Добрый мир

оставлять же было школу без истории.

—

Ну-ну, помню. А при чем здесь это?

—

При том. Как ты думаешь, чем я от нее отличаюсь?.. Ага! Вот этим

самым: меня пять лет в университете натаскивали и, натаскав, сказали: вот

тебе, Борода, диплом, вот поплавок, топай, Борода, покажи, чему научился. А

ведь Наталья умница и отличница, у нее поурочные планы не хуже моих

каракулей, наверняка. Так на кой хрен я здесь? Чтобы сделать ритмичный урок,

отбарабанить им текст со стр. тридцать до стр. тридцать шесть и улыбаться

потом от счастья твоему Прокопьичу? Шиш! Чтобы научились думать: а что

за стр. тридцать шесть. Понятно? А импровизации — это уж мое личное дело.

Тут уж насколько фантазии хватит...

Саша уже видел, что заходит слишком далеко, что Вера вот-вот сверкнет

своими черными глазами — и до конца дня они уже больше не заговорят. Но

его, по инерции, что ли, продолжало нести не в ту сторону.

—

А ты знаешь, до чего он еще докопался? Я в запале пиджачок

сбросил, на спинку стула его кинул, а он: «А без раздевания нельзя было

обойтись?» Там, видишь ли, на задней парте Лопахина хихикнула.

—

И тоже ничего пенькового не вижу! — резко оборвала его Вера.—

Если я во вдохновении прекрасном сброшу с себя блузку,— у меня вот нет

пиджачка! — то, извини, в лифчике щеголять буду!.. Все у него пни, один он

гений непризнанный.

И Саша остался в кухне один. «Не надо было этого ТВОЕГО

Прокопьича»,— растерянно подумал он. Доев суп и успокоившись, Саша

пошел в комнату.

— Вер, а Вер? Ну что ты обиделась? Что Прокопьича «твоим» назвал,

что ли? Так ты же сама постоянно: «Зато смотри как одевается! посмотри

какой такт!» А он просто старый козел! Самому под пятьдесят, а уж как

изогнется: «Ах, Вера Михална, ах, Вера Михална! Вы для школы прямо

рождены! Ах, Дарья Сер-гевна, да ах, Дарья Сергевна! Никогда не видел таких

ПЛАСТИЧНЫХ уроков!» А у этой Дарьи Сергевны на географии ребятня

дрыхнет вповалку, только что не повизгивает во сне.

— Хватит! — крикнула Вера звенящим голосом.— Эгоист! Его ждешь

полдня, от печки к окну, от окна снова к кастрюлям, а он придет: тот дурак,

эта не умнее. На себя оборотись! Геродот со станции Тулун.

Саша потрогал свою бороду, сразу обеими руками, открыл было рот. Но

ничего не сказал и вышел вон.

В сенях висела штормовка. Саша надел ее и вышел на улицу. Пошел

направо, вниз. Там, в конце улицы,— улица спускалась к речке — был мост, а

сразу за мостом — лес. Туда и понесли кони.

Километра два он отмахал вслепую: ничего не видел, ничего не слышал.

Потом, остановившись, сел на поваленную лесину, раскрыл глаза. И увидел

два обрывка тропы — в ту и другую сторону, сто деревьев вокруг, зеленых,

желтых и красных, и самого себя на замшелом дереве, злого и дерганого. А

затем и все остальное: порыжевшую траву, куст шиповника с ярко-красными

продолговатыми ягодами, толстенную лиственницу с желтой гривой хвои и

дятла на ее стволе. Дятел поскакал-поскакал и принялся заниматься своим

обыкновенным делом: гулко и часто долбить. «Вот самоубийца! —

одобрительно подумал о дятле Саша.— Ведь знает, что головку стряхнет — а

долбит!» Саша дотянулся до шиповника и сорвал ягодку. Съел. Сорвал еще. И

пошел собирать в карманы от куста к кусту.

После «беломорин», выкуренных на лесине, прорезалось наконец

обоняние, да с такой силой, что Саша не выдержал. «Точно, эгоист! Они там

тычутся в четырех стенах, а мне и горя нет, как конь в чистом поле...» И ему

стало невмоготу, что все это буйство запахов и цвета вдыхает и видит он один.

«Ну не подлец ли! — крутнулся на месте Саша.— Пришел, облаял — и в

леса!» И он побежал на тропинку.

Он перешел на шаг возле самой деревни, у моста. Перед калиткой своего

дома он снял очки и аккуратно их протер. Постоял еще, успокаивая дыхание, и

вошел наконец во двор. На верхней ступеньке крыльца в толстой вязаной

кофте сидела Вера.

—

Здорово, Борода. Заходи,— обыкновенным своим голосом

сказала она.

Саша подошел к ней и сел рядом. Осторожно обнял ее за плечи.

—

Извини, матушка. Буйство ндрава...— И без всякого перехода: —

Покатили, мать, в лес! Там такая благодатища!

—

Пошли,— согласилась Вера. Она зашла в дом, переоделась. И

Саша повел ее туда, откуда только что прибежал сам.

Они шли по лесу в обнимку и разбирали происшедшее за обедом, еще не

научившись оставлять такие вещи без разбора.

—

Я тебе всегда говорила, что ты злой,— легонько, без нажима,

укоряла Вера мужа.— Это надо же так взбеситься! И главное — из-за чего! В

первый раз, что ли?

—

В том-то и дело,— непонятно ответил Саша.

—

Как это? В чем ТОМ? — переспросила Вера.

—

Ну в том, что в первый.

—

Опять не поняла. Что в первый? Саша молча теребил бороду.

—

Ну что стряслось, Саш? — Вера остановилась.

—

Да ничего особенного. Этот деятель заявил мне сегодня, что если я

не кончу заниматься самодеятельностью, как он это назвал, то он отстранит

меня от уроков.

—

Ни-че-го себе! Это как? Уволит, что ли?

—

Что-то вроде этого.

—

Так-так... А ты? Ты-то что?

—

А ничего.— Саша оставил в покое свою бороду и снял руку с плеча

жены.— А ничего! Я сказал ему, что лучше пойду в леспромхоз топором

махать, чем кончу заниматься... этим... чем занимаюсь.

—

Так-так...— Вера смотрела на мужа, и лицо ее, сейчас некрасивое,

в предродовых пигментных пятнах, на глазах розовело. И суживались глаза.—