Доктор Фальк и дачные убийства

Василий Оттович был не таков. Пользуясь своей врачебной репутацией, на подобные просьбы он отвечал вежливо, даже радушно – конечно, он с удовольствием примет дорогого кузена-деверя-внучатого племянника (нужное подчеркнуть), ведь ему стало невероятно одиноко и тяжко на даче в ту нелегкую годину, когда в Зеленом луге свирепствует эпидемия холеры (или иной опасной заразы), уже унесшая несколько десятков жизней. К тому же Фальку позарез требуются помощники в домашнем лазарете, где лежат особо заразные больные. Конечно же, после подобных приглашений желающих осчастливить доктора своей компанией не находилось.

Подобным же образом Василий Оттович поступил и в этот день – правда, под влиянием мрачного настроения число потенциальных жертв он завысил в несколько раз, установив новый рекорд. В году 1908 от Рождества Христова (по версии доктора Фалька) холера в Зеленом луге унесла пятьдесят две жизни…

На кофейном столике перед Василием Оттовичем лежал свежий номер «Зеленолужского вестника» – газета как раз выходила по средам. Был этот листок сезонным, издавался с мая по октябрь. Тираж его доходил до сотни, а печатался в типографиях столицы, откуда газету привозили в Зеленый луг первым утренним поездом. Редактором и издателем со скуки стал отставной петербуржский газетчик Шевцов, пользующийся услугами отдыхающих на дачах столичных журналистов (не мэтров, конечно, а тех, кому нужно кушать) и студентов-словесников, а потому издание выходило довольно качественным, а подчас и хлестким. Что неоднократно вызывало гнев председателя общества благоустройства Кунина – ему от писак доставалось больше всего.

В частности, Василий Оттович даже сохранил вырезку из прошлогоднего номера. Заметка называлась «Неприятное недоразумение на садовом смотре» и гласила:

«В минувшее воскресенье на ежегодном смотре клумб и аллей, устроенном Обществом благоустройства, произошел досадный конфуз с участием уважаемого председателя сего общества – Евлампия Аристарховича Кунина. Желая собственноручно продемонстрировать новый немецкий опрыскиватель против тли, Евлампий Аристархович по ошибке наполнил аппарат не раствором карболки, а домашним квасом, случайно оставленным садовником. В результате окроплению подверглись не только розы, но и присутствующие дамы, после чего на клумбе вспыхнула ссора, а одна из пострадавших отхлестала председателя веером. Сам господин Кунин впоследствии заметил, что „уроки природы всегда полезны“, и пообещал внести в протокол заседания пункт о надлежащей маркировке сосудов».

В общем, «Вестник» Фальк обычно читал с удовольствием, но в этот раз его передовица, да и большая часть номера, была посвящена убийству Шевалдиной и быстрому аресту инженера Платонова. Журналисты не стеснялись по части сгущения красок и собственных необоснованных догадок. К счастью, версия о еврейском жертвоприношении в номер не попала. «Вестник» старался следовать древней максиме «о мертвых либо хорошо, либо нечего», поэтому генеральша именовалась не иначе как «столпом дачного общества». Однако отказать себе в едких завуалированных уколах газетчики не смогли. Например, говорилось, что «в нашем поселке, пожалуй, нет того человека, которого бы не коснулся живейший интерес Веры Павловны». Или: «ее тонкое знание человеческой натуры было непревзойденным». Фалька это раздражало – в конце концов, что журналисты «Вестника», что сама Шевалдина по сути занимались одним и тем же: копались в чужом грязном белье и вытаскивали его на всеобщее обозрение.

Мысли доктора вернулись к записке, оставленной Платоновым. Она ждала своего часа в верхнем ящике его письменного стола, запертом на ключ. Адресатом оказалась Екатерина Юрьевна Красильникова – дама роковая, знойная, жена столичного присяжного поверенного, который (как и супруг ипохондрической блондинки Любимцевой) в Зеленом луге бывал редкими наездами. Фальк помнил слова Неверова о том, что Платонов и Шевалдина имели некий конфликт в связи с нелицеприятными секретами инженера. Уподобляться сплетникам он не собирался, но волей-неволей напрашивалась вполне очевидная версия: у Красильниковой и Петра Геннадьевича был роман, а генеральша о нем прознала. Достаточно ли это веская причина для убийства?

