Добрый мир

— говорит,— так кратко?» Мне достаточно, говорю. Ты ведь знаешь, как я эти

планы пишу: тезисы основные набросаю... А он: «Мы же с вами,— говорит,—

на эту тему беседовали: план должен быть весьма подробным». Я говорю:

меня весьма подробные планы сковывают. Вдохновение, говорю, убивают. «А

не надо вдохновляться, работать надо!» И пошло-поехало: «учебный процесс

— вещь строгая», «урок — не импровизация» и так далее. Я говорю:

постойте, вам что, урок не понравился? «Отчего же,— говорит,— с

удовольствием послушал». Так какого ж, кричу, черта! «А нельзя работать по

вдохновению!» Это я, значит, сорок пять минут вдохновлялся, а они

бездельничали. Так ему, видите ли, показалось... Да ты опомнись, кричу,

старый мерин! Я же для них вдохновлялся, и они слушали, рты разинули!

«Пять человек,— говорит,— от силы. А вы со своим вдохновением ничего

кроме ларингита не наработаете». Вот так.

Вера хмыкнула:

—

Ив каком же месте он пень?

—

Вот ничего себе! — Саша вскочил.— Ты что, не понимаешь?

Я же не для него эти сорок пять минут распинался да соловьем разливался! Я

ведь и в девятом «А» точно так же! Ты посмотри, какая тема! Там один

Бисмарк чего стоит! А князь Горчаков? Ты подумай: пацаны весь этот век в

войну играют — и не в русских и американцев, заметь,— а в русских и

немцев. До сих пор! А почему? А вот по этой самой теме! В этой теме,

извини за высокий стиль, истоки самых кровавых войн века!.. Тридцать

пять минут, сорок пять минут... Урок, видите ли, неритмичный, от темы, ах ты

боже мой, отклонился... Да сколько надо — столько и минут! Я, видишь ли,

целых десять минут рассказывал им, что происходило в это время в России.

Он мне: «У вас про Россию будет в курсе «Истории СССР». Да я плевать

хотел, что будет! Когда будет, я стану рассказывать им про Германию и

Америку, если сочту нужным. На меня еще ежовые рукавицы не надевали!

Этот пень не может понять, что история — не набор лубочных картинок на

старинные сюжеты...

—

Не заводись! Спокойнее нельзя, что ли?

—

Можно.— Саша чуть сбавил тон.— Он никак не может понять,

чего я хочу. А я хочу от них не пересказов разжеванных в учебнике страниц, я

хочу привить им чувство историзма. Чтобы они воспринимали все эти

рассказы не разрозненно, а в связи друг с другом. А не как этот пень: прочитал

с десяток исторических романов — и он историю знает! Ни черта он не

знает! В его прилизанную куриную головку никогда не войдет, что от

Александра Невского до наших времен — цепочка всего из десяти

человеческих жизней; один умер, другой родился, один умер, другой

родился... и их всего десять! И в этой ниточке все так переплетено и

завязано, что иногда черта с два поймешь: не то старина до ужаса

современная, не то современность древностью отдает... Он же никогда не

подумает о том, что до сих пор еще живы современники этого самого

Бисмарка, и где они живут — на Кавказе, Балканах, в самой Германии — не

важно, важно то, что для них вся эта «история» — их жизнь, независимо от

того,, знали они Бисмарка или нет; ведь их молодость была так недавно! И

все! И нет истории! Есть живая цепь из событий и страстей, из войн и смертей

близких; и им глубоко плевать, как расчленена эта их история, на какие

курсы и разделы... Вот я и хочу, если мне удастся, конечно, научить своих

учеников воспринимать историю не как набор пестрых картинок, а как целую

нить: это произошло тогда-то и там-то, потому что раньше произошло то-то. А

не так: это было тогда-то, это — потом, а это — в другом курсе «Истории».

—

Саша, у меня отличный слух. Не кричи. Ты лучше скажи: в

девятом «А» ты подавал эту тему точно так же, в тех же самых выражениях,

что и в девятом «Б»? Жестко, по плану? — Голос у Веры был абсолютно

спокойный.

—

Ну почему? Нет. . Вернее, по сути так же, конечно, но в словах...

—

Ага. Значит, там и здесь были какие-то импровизации, верно?

Иначе ты не мог, у тебя ведь слишком неподробный план. Саша насторожился.

—

В каком-то смысле — конечно. А что, это грешно? Вера тоже умела

спорить, правда, в своей манере, очень спокойно.

—

А ты, Саш, представь на минуту: у тебя не два девятых, а четыре.

Как в городской школе, например. И что, в каждом будешь импровизировать?

—

Ну и что? В каждом! Не одно и то же ведь всем долдонить, стошнит

же в конце концов! И вообще, я считаю, педагогика — товар штучный: и

ученики, и классы — до чертиков разные.

— Ну-ну, посмотрела бы я на тебя. Каждый день бы импровизировал,

импровизировал... Надолго бы хватило? Вот потому он и считает, что хороший

план спасает от ларингита.

Саша понял, о чем она хотела сказать. «Тиражирование» уроков,

если классов несколько, неизбежно, от него никуда не денешься. И в чем-то

директор прав: план урока должен быть подробным и разработанным, тогда не

надо будет изощряться в поисках новых слов и новых способов передачи одних

и тех же мыслей. Все это было так. Он оценил силу аргумента своей жены. Но

желания спорить от этого не убавилось. Наоборот. То, что его родная жена

была, как ему казалось, не на его стороне, распаляло еще больше. И он пошел

с другой стороны.

—

Слушай, я тебе рассказывал про тополев-скиедела? — внешне очень

спокойно спросил он.

—

Что именно?

—

Ну, что Рыжова из Тополевки уехала и теперь у них историю ведет

наша Беляева? Да, да, Наталья Беляева из прошлогоднего десятого «Б». Не