Дом, который построил Майк

– В конвой!

И уезжал я в вонючем автозаке, с водилой армянином Арменом, колесить по просторам Дальневосточного края, вдоль Байкало-Амурской Магистрали, построенной, как и в предыдущие тридцатые годы, город Юности на крови да слезах зэка Петровых и Сидоровых зэка. От Комсомольска-на-Амуре до тех же Хурмулей на ИТК-10, ходу на разваленном заке часов пять. Совсем как от Амстердама до Парижа во временном эквиваленте.

И понаслушаешься ты разговоров и рассказов уголовной братии, да попьешь с ними чифиря, который сам же и заваришь на таблетке сухого спирта, одеколончиком тройным или огуречной водой угостишь, да еще может, и сам зелья этого хлебнешь, так тебя по тернистым сопкам так растащит, что непонятно уже становится, кто кого конвоирует. А приедешь на зону, пересчитаешь пареньков, сдашь их, болезных, пьяному прапорщику, пожрешь какой-нибудь парашки в карауле и - в обратную дорогу с новой партией зэка Петровых на новый этап. Уже на "вагонку". В Совгавань или в Хабаровск.

Хорошие они все, в большинстве своём, ребята, удивительной судьбы люди.

Убийцы, правда.

И не понятно, кого из нас посадили, или меня за переход границы, или их за ограбления да убийства. Решетка-то, она с обеих сторон одинакова.

Да и я по роте не тоскую.

А Зоны в ту пору середины восьмидесятых росли как грибы. Центральная печать писала о резком падении уровня преступности среди населения Страны Советов, а наши Петровы да Сидоровы изо дня в день трудились, не покладая рук над строительством новых Исправительно-Трудовых Колоний для вновь и вновь прибывающих себе подобных. Рота наша конвойная превратилась сначала в батальон, повысив звание командира роты от капитана до майора, затем в полк - до полковника. А к моменту моей счастливой демобилизации шли уже разговоры о новой конвойной дивизии (до генерала).

Дармовых рабочих рук великой Стране Советов для проведения в жизнь великих начинаний Партии и Правительства явно не стало хватать.

Я как-то из пьяной и блядской (сорри) самоволки в роту возвращался, смотрю, бабка старая с двумя огромными баулами стоит, через дорогу перейти боится. Я котомки ее прихватил, спрашиваю:

– Куда тебе, старая?

– Да в зону, к сыну. Ему 41. Он у меня за убийство 15 лет отсидел. Недавно вроде вышел, и за новое загремел. Еще 15 заработал. Он у меня добрый, душевный. А вот тот, что дома остался, дык тот изве-е-ерг.

ПЕКИН

Примерно через двенадцать с половиной минут добрые и душевные корейские братья вернулись. Тот, что слева поправил значок Вождя и Учителя на лацкане, протянул паспорт с визой и потрепал меня за дряблую щеку молодого алкоголика. Тот, что слева - Петру. Потрепал его за дряблое ухо молодого алкоголика.

Взяли нас под белые, дрожащие, студенческие, комсомольские, непокусанные локоточки и быстрым шагом повели к тяжёлой двери, к выходу наружу в коммунизм с капиталистическим путём в лице города героя Пекина, Земля, Солнечная Система, Млечный Путь.

Выставили.

Китайские товарищи у дверей перехватили эстафету поколений и не менее быстрым шагом донесли нас до черного воронка. Черный воронок перехватил эстафету по солнечным улицам солнечного Пекина и докатил нас (долго, кстати, катил) вместо железнодорожного вокзала до небольшого аэродрома, очень похожего на аэродром бывшей военной базы. Небольшой четырехместный, двухмоторный самолет, очень похожий на штурмовик конструктора Серёги Ильюшина Ил-2 времен Великой Отечественной Войны с большим Северокорейским флагом на хвосте, с большими красными иероглифами на фюзеляже и маленьким переводом к ним на английском языке - "Эр Корея" ожидал нас на разбитом бетоне взлетной полосы.