Откуда у него вообще взялись такие мысли? Фальк винил медицинскую практику, в ходе которой был вынужден несколько раз выступать медицинским экспертом по запросам столичной полиции. Видимо, от них и нахватался…

С другой стороны, между преступлениями и болезнями под определенным углом обнаруживались некоторые сходства. Василий Оттович привык иметь дело с симптомами, которые тоже могут быть двусмысленными и неоднозначными, поэтому его мозг сам собой рассматривал эти умозаключения с позиции холодного анализа. Муж Красильниковой был не последним лицом в адвокатской среде Петербурга, водился и с чиновниками различного ранга. Узнай он о романе жены, вполне мог бы устроить сопернику сложную жизнь в столице. Платонов же приезжал в Зеленый луг три года подряд – значит, средства у него имелись, но при этом снимал он все же маленькую и дешевую дачу Карамышевых – практически лачугу, одноэтажную крестьянскую избушку, даже без веранды, на самой окраине. Следовательно, не шиковал, положение шаткое. И не важно, находится ли на государственной службе или занят частным порядком – Красильников вполне мог бы постараться и оставить его без работы. А это уже, как говорят сыщики, мотив.

К тому же Василий Оттович знал и уважал урядника Сидорова. Александр Петрович ни за что не стал бы действовать, опираясь на одни только велосипедные следы. А значит, улики против инженера обнаружились, причем достаточно весомые. Возможно, Петр Геннадьевич даже виновен.

Вкрадчивый голос в голове Фалька напомнил – да, ты взял записку, но, вопреки заявлению Платонова, не давал никаких обещаний. А значит, как сказал бы более гибкий в моральном плане человек, твоя совесть формально чиста. Записка может и дальше лежать в ящике стола. Или, для уверенности, ее можно сжечь. А полиция сама со всем разберется.

Вот только моральной гибкостью Василий Оттович не обладал. Вообще. Он прекрасно знал себя и понимал, что не переданная по адресу записка будет жечь совесть до конца его дней. А если верить лютеранской вере – то и после этого момента. Поэтому выбора как такового не существовало. Фальк обязан был отнести заветный листок Екатерине Красильниковой.

Василий Оттович извлек из кармана брегет и сверился со временем – часы показывали четверть двенадцатого. Расположение дачи Красильниковых он представлял довольно смутно, знал лишь, что адвокат купил дом неподалеку от кирхи. А значит, план вырисовывался следующий: шаг первый – прогуляться до станции. Шаг второй – пообщаться с Фомой Михайловичем (старик, знающий и подмечающий все, мог бы считаться деревенским справочным бюро, однако делиться сведениями считал возможным только с доверенными людьми). Шаг третий – от станции направиться прямиком к дому Красильниковой (при условии, что ее муж находится в Петербурге, а то визит грозил бы принять отчетливо водевильные оттенки). На месте он должен оказаться в час дня ровно. И все – записка отдана, Фальк свободен!

Удовлетворенный собственным умением строить планы, Василий Оттович бодро щелкнул крышкой брегета и отправился переодеваться (все же светлый костюм, пригодный для сидения на веранде, для официальных визитов не годился).

Фома Михайлович обнаружился на своем любимом месте, только перебрался поглубже в тенек – все-таки старая солдатская шинель для весенней погоды была тепловата. Увидев доктора, старый железнодорожник вежливо приподнял фуражку.

– По походке вижу, что идете вы не куда-нибудь, а прямиком ко мне, Василий Оттович, – улыбнулся Аксенов.

– Ничего-то от вас не скроешь, Фома Михайлович, – поддержал его Фальк. – Потому и обращаюсь.

– С расспросами, значит? – Аксенов смерил доктора ироничным взглядом. – Спрашивайте. Вам, может быть, и отвечу.

– Может, подскажете, где нынче Красильниковы обитают?

– О, Красильниковы, значит! – Фома Михайлович демонстративно взял паузу и задумчиво пожевал беззубым ртом. – Может, вас еще и интересует, дома ли сам господин адвокат?

– Тоже небесполезно будет, – кивнул Фальк.

– Ох, Василий Оттович, берегли бы вы себя. Разговоры ведь пойдут.

– А сейчас разве не идут? – уточнил доктор.

– О вас – нет, а об Екатерине Юрьевне – еще какие, – ответил Аксенов. – Такая красавица – и одна в доме. Конечно, привлекает внимание.

– И чье внимание она привлекала в последнее время?

– Ох, Василий Оттович, из дружбы и уважения к вам, а также того прискорбного обстоятельства, что Вера Павловна вам этих сплетен уже не расскажет, так уж и быть, поделюсь, – хитро сощурился Аксенов. – Пытался, значит, наш пан неуемный к ней лыжи навострить.