Дочь мэра

Сквозь льющиеся слезы и это частое дыхание я не могу разобрать, что мне дальше делать. И как вообще в таком случае поступать? В обморок она не падает, но бледнее стенки. Когда на рану прилепливается новый пластырь, я обхватываю заплаканное личико взбудораженного Облачка и шепчу:

— Вот. А ты боялась. Молодец, — в заплывших от слез глазах читается так много всего, что я начинаю уже сам задыхаться от переполняющих чувств. Какая же умница, и не только она, но и я охеренный пацан.

— Я…сделала, да? — несмело улыбается, будто бы не веря.

Я заслужил? Да. Зеленый свет лупит прямо в лоб, и я больше ни о чем не сожалею.

Со спокойной совестью впиваюсь в соленые губы, которые для меня вкуснее любой сладости в мире. Обжигает, распарывает грудину, снимает кожу, выжигает клеймом в памяти эти касания, плывущие по моим нервным окончаниям безумными импульсами.

Прижав Яночку к себе еще ближе, набираюсь смелости для того, чтобы обхватить под бедра и усадить на себя верхом, полностью удерживая на руках. Уже ни черта не болит, я вообще сейчас не существую.

Тушите свет, я остаюсь тут. Скольжу языком по губам, сталкиваясь с ее маленьким язычком. Есть контакт. Ликую внутри, растягивая лыбу на половину лица. Да какой на половину? На все рыло тяну, не прекращая ее целовать.

Стреляйте в меня еще много раз, если это будет продолжаться вечно!

Глава 12

ЯНА

Мне кажется, я в шаге от того, чтобы потерять сознание и это совсем не от вида крови, а от того, как он меня целует, обнимает и просто влияет на меня. Ощущение, что мой пульс сейчас звучит как автоматная очередь, оглушая меня, сдавив барабанные перепонки под воображаемым прессом.

Исаев жадно сминает губы, грубо давит на бедра, сильнее прижимая к себе, и между нами нет и сантиметра — словно примагничены намертво друг к другу.

По телу проносится ток, зажигая меня изнутри.

Я не понимаю, в какой момент сама обнимаю его и вожу пальцами по короткостриженому ежику. Не понимаю, как полностью теряюсь в прикосновениях ласках, доводящих меня до невидимой грани, за которой — хоть потоп, на все плевать. Воздуха катастрофически не хватает.

Где-то на затворках сознания у меня кричит совесть, что я не могу вот так просто падать к нему в руки, так быстро и без всякого сопротивления или подобия ему. Но вслед за совестью приходит какое-то упоительное наслаждение, отрезающее пути к сопротивлению. Ни взбрыкнуть, ни оттолкнуть.

Когда Исаев обхватывает мое лицо, и первый отрывается от губ, мне кажется, что только что меня отсоединили от прибора жизнеобеспечения.

Я вперяюсь взглядом в его глазищи, распахнутые так широко, что в отражении невозможно красивых глаз, обрамленных длиннющими темными ресницами, я вижу саму себя, ошарашенную с приоткрытым ртом.

По спине водопадом льется стыд, приправленный жаром и непонятно откуда взявшимся сожалением о том, что я все-таки нарушила этику.

Но я не жалею, что мы поцеловались, и может прямо сейчас хочу провести пальцами по губам, но не смею оторвать их от плеч. Все же опускаю неловкий взгляд, напарываясь на нашу совсем нескромную позу, и начинаю понимать, что я сижу верхом на нем, прямо упираясь всем сокровенным в бугрящийся подо мной член.

Сижу не полностью, потому что Исав все это время удерживает меня, чтобы я не ерзала на раненом бедре.

Господи…Какой стыд.

— Как вкусно, — довольно заявляет, улыбаясь, как Чеширский кот.

От затапливаемого меня стыда я не знаю, куда деться. Боже.

— Боже, тебе нельзя напрягаться, а я… — Слегка поерзав, я еще сильнее прижимаюсь грудью к его стальной груди, ладонью упираясь прямо в выпирающие ключицы.

— А ты очень легкая, — он скашивает мою натянутую фигуру чуть ниже, насильно впиваясь в меня мужским достоинством, и на мгновение я почти теряю связь с реальностью.

Дыхание сбивается сильнее. Закрываю глаза и так сильно жмурюсь, что перед глазами появляются разноцветные точки. Кошмар. Кошмар! Резко открываю глаза.

— Ну ты чего? Яночка, ты же такая молодец. Перевязала меня, а если и могла бы в обморок упасть, то только от того, какой я неотразимый, — улыбается теплее, прижимаясь лбом к моему, и так смотрит, что я забываю, что он бабник, который меня только за сегодня зажал и поцеловал дважды.

Так вообще бывает? Чтобы так смотрели?

Не моргая. Не дыша. В глаза и в душу, а потом на губы и так поджимает свои, будто бы сожалеет о чем-то или очень хочет повторить. Боже. Я тоже хочу не то забыть, не то повторить или повторять все время, но вместо этого слегка упираюсь ладошками в плечи, отталкиваясь назад.

— Нельзя так, там же открытая рана, а я сверху…

— Я могу быть сверху, — шепчет в ухо, цепляя мочку. Господи. Ну откуда ты такой танк прешь?

— Богдан… — обрубаю его, включая наконец-то мозг.

Он опять клонит туда, куда очень хочет, а ты тут таешь в его руках. Зарубкой захотела стать?

— Извини, ну пошутить немного можно? Улыбнись, Облачко, у нас все получилось, — самодовольство распластывается по лицу Исаева бесконечным полотном.

И я вспоминаю, что да, то ли в коматозном, то ли в шоковом состоянии, но я сделала то, зачем сюда вообще-то и пришла. Поверить не могу. В какой-то момент меня так плющит, что я ощущаю, как по щекам начинают литься слезы.

— Эййй, а ну отставить потоп. Не понял, я тут ее вылечил за один разок, а за три-четыре побежишь по крови как Моисей. Изи ваще, так что быстро мне улыбку нарисуй на своем прекрасном личике, — Богдан пытается шутить, сажая меня окончательно на свои бедра и захватывая лицо руками. Морщится, потому что ЕМУ БОЛЬНО, а ты села сверху своими шестьюдесятью килограммами, Белова!

— Спасибо, да дай я встану, тебе нельзя…

— Малыш, все мне можно. Дай я только схожу попысаю своим красивым писюном. А если не попысаю, то хоть полюбуюсь, лады? А ты успокойся пока что. Я быстро. И ты это…я быстро только писаю если что.

Я прыскаю от смеха, хоть эта шутка на грани фола и ниже пояса, но ничего не могу поделать, ведь он так смешно ее произносит. Кошмар!

— А вот и улыбка, ура. Ну я пошел…

Ссадив меня с рук, Богдан медленно встает и так же медленно идет в сторону уборной, пока я смотрю на перекатывающиеся мышцы, на тот самый стоящий колом член, и вообще на всю эту махину, вышагивающую хоть и не быстро, но достаточно грациозно.

А еще ноги у него кривоватые, и даже это не может его испортить.

Они очень милые, эти кривые ноги…

Ох.

Когда Богдан скрывается в уборной, я начинаю бить себя по щекам, сгребаю все грязные бинты, лекарства, и очень быстро ретируюсь с места преступления. Щеки горят, губы полыхают, но с какой-то абсолютно идиотской улыбкой я наглым образом бегу прочь, чтобы у нас все не зашло слишком далеко…

Надо сделать перерыв, иначе мой мозг взорвется.

Сердце выпрыгнет из груди.

Глава 13