Дом, который построил Майк

Через несколько минут Жаклин нашла себя уже сидевшей у стены тоннеля, а Серёга сграбастывал стройную фигуру её в свою сильную русскую охапку и тащил к голубой машине. Бросил вялое тело на заднее сиденье. Бухнулся за баранку. Дал газу.

С обоих концов тоннеля несся рёв полицейских, пожарных и скоропомощных сирен.

Макс выжал себе в бокал остатки второй бутылки Шираза, (мы сидели с ним в маленьком тихом кафе "Ля Рошь" напротив Дома Инвалидов), и тихо сказал:

– Но ухлопали их обоих, Мария, да еще и мать Жаклинкину Рошель, совсем не за то, что они торцанули "мерина". Тот водила-то совсем в дудочку бухой был. Странно, как он вообще за рулём мог сидеть. Так или иначе, въехал бы куда-нибудь. Дали бы лучше охраннику машиной рулить.

Помолчал. Я заказала третью бутылку. Глотнула немного сама из бокала, где только что плескалась минералка "Перьер" .

– Я видел эти фотографии, которые он сделал в то время, пока Жаклин целых две минуты в коме валялась у стены. И выскочившие глаза водителя, и охранник к куче собственного кала, и кое-что еще. Серж никому их не показывал достаточно долгое время. Только почти четыре месяца спустя, приехав в Париж, (Мишель твой тоже приехал тогда из Амстердама с ним встретиться) решил поделиться с нами наболевшим. Вот мы и стали первые и единственные, кто их и видел, эти фотки несчастные. Ну, это всё ничего. Папелац мой помятый так ведь никто никогда и не нашел, хотя и искали, судя по ежедневной прессе очень долго. Такого говна, как моя тачка по Парижу тысячами мотается, и побитые из них - каждая первая. Через месяц я на свалке скрутил новый бампер, даже цвет подошел, и всё шито-крыто стало. Потом я кумекать стал, что же они так к моему корыту прицепились, ведь никто же не видел момента столкновения. Всё что досталось полицаям - только выезжающая из-под моста подержанная машина боевой голубой раскраски, предположительно Рено, и еще свежие следы голубой краски на заднем бампере Мерседеса.

А потом, Мария, через пару месяцев, Жаклинка приносит какой-то английский журнал, (у меня с головой плохо сейчас, не помню какой, да и по-английски я плохо гуторю) со статьёй непонятно какого то урода (не помню по той же причине). Он сам из бывшей британской разведки, и оказывается, что после катастрофы у Ди не досчитались её сумочки, с которой та не расставалась никогда в жизни и не доверяла никому в жизни. А в сумочке этой, Мария, находились какие-то интересные, и весьма!, бумазеи о её и не только личной жизни, которые нам, смертным, читать бы совершенно не надобно. Я ведь не просто так это разглагольствую, просто знаю, что вдруг через месяц после принцессиной гибели, царство ей небесное, вдруг в "Дейли Телеграф" прошла информация о том, что Ди была беременна на втором месяце. И прямым доказательством этого послужила справка от какого-то врача, у которого Диана исповедовалась. В этом же журнале опубликовали фотографии разбитого Мерса с очень короткой дистанции. Таких фоток не было ни в одном из предыдущих описаний смерти. Такую информацию мог в "Телеграф" продать только Серж. Вот урод то! Совсем не нужно быть полным ступидито, чтобы понять, что после этой публикации его, идиота, стали чётко вычислять. Поэтому то он и приехал опять ко мне в Париж, вызвал твоего Мишеля из Амстердама и исповедовался нам во всём. Да! Но не во всём мне. Мишель с ним пил портвейн двое суток после нашей первой встречи, я же смог выдержать только одни сутки.

Ёбаные русские алкоголики, вас никогда не переубедить! Экскъюз муа!

На третьи сутки, после очищения тремя банками болгарского рассола из русского магазина на Сент Оноре, твой Мишель взял ТЖВ и укатил обратно в Амстердам. А из Амстердама он покатил ни куда-нибудь, а в Рашу. Это ведь транзитная точка его глубокомысленного полёта была. Если я не ошибаюсь.

