Докторица
Шрифт:
Сегодня снимаю повязку и выписываю Машеньку домой на десять дней, чтобы синяки и отёки сошли полностью. Вообще, как говорят в хирургии, абсолютных показаний для этой операции не было, да и Маша уже устала от этого непрекращающегося лечения. Но тут для меня было дело принципа, я обещала себе и Маше, что верну ей лицо, а вот что я вкладываю в это слово – красоту, это осталось за скобками. Формально я уже полностью восстановила Маше лицо, удалось восполнить дефект нижней челюсти с восстановлением целости дуги и полным восстановлением всех её функций. Кожной пластикой восстановила рубцовый дефект лица, небольшими коррекциями привела другие изъяны к оптимальному состоянию. Но вот под Новый год случайно увидела Машу без косметики и ужаснулась. Как я уже говорила, психология восприятия нами другого человека устроена так что мы очень тонко реагируем на асимметрию тела или черт лица. Хотя, если быть точнее, то ситуация гораздо сложнее, нам требуется симметрия, но при этом совершенно симметричное лицо вызывает психологическое отторжение и воспринимается как неживое и отталкивающее. То есть почти не бывает людей с абсолютно симметричными глазами, всегда один глаз чуть меньше и это относится к допустимым отклонениям в симметричности.
Почему я вдруг перед новогодними праздниками прозрела? Оказалось, что хотя я видела Машу, каждый день и не по одному разу, но не видела изъянов, ведь Маша – художник и хороший художник, то есть она небольшими усилиями – несколько незаметных штрихов, обходясь парой мягких цветных карандашей, умудрялась незаметно корректировать себе черты лица. При этом лицо всё время имеет вид почти совершенно не тронутого косметикой. Да я и была уверена всегда, что Маша использует только пудру и помаду, а тут случайно увидела Машу без коррекции. Ей приходится не только зрительно чуть поднимать угол одного глаза и опускать у другого, ещё дорисовывать мимические морщинки, которых с левой стороны было гораздо меньше, чем справа, а ещё неодинаково выщипывать брови, одна из которых выше. Сначала я рассердилась, что Маша от меня это утаила, ведь всегда проще винить кого-то. Но потом призналась себе, что если бы Маша стала меня давить своим неудовлетворением и, хуже того, требовать исправить, я бы взорвалась, и мы бы наверно поругались. Но вопрос в голове засел, и решение пришло, когда я осматривала очередную пациентку после операции "омоложения". Ну да, уговорили меня как-то сделать круговую подтяжку кожи лица. Сделала, потом ещё, и как ни отбрыкивалась, но сами подумайте, могут ли мои брыкания остановить женщину на пути к молодости и красоте, если она этого хочет? В общем, и эти операции на отделении потихоньку идут, я всеми силами давлю и препятствую, но только за последний год уже больше ста таких пациенток. У меня на этом материале уже третью диссертацию пишут.
Но, между нами, эти "небольные" пациентки, иногда очень помогают решать многие немедицинские вопросы. К примеру, мне легче сутки у стола отстоять, чем выдержать десятиминутный разговор с каким-нибудь чиновником. Я недавно упоминала, что мы взяли нового доктора на отделение. Так вот это Кирюша Мерзликин, я его ещё по институту помню, он как раз учился на курсе, на который я поступила вначале. Замечательный хирург, умница и трудяга, по распределению отработал в районной больнице под Тюменью, получил направление в ординатуру, её с блеском закончил у моего бывшего научного руководителя и сам приехал ко мне на отделение проситься, хотя мог остаться в Москве. Взяла его с радостью, тем более, что и место освободилось. Вот только у него жена и двойняшки – двое чудесных трёхлетних пацанов, а из жилья ему предоставили комнатёнку в разваливающемся щитовом бараке с печным отоплением и удобствами за углом. Я не требую царские хоромы, но мне нужно, чтобы на работе мой врач думал о ней, а не о том, как заткнуть щели и где найти дрова, чтобы его семья не замёрзла. Пошла в облздрав, где мне ничем помочь не смогли, только пообещали включить его в общую очередь на улучшение жилищных условий. И посетовали, что вот был бы он молодым специалистом, тогда ему бы жильё обязаны были выделить. Пока думала и узнавала, ко мне зашла моя бывшая пациентка, с вопросом, действительно ли у меня возникла проблема, как она слышала? Не знаю и не хочу знать, что и как она сделала, но Кирилл живёт теперь с семьёй в хорошей квартире недалеко от лечебницы в новом доме и нарадоваться не может. Но я снова отвлеклась…
