Долгое дело
Шрифт:
– Какой он из себя? - оживился Леденцов, хватаясь за вздыбленный чуб.
– Это Рябинин, - вставил Петельников.
– Вопрос снимается. А в тот день краник заедало?
– Да его на дню несколько раз заедает.
– Постукивали?
– Постукивала.
– А молоточек где лежал?
– На цистерне, пломбу там я срывала.
– За молоточком сами лазали?
Анна Григорьевна задумалась:
– Мне-то некогда. Кого-то просила... А-а, мужчина поднялся.
– Не женщина?
– Нет-нет.
– Это было до скисания или после?
– До, еще до.
– Какой мужчина из себя?
–
– Шатен, брюнет или как я? Одет в плащ, в полупальто или в мужской брючный костюм?
– Когда я торгую, то от всего отрешена. Знаю, что мужчина лазил, а глаз на него и не поднимала.
– Лимит вопросов исчерпан, - успокоился Леденцов, посматривая на пустое блюдо.
– Спасибо, Анна Григорьевна, - поблагодарил Петельников, уже отодвигаясь от стола. - Последний вопрос: молоток лежал на крышке цистерны?
– Да.
– А она была открыта?
– Прикрыта.
– Ее можно было приподнять?
– Можно...
– Вилена, бери рецепт печенья. Испечешь - пригласи Анну Григорьевну и меня с Леденцовым. Только для Леденцова пеки этой сдобы пару ведер.
В прихожей, надевая плащ, Петельников вполголоса похвалил:
– Молодец, Леденцов.
– Нас же интересует не мужчина, а Калязина.
– Неизвестно, что нас интересует.
– Вы, товарищ капитан, считаете, что я дурак, которого сразу видно. А меня сразу не видно. У меня такой стиль - работать под дурачка.
– Иногда ты уж слишком вживаешься в образ.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Сны бывают фантастические, глупейшие, бессвязные, кошмарные, интересные... А бывает сон цельный, какой-то художественный, с началом и концом, как небольшой рассказ...
Якобы хватают меня с двух сторон ангел и сатана (уж не Калязина ли телепнула мне этот сон?). Ангел тащит в свою сторону, а дьявол в свою. Я упираюсь, что-то объясняю... Скажу приятное ангелу - он меня тянет; скажу приятное черту - он волокет. Я их не боюсь. Они вроде бы мне знакомы, только один светленький, а второй черненький.
И все-таки черт перетянул. Захихикал, затрясся и зачастил: "Поджарю тебя, поджарю..." А я ставлю ему условие: "Только не на маргарине, а на сливочном".
Вот какой я храбрый - во сне.
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Похоже, что Рябинин схватил меня за глотку. Неужели он думает, что я буду кричать: "Пощадите!" Не-е-ет, я тоже приемчики знаю...
Лет двадцать назад в глухой деревне Слюнино одна умиравшая старуха дала мне карр-камень. Нужно выйти с ним в полночь на развилку дорог и задумать... Задумаю я Рябинину то, что он задумал для меня. Не хотела я прибегать к этому средству, да вынудили. О, карр-камень, сбрось ворога наземь...
С л е д о в а т е л ю Р я б и н и н у. Извините, что решилась на письмо, да хочется поделиться. В войну мне было шестнадцать лет. Отец на фронте, а нас у матери четверо. Однажды мать и говорит: "Доченька, согрей воды, я сегодня умру". И стала учить, как мне с детьми без нее существовать. Под утро она умерла...
После похорон глянула я на ребятишек, на троих, все мал мала меньше. Вышла в темный коридорчик да так и зарыдала, что прямо в голос. Уж и выплакалась совсем, вытерлась, поднимаю голову - стоит передо мной мать: "Не плачь, доченька. Все обойдется. А меньшого я у тебя возьму, тебе полегче будет". Хочу я сказать, а ее уже нет. Через месяц маленький
простудился и умер.Конечно, наука этот случай объяснит, но я не очень и хочу. Свою мать я помню и в работе, и в отдыхе, и в разные моменты нашей жизни, но ярче всего помню в том коридоре - стоит она и смотрит на меня с такой жалостью, от которой сердце у меня до сих пор кровью обливается.
Уважаемая гражданка Судьбинина! Мне кажется, что вы очень добрый человек. Желаю вам длинной и нетяжелой жизни. Следователь Рябинин.
Калязина вышла из лаборатории на гравийные дорожки небольшого тенистого парка. От кустов, обстриженных, словно с них собрали чайный лист, отделилась невысокая миниатюрная девушка в брючном костюме.
– Аделаида Сергеевна, я к вам...
– Да, милочка, - не удивилась Калязина: ее знали в лицо, с ней заговаривали, у нее просили автографы.
– Я от Германа Борисовича Пинского.
Калязина глянула на нее иным, ожившим взглядом:
– Пройдемся, милочка...
Они пошли по хрусткому гравию, который тут же кончился, выпустив их на вечернюю улицу.
– Герман Борисович мне звонил. Как вас звать?
– Вера Акимова.
Изящная птичка. Костюм хороший, импортный, но сидит слегка мешковато: обтягивает то, что не нужно, и не выделяет то, что желательно.
– Итак, Вера Акимова, зайдем в мороженицу?
Девушка с готовностью кивнула: не задумалась, не усомнилась, не ломалась. Выучена подчиняться. Впрочем, на первых порах все хвостиком виляют.
В кафе "Пингвин", как всегда, было полно молодежи, но им подвернулся удачный столик с тремя стульями. Лишний стул Калязина накрыла своей широкополой шляпой.
– Милочка, что-нибудь выпьем?
Вера неопределенно улыбнулась, показывая, что она на все согласна. Калязина подняла руку, и официантка, которую было не дозваться, пошла к ним, влекомая силой этой руки. Аделаида Сергеевна заказала мороженое, ликер, шампанское и сигареты.
– Ну что ж, давай, милочка, знакомиться...
Вера опять неопределенно улыбнулась, выразив ту же готовность. Похожа на белочку, ждущую орешка. Да она не так уж и молода - лет тридцать.
– Себя я не представляю...
– Вас все знают, - кивнула Вера.
– Сколько тебе лет?
– Тридцать два.
– А выглядишь на двадцать пять.
– Слежу за собой, не ем...
Это видно. Лицо сухощавое и чистое. Симпатичный носик. Карие глаза. Вожделенные губы. Держится в рамках - сразу заметно. Кожа как отполирована. Носик как выструган. Губки-то вожделенные, но себя не выдают, подзасушены. В глазах далеконько запрятана угрюмость зверька, знакомого с опасностью.
– Массаж, йога, аутотренинг?
– Не-ет, я по мелочам. Утром небольшая зарядка, кожу лица парю над кострюлей, сплю без подушки...
– Зачем без подушки?
– Чтобы шея стала длиннее.
– А я вот сплю на двух подушках, - сказала Калязина вроде бы по секрету. - И знаешь почему? Чтобы шея была короче.
– Зачем... короче? - отважилась Вера на вопрос.
– Чтобы не высовываться.
Может быть, она решилась бы и на второй вопрос, но принесли мороженое.
Бокал шампанского Калязина поставила перед ней, а себе придвинула маленький графинчик, похожий на колбу с каким-то сиреневым ликером. Налив его в незаметную рюмку, Аделаида Сергеевна пригубила одновременно с вопросом: