Добрый мир

войти.

– Раздевайтесь, пожалуйста, вот здесь... Нет-нет, не разувайтесь, у нас

не прибрано, проходите!
– Он повел учительницу в комнату.
– Вы насчет

Тольки, да? Опять какие нелады?
– мужчина подвинул гостье стул.

– Да, я насчет Толика, - ответила Людмила Ильинична и замолчала. Но

как-то нужно было начинать.

– Понимаете, тут у нас... А Толик дома?

– Ну да. Он там, в другой комнате. Позвать?

– Ага, позовите.

Толя!
– позвал отец.
– Анатолий! Поди сюда, тут к тебе учительница

пришла! В дверях боковой комнаты появился Приходкин-младший.

– Че?
– он посмотрел на учительницу и опустил голову. – Че вы

пришли-то?
– тихо покосившись на дверь , из которой вышел, спросил он.
–

Сказали бы папке, он бы сам в школу пришел.

– Понимаешь, Толик... понимаешь, я сегодня в общем-то не хотела так.

– Людмила Ильинична встала и подошла к мальчишке. Она положила ему руку

на плечо.
– Я как-то случайно, ты меня извини, честное слово! Будто, знаешь,

тормоз какой-то сорвался, правда. Извини меня!

– А че, вы же не виноваты, я же сам... это...
– мальчишка растерялся.

– Но нам нельзя так, понимаешь, и я... ну неприятна себе после этого.
–

Людмила Ильинична обернулась к отцу и быстро заговорила: - Видите ли,

сегодня у нас на уроке... безобразный случай вышел. Я вашего сына ударила.

По щеке. Даже не знаю, как это получилось. Но я не потому, что боюсь, будто

вы будете жаловаться, вы не подумайте! Я просто никогда не дралась, и это

все так мерзко с моей стороны получилось, что...

– Ну что вы' Ну чего вы так волнуетесь! Не надо!
– Приходкин-старший

и сам растерялся. Он вскочил со стула и несколько раз быстро пригладил

волосы.
– Если получил, то, значит, заслужил! Мне самому иногда хочется ему,

паршивцу, врезать. Вы не расстраивайтесь, ему на пользу пойдет. Бывает!

Людмила Ильинична не слышала, как в комнате появился кто-то еще.

Голос за спиной буквально заставил ее вздрогнуть.

Ну и ну. Докатилися! — громко сказали за спиной.

Людмила обернулась. У дверей, откуда недавно вышел Толик, стояла

среднего роста полноватая женщина. Ничего особенного в ней не было:

обыкновенное лицо, о котором только и можно было сказать, что оно -

«репкой вверх», Да еще, пожалуй, выделялась прическа, непропорционально

высокая и идеально уложенная. «Шиньон, что ли?» - не к месту удивилась про

себя Людмила.

Докатились, говорю. Грехи, никак, замаливать прибежала? Не стоило!

Перетопчемся как-нибудь, не гордые.

– Да ты что, Люба? Человек зашел вот об Анатолии поговорить, а она...

ишь ты, подбоченилась!
– Глава семьи, вконец смущенный, повернулся к

учительнице: - Вы ничего, она у меня не особо привегливая, характер такой...

Поставь-ка, Любонька, чайку, а?

– Чего? Чего ты там сказал про характер? Пентюх ты бесхребетный!

Чайку им! Тут его сынку мозги вышибают, а он - ,чайку!
– Приходкина

двинулась к Людмиле.
– Ну что, милочка, боязно стало, да? Щас небось

думаешь, жалобы в районо писать будут, а там и по башке достанется? А?

Ишь, принарядилась!

Людмила замерла. Она не испугалась, нет, просто у нее появилось такое

чувство, будто ее связали, и было непонятно - то ли биться в этих путах, то ли

затаиться.

– Я не принарядилась, я всегда так хожу. И я не боюсь жалобы... И я не

милочка вам! Я к Толику пришла. Извиниться. Почему вы так со мной

разговариваете?

– Меня еще не учили, как разговаривать! Самою-то хорошо научили?

Хорошо, да?
– она подходила всё ближе.

– Мам, да мне не больно было, чего ты!
– Сын схватил мать за руку, но

она, даже не посмотрев в его сторону, отмахнулась.

– А вить напишу. Напишу! Я вам покажу, как с нами обращаться

нужно! Гляди-ка на нее: вырядилась, нафуфырилась - а сама же и руки

распускать!

– Любовь, прекрати! Прекрати, говорю, слышишь! Ты что как с цепи

сорвалась? К ней человек в гости, а она...
– Приходкин тоже двинулся к

Людмиле, с таким расчетом, чтобы оказаться между нею и женой.
– Вы нас

извините, - он попытался улыбнуться, - мы тут маленько повздорили, вот она

и развоевалась.

– Что? Это я-то с тобой вздорила? Что ты врешь! Ты ж мне рот

затыкаешь! Что ты мне вечно рот затыкаешь, а?! Сам пентюх пентюхом, а мне

еще и рот затыкать! Оне тут -поди-ка ты!
– нтилигенты-макаренки! За дрова не

плотют, за свет не плотют - у них, видишь ли, льготы! А меня же еще хают: я

воспитываю иеправильно, я всех обскандаливаю... А этот - с цепи сорвалась!

Вон, погляди, сынулю родного по морде бьют -зто они воспитывают, на это у

них льготы!.. Пусти! Видала я таких гостей!

Он схватил ее за плечи и не пускал. И тоже почти кричал:

– Пр-рекрати, Любовь, слышишь! Добром прошу! Ты же посмотри, что

вытворяешь! Надо мной уже вся деревня потешается, из-за тебя, выдра

несчастная!

Людмила тихо отступала к двери.

В сенях она сообразила, что уходит без пальто. Остановилась.

Противно дрожали ноги, и вспотели ладони. Она достала платок и стала

вытирать руки. «Так-так, - пыталась сообразить она, что делать дальше, - без

пальто будет холодно...» Она терла ладони и соображала: «Это сейчас я потом

жарким обливаюсь, а на улице, как сказано, не Ташкент...» Мысль терялась.

Из этого оцепенения ее вывел скрип двери. В сени выскочил

Приходкин-младший с ее пальто в руках. Увидел учительницу.

– Вот, вы забыли, наденьтесь!

– Спасибо, Толик. Я сейчас...
– Людмила взяла пальто и стала