Долгое дело
Шрифт:
Кажется, что сердце забилось через раз: стукнет - затихнет, стукнет затихнет. Лишь бы не остановилось.
– Я не добренький, я гуманный. Разные вещи. Да, мне бывает жалко преступников. Но я давлю в себе это, давлю! А если не буду давить, то не смогу работать...
Боль оставила желудок и перешла, как перекатилась, на грудь, сжимая ее тянущей, какой-то закрученной болью.
– Разве это слабость? Да, когда я говорю с горбатым, я горблюсь, с кривым - кривлюсь, с бедным - прибедняюсь... Почему? Мне перед ними стыдно, что у меня нет горба, я не
Она перекатилась, боль, в левую половину груди, под лопатку, и поползла куда-то в руку. Неприятная, но не такая уж и сильная - он перетерпит.
– Я стесняюсь? Да, я стеснительный. Знаю, что в наше время смешно быть таким. Но я стесняюсь лишь тех людей, которые от меня зависят.
Иногда сводит ногу. Сейчас подобным образом свело что-то в груди, в левой ее половине, и держало, и тянуло, и ныло, холодя все тело.
– С чего вы взяли? Конечно, я не плачу. Это ветер забрасывает капли в отрытое окно...
Рябинин очнулся. Он сидел лицом к окну и держал на коленях трубку, охрипшую от писка. С кем он разговаривал? С аптекой? С аптекой. Попросить бы какого-нибудь валидола.
Он положил трубку на аппарат. Но телефон ждал этого, зайдясь в настойчивом звоне. Кто это? Наверное, опять не туда попали...
– Да?
– Сергей, с кем по ночам треплешься? - буднично спросил Вадим.
– С одним дураком. А как ты меня нашел?
– Звонил по всем телефонам прокуратуры. И все не отвечают, но один занят.
– Тебе звонила Лида?
– Да.
– Как она?
– Нормально, уже, наверное, спит. А что у тебя голосишко смурной?
– Она тебе рассказала...
– Из-за этого, что ли?
– Вадим, ты же знаешь...
– А ты знаешь, - перебил инспектор, - на что жалуются современные женщины? Нет настоящих мужчин, хотя народу в брюках много.
– Есть неопровержимые улики.
– Неужели ты, мужчина средних лет, столько проработавший следователем, никогда не слыхал о провокациях?
– Слышал, но сам...
– Ах, слышал? А мне вот давали деньги в кабинете, присылали переводом домой, клали в карманы... Мне подсовывали женщин, спиртное, копченую колбасу, дубленку и даже место продавца в мясном отделе...
– Да, но ты не брал, а я вроде бы взял.
– Уж не собираешься ли ты сказать это прокурору? Тогда гаси свет.
Инспектор помолчал, собираясь с новым раздражением, но оно, видимо, кончилось, потому что теперь сказал ровно:
– Старик, гаси свет и ложись спать на диван. Там должен быть кожаный, протертый прокурорскими телами диван. Есть не хочешь?
– Какая еда...
– А то у меня лежит в холодильнике две пачки пельменей. Я б сварил - и к тебе с кастрюлькой. Или ты чаю хочешь?
– Спасибо, дома пил.
– Утречком я подъеду.
– Зачем?
– Поговорить с прокурорами.
– Они не станут тебя слушать.
– Ну, плохо ты меня знаешь. Если не будут слушать, я привезу Леденцова. А он про себя говорит, что
любому даст сто очков вперед, и все в импортной оправе. Кстати, совет - пиши стихи.– Какие стихи?
– Какие получаться. "Средь шумного бала, случайно..." Или такие: "Понравилась грибу-боровику сыроежка из родного бора..." Пиши - помогает от нервов. Старик, утром встретимся. Пока.
"Старик". Слово, избитое юнцами, у инспектора прозвучало с исконным смыслом: старик, а значит - умный и добрый. Впервые так назвал. Да разве Рябинин не знает всего того, что сказал ему Вадим? Если бы жилость только умом, то грудь не стягивала бы проволочная боль. Но Вадим и звонил, чтобы ослабить эту боль. Спасибо, старик.
Телефон ожил вновь - еще не остыла трубка.
– Да...
– Мне следователя прокуратуры Зареченского района, юриста первого класса, товарища Рябинина.
– Я слушаю.
– С вами говорит не брюнет, не шатен, не блондин. Догадались?
– Нет, не догадался. - Рябинина удивили не только слова, но и голос, игривый и разудалый, словно звонили из ресторана.
– На проводе инспектор уголовного розыска лейтенант Леденцов.
– А-а, привет.
– Как состояние здоровья, Сергей Георгиевич?
– Вроде бы ничего, - улыбнулся Рябинин: спасибо тебе, Вадим, старик.
– А мое подкачало.
– Что такое?
– А все кащею и кащею.
– В каком смысле... кащею?
– Худею от оперативных нагрузок. К примеру, сейчас нахожусь на дежурстве и чешу репу.
– Что чешешь?
– Голову, значит. Задумали мы тут с ребятами спортивную викторинку, а мне поручили сочинить вопросы. Не послушаете?
– Послушаю.
– Вопрос первый: какой вид спорта требует физической вилы не больше, чем у месячного ребенка?
– А какой?
– Шахматы. Вопрос второй: почему болельщики, кричащие "Судью на мыло!", никогда не уточняют на какое - на хозяйственное или на туалетное?
– Неплохо.
– Вопрос третий: почему скачки на дрессированной лошади считают спортом, а скачки на дрессированной корове - цирком?
– Смешно.
– Вопрос четвертый: можно ли бокс назвать интеллектуальным занятием, поскольку в нем бьют кулаками непосредственно по интеллекту?
– Сам придумал?
– Товарищ капитан помог. Ну и так далее. Сергей Георгиевич, а вы знаете, кто оптимист и кто пессимист? Пессимист выпьет рюмку коньяка и поморщится: клопами пахнет. Оптимист раздавит клопа и обрадуется: коньяком пахнет.
– Намек понял, старик.
– Желаю здравствовать, Сергей Георгиевич.
Рябинин положил трубку. Спасибо, ребята. Ему сейчас все годится злость Вадима, и спортивная викторина, и старый анекдот. Спасибо, старики. Но не хватало слов еще одного человека... С чего он взял, что она спит? Да разве она заснет...
Он набрал номер, прижавшись к не остывающей всю ночь трубке.
– Лида...
– Сереженька!
– Не спишь?
– Как и ты.
– Какая темная ночь...