Мариечка, прости, если я тебя так называю,

(да зови, как хочешь, дурак ты французский, плавленый)

но "есть у меня отшен болшой подозрений бар",

(Он по-английски то говорит, как конь в лужу насрал, а уж Мишкины прибамбасы то вообще звучат в его алкашном рту как, типа того что - "ёс у меньа отчен больчо пидор зрения бар")

как любил выражаться твой суженый (бывший), но сумочку эту от принцессы Дианы покойный Серж передал твоему покойному мужу в момент братания рассолом. А поскольку моя французская действительность не может бороться с рассольными братаниями, то я подозреваю, что Мишель твой забрал эту сумку Диановскую в Россию, совместно с негативами и фотографиями её же самой мёртвой в этом роскошном тоннеле. Там очень много в этой сумке было. Достаточно, чтобы заколбасить всех на право и налево. Особенно налево, если знаешь, что ничего тебе от этого колбасилова не грозит. И мне кажется, - Макс донельзя понизил свой пьяный французский голос, - в этой сумке находились дневники и воспоминания Дианы, с которыми она не расставалась ни на минуту.

– Черт с этой сумочкой, может и не правда всё это, а только домыслы твои. Ты мне скажи, что же еще "кое-что" было на пленке кроме этих кусков железа и ужастиков с водительскими глазами и говном подмоченного охранника?
– я стала терять терпение.

– Стюпиде ты Мария. Стюпиде и есть. В сумочке этой всё дело. Может даже, а я более чем уверен, падение этого самолёта над Сиднеем с предполагаемым Мишелем на борту, тоже с сумочкой связана. Кто мы для них - песчинки. А на фотографиях, которые мы никогда больше не увидим, и никто больше не увидит, (если ты только не пороешься по сусекам где-нибудь на чердаке в его башкирской деревне, как её, Большеустьикинск, и найдешь их там), были еще конечно же мёртвый Доди Файет и практически мертвая Диана Спенсер. И лежали эти голубки на широких кожаных креслах, вдавленные в них грудами металлических изделий.

Лежали совершенно голые. Оба. И тела их,

Мария, нежно кровоточили друг на друга, совсем

как тела Ромео и Джульетты, которые так же

"гикнулись", как говорят у вас в России, в один

день.

А Серёга Пузанов, земля ему пухом, стал первым и единственным русским фотографом-папараци, сделавшим снимок полностью обнаженной принцессы. Так же как, наверняка, и полностью обнаженного Доди Файета.

А сейчас я пошёл своей дорогой в мой родной Холодильник, а ты береги себя, или хотя бы его детей.

Мне то уже всё равно, я не жилец, у меня тромб в мозгу.

Пока.

Такие дела.

И тут я припомнила, что в одном из пьяных бредней, Мишель мой, отросток болезный, пестицидами кормленый, лепетал мне, что если я хочу свою жизнь в безбедности закончить, (а ещё лучше, чтобы не ты, а Егор со Стешей) то типа того что, проверь чердак под крышей моего деда в Большеусьикинске, где сейчас Вовка Терентьев живёт, брат мой двоюродный. Тебе и детям нашим этих воспоминаний на всю жизнь хватит.

Я тогда это за полный бред приняла, а вот теперь мне это очень даже интересно, кажется. Жалко только что снесли этот старый дом уже братовья его и построили новые хоромы на этом месте.

Одна мысль меня сейчас гложет, по старой русской привычке, а им придерживаются братовья, дом положено полностью очистить перед сломом. Так что может мне и стоит с брательником Вовкой встретиться уан дэй в этом затрапезном Устьикинске. А может его самого на острова мои вызвать?

А Вовка?

МГ.

ИВДЕЛЬ

Николай Кондыба был "опущен" в первую же неделю отбывания срока в Ивделевской колонии строгого режима ИТК-16, и полеживал без передних зубов на нарах неподалёку от параши. Зубки ему повыбивали проклятые уголовники долгих лет отсидки, явно соскучившиеся по тёплым губам своих долгожданных любимых.

Еще ближе к параше возлежал другой "петушок", тоже Николай. Николай Коперников по прозвищу - "Толстозадый Колюн", совершивший в своё время нападение на Боевое знамя конвойной Части 6705 в городе Комсомольске-на-Амуре и заставивший посмертного героя Афганской войны еврея-майора Аркашу Бучнева есть свои фекалии.

ИЕРУСАЛИМ

Еврей Антон Горонков-Страшный тихо, как все порядочные ортодоксы, уехал в Израиль в 1992 году, выучив перед этим иврит на специальных курсах при Уральском Государственном Университете, и забавлял нас на попойках мудреными иудейскими высказываниями "иуд-хей-вав-хёй". Он долго там мыкался в поисках кого-то и чего-то, голодал и даже бросил пить временно, пока однажды не набрел на золотую жилу.

Как беженец из бывшего Союза он имел право учиться в каком либо Государственном Израильском учебном заведении практически бесплатно. Учебу оплачивала община, выделяя даже какую то стипендию, которой едва-едва хватало на пару тройку вечеров, проведенных с бутылкой.