До особого распоряжения

Только дня через три после визита доктора вождь спросил Махмуд-бека:

– Ты веришь ему?
– Он имел в виду доктора.

– Верю...
– ответил Махмуд-бек.

Вождь замолчал. Подумав, он задал новый вопрос:

– У тебя нет друзей?

– Есть...
– сказал Махмуд-бек.
– И много...

Вождь провел ладонью по плотному камню, из которого были выложены тюремные стены.

– Они слабые, твои друзья?
– опять спросил, вождь.

– Сильные. Но они далеко... Им пока трудно до меня добраться. Но они доберутся. Я знаю. И жду...

–

коротко ответил Махмуд-бек.

Вождь внимательно посмотрел на Махмуд-бека. Да, такой человек умеет ждать. И он дождется. А вот

ему нельзя даже мечтать о свободе. Враги оказались хитрее. Вождь может презреть тюремные стены и

через несколько часов уже мчаться по степи, но в это время с его сыном будет покончено.

Когда вождь молчит, медленно покачиваясь, он думает о сыне. Только о нем.

Махмуд-бек умеет начинать разговор издалека, не спеша подходить к главной теме. Он знает, что,

когда вождь вспоминает сына, он становится добрее, менее осторожным.

– Мои друзья могут и вам помочь...
– неожиданно говорит Махмуд-бек.

Вождь сделал вид, что не расслышал. Он продолжал раскачиваться, продолжал думать. Махмуд-бек

тоже умолк.

Слышно, как один из заключенных рассказывает о своей жизни. Ничего радостного в ней нет. Отца

убили, сестер угнали в чужую страну. И конечно, он мстил, как мстят люди степей и гор, не разбираясь ни

в чем, жестоко и слепо. Под руку мог попасть совершенно невинный человек. Наверное, и попал не один.

– Чем помочь?
– наконец спросил вождь.

– Мои друзья могут узнать о вашем сыне... Где он...

– Могут?

– Да... Но только узнать.

– Мне больше ничего не надо.

Вождь снова провел рукой по твердым, влажным камням.

– Что нужно от меня?
– спросил он.

– Пока ничего...
– улыбнулся Махмуд-бек.
– Расскажите о своем сыне...

130

Вождь племени доволен. Такая просьба означает, что можно вспоминать вслух! И с тобой рядом

человек будет тоже тосковать, радоваться, мечтать о свободе. И совсем не чувствовать, что здесь, за

спиной, крепкие, мрачные стены.

Сверток с трудом протащили через заржавленные прутья решетки. Пятна от ржавчины остались едва

различимыми полосками на грязноватой тряпке. Агроном присел на корточки и первый вопрос задал о

здоровье Махмуд-бека.

– Ничего... Все нормально… - по-русски ответил Махмуд-бек.

В камере сгущались сумерки, но агроном все же заметил бледность Махмуд-бека. Тот редко бывает

на солнце, на воздухе. Агроному стало неловко за свои загорелые руки, которые он скрестил перед

самой решеткой. Наверное, от них пахло землей, арычной илистой водой. Но руки некуда было деть...

– Нормально...
– повторил Махмуд-бек.

Ясно по тону, по затянувшейся паузе, что Махмуд-беку нужно что-то сказать, очень важное. Агроном

наклонился к решетке, почти лбом касаясь прутьев.

– Я вас слушаю, Махмуд-бек...

– доверительно сказал он.

За спиной агронома безучастно ходил стражник.

Агроном повернулся... Стражник понял и отошел на несколько шагов в сторону. Сегодня ему хорошо

заплатили. И к тому же из начальства в тюрьме в это время уже никого не было.

Махмуд-бек все понял. Благодарно кивнул.

– У меня действительно есть к вам большая просьба.

– Слушаю, Махмуд-бек.

И опять пауза. Чувствуется, что на этот раз просьба будет необычной.

– Я хочу знать, куда спрятали сына вождя...
– наконец произнес Махмуд-бек.

Агроном покосился в угол камеры, где, словно в молитвенном обряде, замер величественный старик.

Власти не только держали его в цепях. Любимый сын вождя был надежно спрятан. Если племя

попытается освободить своего предводителя, то молодой человек будет немедленно уничтожен. И вождь

понимал, что это не только угроза. Он и сам не бросал слов на ветер, жестоко расправляясь с

противниками.

– Я попытаюсь...
– сказал агроном.

– Попытайтесь...
– Махмуд-бек, считая разговор законченным, улыбнулся.
– А теперь расскажите, что

творится на белом свете.

Одно интересовало Махмуд-бека: дела на фронте. Когда-то сообщения агронома были лаконичными

и невеселыми, но в последнее время все чаще и чаще звучали слова:

– Советские войска вступили в Софию. Третий Украинский. Освобожден Таллин. Подписано

соглашение о перемирии с Финляндией...

– Та-ак...
– протянул Махмуд-бек и невольно провел ладонью по лбу. Звякнула цепь. На запястье, под

наручников, обнажился красноватый след.

Агроном взглянул опять на свои крепкие, загорелые руки.

Скатерть была старенькой, вся в масленых, расплывшихся пятнах. О нее уже не раз после сытного

обеда вытирали жирные пальцы. Скатерть-дастархан верно послужила в богатом доме. Теперь ее

отдали без всякой жалости. Из тюрьмы никакие вещи не возвращаются. Русский агроном знал об этом и,

вероятно, попросил кого-то из служащих министра завернуть угощение именно в такой дастархан.

А угощение было богатым... Свежее мясо, печенка с кольцами лука, острой приправой, пахучими

травами. Свежие лепешки. Кружочки казы, из которых проглядывали пятнышки сала с еле заметными

точками тмина.

Махмуд-бек молча расстелил скатерть перед стариком. Разгладил помятые уголки.

Старик не двигаясь смотрел в сторону оконца с крепкой решеткой. Небо постепенно темнело. Таяли

приятные осенние сумерки. Замигала единственная звездочка, которая настойчиво хотела пробиться

сквозь металлические прутья.

– Пожалуйста...
– Махмуд-бек протянул руку, указывая на дастархан.
– Угощайтесь, уважаемый...

Старик молчал. И по-прежнему не поворачивал головы, продолжая рассматривать темнеющее небо