Вот во время осмотра пациентки, меня словно стукнуло. Уже через десять минут я тащила Машу в перевязочную, заставила смыть её коррегирующие хитрости и стала прикидывать. В этих операциях и в простом случае мало, что можно штангенциркулем померить и рассчитать, здесь работает чутьё и ощущение на кончиках пальцев, а в Машином случае требуется подтяжку проводить неравномерно и по-разному с каждой стороны, а это в несколько раз сложнее и рискованнее. Повертела, прикинула и решилась, благо опыт уже накоплен немалый. Знаю, как кожа лица реагирует на то или иное воздействие, а уж Машины кожу и лицо знаю наверно лучше, чем свои…
Маша ждала меня в перевязочной в казённой рубахе и с замотанной в повязку головой, издали силуэтом напоминая какую-то нелепую игрушку или водолаза с его медной головой-шаром. Специфика операции и послеоперационного ведения требует такого упаковывания, и до снятия повязки результат оценить сложно. Честно сказать, и после снятия повязки в первые недели о красоте говорить не приходится, гематомы и отёки проходят долго минуя все положенные стадии от "синяка" до "желтяка" и даже не натрёшь их бодягой, для ускорения их рассасывания. Но благодаря опыту я могу уже сегодня оценить полученный эффект. Есть реперные точки, которые не изменяются и не смещаются из-за наличия отёков и они позволяют оценивать результат. Про Машу и говорить нечего, её синяками не испугаешь, уж сколько она операций на своём лице перенесла. Вообще, оперировать на лице и голове – это весьма специфический опыт, возможно, это самый кровавый раздел хирургии, даже при операции на сердце или аорте кровопотерю можно уменьшать и воздействовать на неё. А тут иногда даже привычный гемостаз проводить не рекомендуется, и кровопотерю только терпеть и работать в заливаемом кровью операционном поле. Мне не мешает раздутое отёками лицо, я смотрю и оцениваю не вид вообще, а важные для меня моменты. Из щелочек, в которые превратились глаза, за мной следит тревожный взгляд, я обнимаю подругу, целую в ушко и шепчу:
— Всё получилось, Машка! Больше я тебя оперировать не буду! Даже не упрашивай!
— Дура ты, хоть и командир! Всё долги свои выдуманные отдаёшь?
— Алё! А про субординацию вспомнить не желаешь?
— Ты все долги отдала, ещё, когда меня в Москву долечиваться перевела. Это я в долгу перед тобой… Как хочешь, Веруню не дала назвать, но если будет дочка, Кометой назову!
— Ты лучше всегда за моей спиной будь! Привыкла я уже, как в Удвасике нашем, когда ты сзади сидела…
— Ну, в этом не сомневайся…
— Заканчивай реветь! Там тебя Лёша
с Веруней ждут…— Вот же… Я же запретила им приходить…
На выходе нас встретили Фадеевы всем комплектом. У Маши повязка осталась символическая, скорее прикрыть жуткую картинку, которой сейчас является личико. Веруня обличающе в меня упёрла пальчик:
— Тётя Мета, ты обманула? Говорили, что красиво будет…
— Не всё сразу, девочка. У нас всё получилось, а результат придётся ещё подождать…
— Обещаешь?
— Ну куда ж я денусь… Беги, а то там папе сейчас такую головомойку устроят…
Эпилог
Тейково. Август 1971 года
В сентябре пятьдесят третьего, я почти случайно оказалась в Ивановском аэроклубе… Меня сюда пригласила мама Мишкиного одноклассника, у которой здесь работает муж. Она представления не имела, о моём лётном прошлом, мы приехали сюда с целью посмотреть красивое место, где планировали провести что-то вроде пикника, вывезти весь класс с родителями на природу. Но, неужели, оказавшись на лётном поле, я смогла бы удержаться и не пойти смотреть самолёты. Какова же была моя радость и какой-то внутренний трепет, когда я увидела в ряду самолётов бережно сохранённый Удвасик. Не удержалась и попросилась дать мне полетать на нём. Я не очень презентабельно в глазах местного начальника выглядела, да и сопровождающую меня даму он хорошо знал, и это явно не добавило мне веса в его глазах. Так что поначалу он со мной говорил с нескрываемым пренебрежением, буквально цедил через губу, пока я не ответила на его вопрос об имеющемся у меня налёте. Цифры – больше тысячи четырёхсот часов и сто шестьдесят четыре подтверждённых боевых вылета заставили его побледнеть и потом долго извиняться, ошарашенное лицо знакомой я описывать не возьмусь, таких превосходных степеней лингвисты ещё не придумали. Гораздо позже, когда мы с ним уже подружились, он признался, что сам летал истребителем, с сорок третьего года на передке и имел всего чуть больше шестисот часов налёта. В общем, дали мне в небо подняться, хотя пришлось сначала сдать все анализы, пройти обследование и лётную комиссию при военкомате.
