Домой
Шрифт:
– Ясно.
Арсений Васильевич долго смотрел мальчишке вслед, потом пошел в магазин.
Родина…
И, пересматривая счета, он вспоминал просторную квартиру в городе у моря, большой магазин, отца у прилавка, вечера в светлой гостиной, маму, свою комнатку с игрушками и книжками. Каждый вечер, когда он уже лежал в постели, приходил отец, садился рядом, они разговаривали, долго, долго, а потом приходила мама, а отец шел к Лиде.
После гостей Нина с тетей Лидой должны были поехать на Охту, а у Арсения Васильевича были дела. Но, расчувствовавшись от детских воспоминаний,
– Ты ляжешь в кроватку, я с тобой посижу и поговорим!
Дома уставшая Нина легла, и когда Арсений Васильевич пришел к ней в комнату, она уже крепко спала. Арсений Васильевич укрыл ее, немного посидел рядом и вышел.
Бродя по квартире, он злился на то, что провел вечер не так, как было задумано. Чертов мальчишка со своими разговорами, думал он, все испортил, и сам же улыбался – при чем тут ребенок, ну спросил, что же теперь!
Он сел к столу, и снова перед глазами встал теплый родительский дом.
***
Володя шел, останавливаясь на каждом углу. Как хорошо, как светит солнце! И не скажешь, что еще только середина марта, снег уже начал таять, кажется, что тепло.
Володя толкнул тяжелую дверь, вошел и застыл. Штемберг стоял и смотрел прямо на него. Володя посмотрел на стенные часы – все хорошо, пришел он вовремя. Он опустил глаза и оглядел себя – и с формой все в порядке, пуговицы на месте, ботинки начищены… Он неловко поздоровался, не зная, что делать дальше. Штемберг рассеянно кивнул:
– Здравствуйте, Альберг.
Володя прошел мимо и скорее побежал в свой класс. Около лестницы он обернулся. Директор, не меняя позы, смотрел на дверь.
Володя выдохнул.
Не успел он положить вещи в парту, как в класс вошел учитель математики. Класс испуганно примолк. На учителе не было лица – бледный, с покрасневшими глазами, он дрожащими руками поправлял пенсне. Оглядев класс, он тихо произнес:
– Откройте ваши книги на странице сорок и делайте задачи.
Дети, растерянно переглядываясь, зашелестели страницами. Володя смотрел на условие, но ничего не понимал. И тут послышался робкий голос:
– Аркадий Павлович, что-то случилось?
Учитель посмотрел на говорившего, покачал головой, вздохнул:
– Да, дети. Сегодня из полевого госпиталя домой привезли Витю Катаева.
Класс оживился:
– Он что, был ранен?
– Боевое ранение?
– Ой, а у него и медали есть, наверное?
Учитель вдруг издал какой-то странный звук – как будто всхлипнул. Дети испуганно примолкли. Учитель оглядел их и с трудом заговорил:
– Да, он был ранен. Он вернулся домой без обеих ног… и он ничего не видит.
Володя почувствовал, как бешено бьется сердце, а в животе противно дрожит. Рядом кто-то всхлипнул. Учитель отвернулся к стене, его плечи вздрагивали. Потом он овладел собой:
– Вот такая грустная история, дети. Ну что же, решайте задачу.
Урок прошел кое-как. Володя никак не мог унять дрожь, он смотрел на задачу, не понимая смысла. Наконец прозвенел звонок, и учитель быстро ушел.
Дети сидели притихшие.
Шурка неуверенно выговорил:– Зато он герой.
– Но… ничего же не видит. И без ног.
Володя закрыл глаза. Как это – ничего не видеть… никогда, ничего, не видеть родителей, дом, речку, лес… Темнота, кругом всегда одна темнота! А как ходить – наощупь? И тут дошло – и ходить Витя тоже не может. Захотелось плакать, но как плакать при всем классе?
Остальные уроки прошли кое-как. О произошедшем уже знала вся гимназия, на переменах перешептывались:
– Но ведь он все равно герой!
– Конечно, герой!
– А на войне всегда ранят.
После уроков Володя побрел домой, не разбирая дороги. Иногда он останавливался и закрывал глаза, пытаясь представить, как это. Что теперь может делать Витя? Лежать? И не просто лежать, а в полной темноте? Читать он не может.
Он ничего не может!
Вспомнился их с Шуркой история. А если бы Шурка тогда убежал? А если бы и Володю за собой потянул?
Война не для детей, сказал тогда Арсений Васильевич. Но ведь сколько взрослых – вот, на углу Фонтанки, куда они с Ниной иногда носят корзинку – там сидит инвалид, без ног, на такой маленькой тележке. Но он видит. А тот, другой – у Троицкого собора?
От ужаса все путалось в голове. И Володя, еле сдерживая рыдания, побежал к дому.
Дверь лавки была открыта, и он, толком не понимая, что делает, вбежал внутрь, увидел Арсения Васильевича, бросился к нему, обхватил обеими руками и расплакался.
Лавочник от неожиданности уронил бумаги:
– Володенька! Что ты, мальчик мой? Господи… ну, что сделалось, мой хороший? Николай, встань вместо меня тут…
Он увел мальчика в контору, усадил на диван, сел рядом, обнял, гладил по голове, приговаривая:
– Что сделалось с моим мальчиком? Ну, не плакай, никому тебя не дам… ну, маленький мой…
Наконец Володя оторвался от его груди. Арсений Васильевич осторожно вытер ему лицо:
– Дома что-то, малыш?
Володя помотал головой.
– Обидел кто?
– Нет… Арсений Васильевич! Помните… когда у нас мальчик убежал? Ну, на фронт?
– Помню.
– Он вернулся… он без ног… и он не видит ничего!
Арсений Васильевич сглотнул:
– Боже мой …
Володя снова уткнулся ему в грудь. Арсений Васильевич машинально погладил его по голове. Володя прошептал:
– Мне страшно.
Арсений Васильевич крепче обнял его:
– Бедный ты мой мальчик… и сказать-то мне тебе – нечего. Что же он наделал, дурачок… Ну, не плачь больше, сынок. Ничего не поделаешь.
– Как он теперь будет?
– Плохо будет, Володя. Ну, потом приспособится. И слепые ведь живут, и калеки…
Дверь распахнулась, вбежала Нина.
– Папа, что с Володей? Что с тобой?
Володя почувствовал, как к глазам снова подступают слезы. Арсений Васильевич вздохнул:
– Ниночка, потом расскажу. Иди домой, Володя придет сейчас.
– Папа!
– Ниночка, с Володей все хорошо.
Нина кивнула и тихонько вышла из конторы. Арсений Васильевич внимательно посмотрел Володе в глаза: