её к себе и в тот же миг гиппогриф присел, оттолкнулся от земли, хлопнув крыльями и взмыл вверх, да так резко, что Лили чуть не стошнило. Возникло такое чувство, будто некоторые очень важные органы так и остались на земле. Словно со стороны она услышала свой отчаянный визг и хриплый вопль Джеймса у себя над ухом.

«Господи, Господи, Господи!» — безотчетно молилась она, онемевшими ногами сжимая бока гиппогрифа, пока её тело рывками подбрасывало всё выше и выше. «Боже, не дай нам упасть, не дай упасть!»

И тут внезапно рывки прекратились, её выпрямило, развернуло и ветер перестал срывать её с седла. Она уже подумала, что они, должно быть, приземлились, как вдруг услышала у себя над ухом далекий, уносящийся вместе с ветром крик:

— Открой глаза!

И она открыла.

Хотя бы раз в жизни, но каждый человек испытывает это чувство.

Когда счастье вдруг выходит из берегов.

Внизу раскинулась Годрикова лощина — ладонь, полная снега, такого гладкого и ослепительно— белого, что по нему хотелось хлопнуть пятерней. Казалось, что мир протягивает её сливочному зимнему небу, чтобы оно уткнулось в неё лицом.

— Джеймс... — восторженно крикнула Лили, слегка задыхаясь от захвативших её чувств. Мимо них проносились птицы. — Джеймс!

— Я знаю! — радостно крикнул он в ответ.

— Потрясающе! — выдохнула она, глядя вниз, на скользящую по снегу серую ленту речки, на ёжик елей и безупречно— гладкий рисунок белоснежных холмов. — Джеймс, это просто невероятно! — и она засмеялась, выталкивая из себя остатки страха. — Я лечу! ЛЕЧУ-У!

Джеймс издал довольное хриплое «Ха!» и взвыл на манер американского койота. В этот же миг гиппогриф хрипло каркнул, словно тоже хотел поделиться с ними своим восторгом, а потом вдруг сделал мощный гребок всеми лапами сразу, взмахнул крыльями и спиралью упал вниз, прижав крылья к бокастому крупу.

Лили смеялась и визжала, Джеймс счастливо ругался и тоже что-то орал.

Довольный, засидевшийся на земле гиппогриф купался в океане облачного, текущего во все концы перламутра, падал, взлетал, нырял, скользил по ветру, как по исполинским шелковым лентам, а наездникам только и оставалось, что тонуть в хлопающей одежде, как можно крепче держаться друг за друга и просто заходиться от восторга.

Лили раскидывала руки, когда гиппогриф камнем падал вниз, громко, счастливо хохотала и визжала, когда Джеймс заставлял гиппогрифа выделывать «мертвые петли» и «бочки», пронзительные вскрики зверя эхом разлетались под стеклянным куполом мороза, солнце было повсюду и рядом был Джеймс.

Она была счастлива.

Однако, далеко не все каникулы они провели, мотаясь по снежному городку.

Бывали такие дни, когда им было настолько лень куда— либо выбираться, что они только и делали, что часами валялись в постели, убаюканные сухим теплом и далекими завываниями метели за окнами. В такие дни они занимались всякой ерундой: играли в карты, дрались подушками, соревновались, кто первый моргнет или (это уже была инициатива Джеймса), говорили вслух, что хотели бы сделать друг с другом в постели — это уже было соревнование на то, кто первый покраснеет. И, надо сказать, один раз Лили всё же победила.

Кроме этого они слушали The Beatles и читали вслух. Причем когда это делала Лили, Джеймс с каменным лицом вставлял особенно смешные комментарии в самые серьезные моменты и всё портил. А если они и выбирались из постели, то только для того, чтобы перекусить, или забраться вдвоем в огромную круглую ванную, установленную в крошечной сауне на нулевом этаже. Это были блаженные часы жаркого, пенного уединения, одновременно вблизи и вдали от снежных заносов и мороза.

Единственное, что слегка омрачало картину абсолютного счастья Джеймса, так это то, что, несмотря на все попытки, у него не получалось доставить Лили такое же удовольствие, какое получал он сам во время их близости. Ей, очевидно, все ещё было больно — он и сам чувствовал, что она узковата для него, но если его это обстоятельство очень быстро швыряло его на небеса, то Лили все время вздрагивала, жмурилась и кусала губы, но так, чтобы он не видел. И хоть бы раз пожаловалась! Но нет, она принимала его каждый раз с такой искренней улыбкой и нежностью, что Джеймс совершенно ничего не понимал.