Доктор Фальк и дачные убийства

– У вас есть тайна исповеди? – спросила Екатерина Юрьевна.

– Да, но, боюсь, это относится только к священнослужителям.

– А врачебная? Врачебная тайна? У вас, как у доктора? – настаивала Красильникова.

– Да, пожалуй, есть, но она касается только здоровья…

– Василий Оттович, мне нужно вам кое-что сказать, – она сжала его ладонь своими холодными руками. – Мне не к кому больше обратиться, но все мною сказанное должно остаться между нами. Прошу вас!

Фальк мысленно проклял себя. Чем дальше развивалась эта история, тем больше людей вцеплялись в него, словно клещи, и просили – нет, требовали! – помощи. Самым разумным в данных обстоятельствах было бы вежливо, но твердо освободить руку и откланяться, оставив Красильникову саму разбираться со своими проблемами. Но… Василий Оттович обнаружил, что не способен оставить даму в беде. Даже если разум обоснованно подсказывал, что дама в беде беззастенчиво использует свои чары, чтобы добиться его помощи. А в этом он практически не сомневался – не только из-за предупреждения Аксенова, но и просто от того, как Екатерина Юрьевна говорила, улыбалась и внезапно меняла настроение.

– Хорошо, – кивнул доктор. – Я вас слушаю.

– Петра Геннадьевича подозревают в убийстве генеральши Шевалдиной, – сказала Красильникова.

– Да, об этом я догадался.

– В ночь убийства у него нет… Как это называют в полиции? Алиби?

– Да, думаю, что-то в этом роде.

– Но это не совсем так, – продолжила Екатерина Юрьевна. – Что, если у него есть это самое алиби? Но человек, который может его обеспечить, не может это сделать?

– В таком случае я вижу два исхода: либо невиновность инженера Платонова будет доказана другими средствами, либо нет. И в таком случае упомянутый вами человек сам встанет перед выбором – хранить молчание и дать невиновному отправиться на каторгу или все же выступить в его защиту, – Фальк прекрасно понимал, куда движется разговор, но все равно почел за лучшее ответить максимально обтекаемо.

– А если упомянутый человек не может это сделать? И раскрытие истины поставит под удар ее… То есть его, этого человека, жизнь и благосостояние?

– А это уже вопрос ее – то есть, конечно, его – личной совести, гражданского сознания и христианского милосердия. А о ком мы говорим? – невинно осведомился Фальк.

– Черт вас возьми, Василий Оттович, вы прекрасно представляете, о ком мы говорим! – вспылила Красильникова. – Петр не мог убить Веру Павловну, потому что в ночь убийства он был со мной!

Она вскочила со стула и заходила по террасе, заламывая руки.

– Мой муж – человек глубочайшего такта и понимания.

– Да тут не просто такт… – пробормотал себе под нос Василий Оттович.

– Он готов закрывать глаза на мои… Слабости. Но при выполнении двух условий: об этом не должен знать он сам и эти слабости не должны поставить под удар его репутацию. Если я признаюсь в том, что Петр был у меня той ночью, то нарушу сразу оба. Теперь вы понимаете мою дилемму?

– Да, но, боюсь, эту дилемму, как вы выразились, можете разрешить только вы, – резонно заметил Фальк.

– Но это невозможно. Я лишусь всего, – Красильникова без сил упала на соседний стул и с надеждой взглянула на доктора. – Мне нужна помощь, Василий Оттович.

– Что я могу сделать? – спросил Фальк. – Заявить, что инженер Платонов провел ночь у меня, но стесняется в этом признаться? Увольте, Екатерина Юрьевна, боюсь, это будет еще большим скандалом.

Красильникова изумленно посмотрела на него, а потом расхохоталась, откинув голову назад. Василий Оттович ограничился вежливой улыбкой.

– Господи, обожаю мужчин с чувством юмора, – призналась Екатерина Юрьевна, отсмеявшись. – Но, боюсь, нашей проблемы это не решает.

– Простите, но «вашей» проблемы, сударыня, не «нашей». Я решительно не вижу, как смогу вам здесь помочь, – откровенно заметил Фальк и отпил ароматный чай.

– Отнюдь, Василий Оттович, – покачала головой Красильникова. – Способ есть. Если Петр не убивал генеральшу, то вам просто нужно понять, кто это сделал!

Доктор Фальк со всем приличествующим ситуации фырканьем и кашлем подавился чаем.

Глава десятая

Развлечением в дождливые дни, в которых в иные годы не бывает недостатка, может служить чтение какой-нибудь интересной книги или писание писем – занятие, которым всегда пренебрегают в теплые ясные дни.

