Дни яблок
Шрифт:
— Ну да, конечно, — раздражённо оборвал её я, — всё про мужчин знаешь исключительно ты, интересно, откуда?
— Бывала в пионерских лагерях, — очень убедительно сообщила Аня.
Мы подошли к подъезду.
— Гамелина, — заинтересованно сказал я, — никак не могу понять, о чём ты думаешь… на самом деле.
— Если бы я сама знала, — вздохнула Аня. — Я иногда стесняюсь своих мыслей, правда. С тобой такого не бывает?
Вместо ответа я открыл дверь. Взвизгнула пружина. Повешенный мальчик — его бестелесная суть, уцепившаяся за наш подъезд, — поспешил нам навстречу.
Гамелина навострила уши. Призрак оскорбился и канул в стену.
— Что ты там бормочешь, Даник? — спросила Гамелина. — Ты вообще всё время что-то бормочешь или бурчишь. Или молча дусишься.
— Именно это тебя во мне заинтересовало? — надувшись, спросил я.
— Не только, — отозвалась Аня, — У тебя глаза необычные и волосы вьются… И потом, ты интересный… С тобой весело и можно помолчать… ты молчишь не страшно.
Обычно я знаю, о чём думают люди. Что поделаешь, дар не подарок. Я слышу не все мысли, конечно. Некоторые, самые сильные, в основном — плохие… Люди всегда думают плохое так ярко. И вот до сих пор не услыхал ни одной гамелинской мысли, так отклики, полутона, длинные волны…
«Как она умудряется это делать? — подумал я. — Нет, просто интересно… Вообще не думает, что ли? Ни о какой защите не может быть и речи, не вижу за ней сути».
Мы дошли до третьего этажа, и Аня, похлопав себя по карманам, принялась вертеть коврик у двери. Я вспомнил, как что-то звякнуло на кухне, когда она разглядывала нитки, что-то металлическое. Тем временем Гамелина закончила поиски. Ключ не нашёлся.
— Его нет, — радостно, сказала из темноты Аня, — ума не приложу, куда он делся?
— Он у нас дома, — ответил я, наблюдая эти нехитрые шашни, — пойдём, поищем. Не торчать же тебе в подъезде.
Аня откинула выбившуюся из косы прядь назад и посмотрела на меня.
— Спустись ниже, я плохо тебя вижу, — сказала она. — Темно.
— Ой, да ладно тебе, Гамелина, — радостно отозвался я, — слышишь-то ты хорошо. Пошли, говорю, поднимемся ко мне. Попьём чаю, там остались крошки от твоего пирога, угостишься.
— Ну, выбор невелик, — рассудительно заметила Гамелина, — действительно, не в подъезде же торчать. Я поднимусь к тебе, — она помолчала секунду, — пообещай, что скучно не будет…
— Торжественно ничего не обещаю и не клянусь, — сказал я.
— Хитрый выбор, — одобряюще сказала мгла Аниным голосом.
И мы пошли вверх, три пролёта, медленно. Лампочки в подъезде попытались было загореться пару раз, но безуспешно. Свет погас всерьёз.
— Светомузыка просто, — рассеянно заметила Аня, — каждый раз, как к вам поднимаюсь, такое. Где-то провода не в порядке.
«В голове у тебя провода, — мрачно подумал я. — не в порядке. Гудят. Нифига не слышно. О чём-то ты размышляешь, Гамелина?»
Мы подошли к двери. Аня стащила с шеи косынку и взмахнула ею у меня перед носом.
— Эти твои духи, они с запахом вербены, да? Странный такой аромат, — сказал я. — Как называются?
— Это домашнее
мыло, — ответила Гамелина. — Эмма делает. Правда, хорошо пахнет?Я недолго повозился в поисках замочных скважин — одной, второй, — и мы вошли в квартиру.
— Вербена, — пробормотал я, — дух греха…
— Вот и мне так кажется, — церемонно сообщила Аня. — Возьми у меня плащ.
Квартира, несмотря на относительно непозднее время, была погружена в сладкий сон.
— Даже и хорошо, что света нет. Так интересно! Пройдем как по лабиринту, — прошептала Аня.
— И врежемся в стену лбом, — таинственно закончил я, будет «гори-гори ясно».
Гамелина хихикнула и сняла, судя по звуку, сапожки.
— Главное — добраться до кухни, — зашептал я, — там чай, еда и с улицы свет. Хоть какой-то.
Аня хмыкнула и провела по мне рукой, вслепую, сверху вниз, начав со лба.
— В темноте у вас всё по-другому, — сообщила она.
На кухне действительно было светлее. В окно просачивался, мутный от тумана, свет ярких жёлтых фонарей на площади.
— Давай чаю попьём, — прошелестела Гамелина, — у меня всё просто склеилось от этой «Пепси» твоей.
Я нашарил спички, зажёг конфорку и поставил чайник. Синий отсвет огня обнаружил Басю, прытко уклоняющуюся от гамелинских посягательств.
— Что это с ней? — удивлённо спросила Аня. — Одичала или как?
Бася юркнула под тахту и чихнула там злобно, раз и другой.
— Чтоб ты здорова была, — прошептал я, усевшись на пол.
— Яне слышу, что ты там бормочешь? — сказала Аня. — Ты разговариваешь с креслом?
— Да, — ответил я, оторвавшись от разглядывания кошачьих очей. — Ты не поверишь, какое он… оно интересный собеседник…
— Хм… — заметила Гамелина, подойдя поближе, так что я разглядел её ноги, — у нас есть одна старая табуретка, очень старая… так ни слова, за всё время.
— Мне кажется, — быстро сказал я, — она всё время видела одно и тоже э-э-э место. И что она может сказать после этого?
— Будто бы ваше кресло смотрит на вас свысока, — ухмыльнулась невидимая Аня.
— В детстве я не раз с него падал, — ответил я и пошарил руками вокруг себя.
— Гамелина, я нашёл только брелок, — сказал я и протянул ей маленького медного зайца, — а вот куда ты дела ключ?
— Ну, я знаю? — равнодушно протянула она. — Может, дыра в кармане, а может, перчатки скользкие… Ты ж помнишь этот ригель: тяжёлый, длинный…
Кухня наполнилась неверным, удушливым теплом. Я поднялся, выключил конфорку, и зыбкий свет её угас, уступив место полумраку, едва разбавленному далёкими фонарями.
— Можно я возьму ваше варенье? — попросила Гамелина. — У вас всегда такое необычное…
Я молча налил ей чаю и отодвинулся от буфета. Анька опустилась на коленки и принялась рыскать по полкам и извлекать банки из буфета, бормоча: «Так, это клубника, тут слива, а здесь что-то красненькое… Даник, а тут что написано? А, райские яблоки с веточками, это наша банка, Эмма вам принесла…»
Я решил прервать это жужжание.
— Аня, — сказал я, — ну что ты как оса? Чего снуёшься там во мраке?