Две низкорослых девицы-сестрицы мэйд ин Пхеньян с черными завитыми волосёшками под пухлыми кепками цвета хаки по-доброму улыбались около трапа и деловито представились на неплохом русском языке. Та, что слева сказала мне: "Я твой товарищ с сегодня и гид, мой имя Кин Чо!" Та, что справа, поправив значок Руководителя на крепкой груди, выкрикнула по-пионерски Петюне: "А я твой гид и товарищ, мой имя Кин Ху"!

Кин Чо продолжила не менее пионерским голосом: "Садитесь на этот в самолет и полетели на Народную Республику Корея! Без нашего разрешения из самолета и на улицах не ходить. А то неправильно будет".

Нам комсомольцам ничего уже больше не хотелось, кроме как залить горящую магнитку пивцом, или выпученные глаза с больной головой рюмкой водки Столичная. О пиве и помышлять не можно было, хотя Петя и спросил осторожно у пионерок при взлете: "А не можно ли пивка, сестрички, чтобы ухи не закладывало"? На что получил настолько испепеляюще-недоумевающий взгляд, что энергетическое поле вокруг самолета заколебалось, а голова у нас заболела еще шибче.

Ил-2, тяжело поднявшись в воздух, потянулся в сторону восходящего солнышка, в сторону города-героя на реке Тэгонганг Пхеньян.

Через десять минут нормального полёта Петр толкнул меня локтем и тихонько шепнул:

– Мишель, я больше не могу. Давай-ка, мы с тобой одну бутылочку подарошную уговорим. Одной Ему более чем сполна будет. А то ведь придется меня этим же самолетом обратно в Пекин тащить грузом 200. У меня уже, по-моему, в темечке дырка образовалась, и магма из неё прёт.

– Ну, давай, только доставай свою, а мою Командиру подарим. Девчонок, наверное, придется угощать. Или определимся, пьем весело или с женщинами?

– Да какие дела! Мне лично ста пятидесяти вполне хватит очухаться.

Петро полез в рюкзак под пристальные взгляды экскурсоводов-политпросветителей. Долго там шарил дрожащей рукой и вдруг, изменившимся из белого в зелёное ртом, шепотом произнес: "Не-е-ту, блядь, экскъюз май фрэнч!".

Я бросился к своей котомке и истошно её проверил на наличие напитка. "Есть! А твой наверное, эти суки, пень-тань хуаньдани из посольства при обыске попёрли".

Петя тоскливо смотрел на меня, как оглоблей побитая лань, с выпуклыми, красивыми, красными глазами. Естессно даже и мысли не могло быть, чтобы вскрыть и выпить второй подарок. Можно было б еще что-то придумать, если бутылка завертывалась пробкой, немного ее отогнуть, открыть, а потом разбавить водицей. Но с бескозыркой на бутылке нельзя сделать ничего. Бескозырки делаются для единоразового пользования.

Вот, кстати, Петро, еще одна из причин русского беспробудного пьянства. Если уж купил - выпей до конца. Если уж похмеляешься - то целой бутылкой. Вот так и споили народ, сволочи массоны. На пробках экономили. У них то там, "наверху", пробки всегда закручивающиеся были. Выпил, посмаковал, и завтра на опохмелку оставил. Так как если и есть на свете эликсир трезвости, то он на спирту.

Я сказал Петюне, что давай, потерпим до гостиницы, там, в кафе наверняка что-то есть, или может в так называемом мини-баре. Я слышал про все эти заграничные штучки с бесплатными холодильниками в гостиницах международного масштаба.

Брателло Петро смирился с тяжёлой участью своего усталого тела и замер до самого прилета в международный, из трёх самолетов и строгого режима, аэропорт города-героя Пхеньян, Северная Корея, Земля, Солнечная Система.

КОМСОМОЛЬСК-НА-АМУРЕ

Из зоны строгого режима ИТК-7 города-героя Комсомольска-на-Амуре в свое время произошла, кстати, или не кстати говоря, попытка побега, которая вошла в историю побегов из тюрем всей нашей криминальной Земли.

В 1952 году, в сентябре седьмого, темной ноченькой, зону, попросту ГУЛАГ, попытался покинуть Николай Иванович Кострюк, бывший полотёр конструктора самых эффективных в то время в мире боевых самолетов-истребителей товарища Ильюшина Сергея Владимировича.