После пары вылетов проникшийся местный начальник подошёл и познакомил с инструктором:
— Я посмотрел, что вы выполняли фигуры пилотажа, но это не тот самолёт, в котором это делать интересно. У него другое назначение – летающая парта, где главное не дать разбиться новичку. У нас есть новые яковлевские учебные спарки, не хотели бы вы на одном из них попробовать?
Ну и как при такой подаче откажешься? Если после Удвасика даже Тотошка был скоростным и совершенно другого уровня самолётом, то, что говорить о спортивном самолёте. Пришлось с огромным трудом выкраивать время, учить матчасть и основы пилотирования совершенно нового самолёта. Чего я так завелась, и меня заело? До сих пор не знаю, кажется, какие-то нотки превосходства в словах молодого инструктора, в глазах которого меня уже записали в разряд дремучих старпёров, а я в свои неполные тридцать три совершенно не считаю себя увядающей старушкой. Если не вдаваться в подробности, ещё до череды наших с Мишкой дней рождений и годовщины революции, я уже самостоятельно, без инструктора за спиной, поднялась в небо. Между прочим, выполнила свою детскую мечту, долетела до огромного облака, и с удовольствием покрутилась рядом с огромной ватной кучей непонятно как висящей в небе и не падающей вниз…
Просто взлететь и просто лететь в никуда – не имеет смысла, это проходит только в самом начале, когда важен факт отрыва от земли и чувство полета, от которого сердце трепещет. Вот и я стала отрабатывать пилотажный комплекс, после выполнения, которого могут присваивать разряды в новорожденном самолётном спорте. Мне разряды неинтересны, а вот полёт не просто так, а с целью отработать и отшлифовать пилотажный комплекс делать было действительно интересно. Да и как способ отвлечься и сменить обстановку полёты вне всякой конкуренции. По настоятельной просьбе однажды взяла с собой Мишку, который в задней кабине сидел не пискнув, выдержал как я крутила в воздухе фигуры и не пролился своими жидкостями ни в одну из сторон. Вот только уже когда подъезжали к дому, он вынес вердикт, что лётчиком он точно быть не хочет. Надо было слышать, каким тоном и с какими интонациями он это произнёс, я чуть в столб не въехала. Только это было уже через несколько лет.
Язык мой – враг мой! Влезла с парой слов о противоперегрузочном костюме, когда при мне разговор о лётных перегрузках как-то плавно перетёк в речь про то, что в современных реактивных самолётах главным ограничением их применения стали возможности организма лётчика, что делает великолепную технику бессмысленной, так как возможности лётчика не дают реализовать возможности техники и оружия. Вот я и высказалась, как-то не подумав о последствиях. Кто, куда и как донёс мои слова, не знаю, но приехали в наш центр ребята с суровыми бумагами, и пришлось с ними предметно обсуждать многие аспекты лётной физиологии. А когда я заявила, что эти вопросы на самом деле нужны не столько для обеспечения эффективной работы пилотов самолётов, а для обеспечения работы человека в космосе в условиях невесомости, я думала, что у них глаза из орбит повыпадают. В общем, не было у меня забот и работы, это я так шучу, кто не понял. Пришлось выкраивать время и плотно общаться по вопросам разработки противоперегрузочных и высотных костюмов для лётчиков. И на мне это замкнулось не только потому, что я из общей памяти хоть примерно представляю, как этот костюм выглядит, а принцип вшитых трубок, которые могут увеличиваться при подаче в них газа под давлением – это уже технические нюансы. Главным образом дело стало моим, потому что не так много лётчиков выбрали своим делом медицину, то есть я могла понять и донести до другой стороны то, что другие хотят сказать. Я вот совершенно не понимаю, что непонятного говорят лётчики, а ведь русским языком, а медики смотрят и не понимают, влезешь, разжуёшь, они, чуть ли не обижаются, дескать, можно же было сразу понятно объяснить. В общем, за участие в разработке летного снаряжения для ВВС СССР (так это сформулировали) я оказалась номинантом Сталинской премии. Но теперь мне уже из этой телеги не выскочить, и только неимоверными усилиями сумела отбрыкаться от полного переключении меня на эту тематику. В общем, осталась консультантом и фактически меня стали привлекать как рецензента.