Рекомендации из книги «Хороший тон», СПб, 1881 год

Василий Оттович, точно запертый в клетке большой хищный кот, яростно мерил шагами веранду. Погода соответствовала его настроению: дождливая, мрачная и беспросветная. Зеленый луг накрыла огромная черная туча и отказывалась уходить вот уже второй день. Лишь изредка облака расступались, пропуская солнечные лучи, но от этого становилось только хуже. В отличие от ливня, пришедшего в ночь смерти Веры Павловны, эти дожди не приносили с собой прохлады, только духоту и влажность. Выходящее жаркое солнце разогревало землю, отчего воздух наполнялся едва видимой белесой дымкой, мешавшей дышать. Словом, май больше походил на разгар июля. Целыми днями хотелось спать, но возвращаться в кровать, на сырое постельное белье, было ужасно. Фальк мотался между креслами и диванами, подремывая то тут, то там. Одно хорошо – ненастье снимало с него ответственность за бездействие. А вновь приниматься за расследование доктору хотелось меньше всего.

Происходящие события напоминали Василию Оттовичу уголовные романы, которыми пестрели полки книготорговцев и подшивки литературных приложений к газетам. К подобным произведениям Фальк относился двойственно. С одной стороны, он признавал, что среди них попадаются вполне стоящие экземпляры. Чего стоили хотя бы похождения Шерлока Холмса, написанные британцем Конан Дойлом (тут Фальк дополнительно радовался за коллегу, который был врачом) [17] . Габорио Василий Оттович уже находил скучным. Шкляревского временами готов был терпеть. А уж иных отечественных эпигонов абсолютно ужасающего качества он просто в грош не ставил. Как писал нежно любимый Фальком Антон Павлович Чехов (еще один врач, пошедший по стезе писательства): «убийства, людоедства, миллионные проигрыши, привидения, лжеграфы, развалины замков, совы, скелеты, сомнамбулы. В завязке кровопролитие, в развязке тетка из Тамбова, кузина из Саратова, заложенное именье на юге и доктор с кризисом». За доктора с кризисом Василию Оттовичу было особенно обидно. И вот теперь Фальк чувствовал себя так, словно оказался персонажем на страницах романа в нелюбимом жанре.

17

Первые официальные переводы произведений о Шерлоке Холмсе начали появляться в России с 1902 по 1905 год. Эмиль Габорио, также один из основателей детективного жанра, выходил в 1870-е годы. В тот же период работал Александр Андреевич Шкляревский (1837–1883), мастер «уголовного романа».

В какой-то момент он начал даже переживать за свое душевное спокойствие. Ему виделся заговор – словно все обитатели поселка пытаются подтолкнуть его к детективной деятельности. Что Неверов с его комплиментами, что Платонов с дурацкой запиской, что соблазнительная Красильникова и ее сумасбродные идеи по поиску настоящего убийцы. Единственный человек, который его не раздражал – Лидия Николаевна, – с тех пор встретилась ему лишь один раз, на похоронах генеральши. День как раз выдался последним погожим. Поговорить им не удалось: Лидия лишь покачала головой, поймав его взгляд. Значит, с книгой пока неудача.

Похороны прошли с подобающей скромностью и тактом. Людей на кладбище Пятницкой, православной, церкви собралось немного. Гражданской частью скорбной церемонии руководил Евлампий Аристархович: он сменил белый френч на более траурный костюм и вообще вел себя нехарактерно тихо и смиренно. Кажется, после ареста инженера Платонова его оставила даже идея вечерних гражданских патрулей. Также на похоронах присутствовали уже упомянутая Лидия Николаевна с матерью, урядник Сидоров и Неверов. Почтить умершую прибыл и Вансовский – на этот раз один, без жуткого компаньона. Он бросил горсть земли на гроб, шепнул ободряющие слова Ираиде Дмитриевне и довольно быстро покинул кладбище.

И ведь нельзя сказать, что Василий Оттович был кому-то чем-то обязан. Нет, виной всему – привитое родителями (и усиленное профессией) гипертрофированное чувство ответственности. С веранды Екатерины Юрьевны он смог-таки сбежать, отделавшись дежурным обещанием «посмотреть, что ему удастся сделать». Но вместо того, чтобы молча вернуться домой и запереться там, никого не принимая, действительно предпринял несколько, как оказалось, довольно опрометчивых шагов.

После похорон Василий Оттович отправился к аптекарю Шварцману. Его лавочка стояла на пристанционной улице, бок о бок с магазином колониальных товаров. В народе она звалась «Аптекой Шварцмана» или «Новой». Выглядела она действительно удивительно современной для Зеленого луга – в светлых оттенках и с интерьером в духе популярного в столице модерна.