Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)
Шрифт:
Послдніе годы своей жизни Сервантесъ посвятилъ вполн музамъ. Начатые уже въ Севильи двнадцать нравственныхъ разсказовъ («Novelas ejemplares», которые также можно считать мастерскими разсказами) появились въ 1613 г. въ Мадрид. Вс эти новеллы, ивъ которыхъ маленькая Мадридская цыганка особенно дорога для германцевъ, вслдствіе «presiosa» Вольфе и Вебера, возникли на свжей и богатой почв народныхъ характеровъ и выражаютъ собою всю полноту настоящей испанской живости и отличаются такою прелестью языка, что и до сихъ поръ, остаются недосягаемымъ образцомъ, хотя это самыя раннія изъ испанскихъ новеллъ. Сервантесъ достигъ уже преклонной старости, когда онъ создалъ свое послднее сочиненіе «Периллесъ и Сигизмунда», серьезный романъ, который онъ считалъ лучшимъ произведеніемъ своего пера; для насъ онъ иметъ только историческій интересъ и появился уже черезъ годъ посл его смерти.
Весною 1616 года онъ перехалъ въ Эсквивіаръ, гд находилось маленькое имніе, оставленное ему женою. Въ начал апрля онъ возвратился въ Мадридъ смертельно больной. Дорогой встртился ему студентъ медицины и далъ ему совтъ, какъ дйствовать противъ водяной, которой онъ страдалъ, на что Сервантесъ возразилъ ему: «пульсъ у меня бьется такъ сильно, что къ воскресенью все должно кончиться. И въ самомъ дл, такъ и случилось. 16 апрля совершено было надъ нимъ соборованіе. На слдующій день онъ написалъ, исполненное юмора
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава I
Въ небольшомъ мстечк Ламанча, — имени его я не хочу вспоминать, — жилъ недавно одинъ изъ тхъ гидальго, у которыхъ можно найти старинный щитъ, копье на палк, тощую клячу и гончую собаку. Кусокъ отварной баранины, изрдка говядины — къ обду, винегретъ — вечеромъ, кушанье скорби и сокрушенія — по субботамъ [1] , чечевица — по пятницамъ и пара голубей, приготовлявшихся, сверхъ обыкновеннаго, въ воскресенье, поглощали три четверти его годоваго дохода. Остальная четверть расходовалась на платье его, состоявшее изъ тонкаго, суконнаго полукафтанья съ плисовыми панталонами и такими-же туфлями, надваемыми въ праздникъ, и камзола изъ лучшей туземной саржи, носимаго имъ въ будни.
1
Кушаньемъ скорби и сокрушенія называлась въ Испаніи похлебка, приготовленная изъ потроховъ и конечностей животныхъ, околвавшихъ въ теченія недли. Это было единственное мясное блюдо, дозволенное въ субботу и извстное въ народ подъ вышесказаннымъ названіемъ.
При немъ жила экономка, перевалившая за сорокъ, племянница, не достигшая двадцати лтъ, и слуга, умвшій работать въ под, ходить за лошадью и владть винограднымъ ножомъ. Приближаясь къ пятидесятилтнему возрасту, худой и сухощавый, герой нашъ отличался крпкимъ здоровьемъ, вставалъ до зари и страстно любилъ охоту. На счетъ настоящаго имени его, біографы говорятъ розно: одни называютъ его Кихада, другіе Кизада; между тмъ самыя добросовстныя изысканія по этому предмету заставляютъ думать, что онъ звался Кихана. Впрочемъ это не касается дла, — постараемся только во всемъ остальномъ, относящемся къ нашей исторіи, не удалиться отъ истины.
Нужно сказать, что въ свободное время, занимавшее у нашего гидальго чуть-ли не 365 дней въ году, онъ съ непонятнымъ наслажденіемъ предавался чтенію рыцарскихъ книгъ и собралъ ихъ въ своей библіотек сколько могъ, въ особенности нравились ему сочиненія славнаго Фелиціана Сильвы. Онъ восхищался несравненной ясностью и блескомъ его прозы и несравненными тирадами, въ род слдующихъ: сужденія, которыми вы осуждаете мои разсужденія, въ такой мр вліяютъ на мои сужденія, что я не безъ разсужденія осуждаю вашу красоту; или высокія небеса, божественно вашу божественность при посредств звздъ утверждающія, содлываютъ васъ достойными достоинствъ, достойныхъ вашего величія.
Отъ подобныхъ фразъ у героя нашего заходилъ, что называется, умъ за разумъ. Цлыя ночи напролетъ ломалъ онъ голову, добиваясь въ нихъ смысла; — трудъ, оказавшійся-бы не подъ силу самому Аристотелю, еслибъ знаменитый мудрецъ воскресъ нарочно для этой цли. Мало безпокоясь о безчисленныхъ ранахъ, полученныхъ и нанесенныхъ донъ-Беліанисомъ, и полагая, что, не смотря на все искусство лечившихъ его докторовъ, такой славный рыцарь долженъ былъ имть израненое тло и покрытое шрамами лицо, онъ восхищался только остроуміемъ, съ какимъ авторъ Беліаниса закончилъ свою неоконченную книгу. Часто ему приходило желаніе взяться за перо и самому докончить ее, что, вроятно, онъ сдлалъ-бы съ полнымъ успхомъ, еслибъ умъ его не былъ ужь занятъ другими, несравненно важнйшими мыслями. Много разъ доводилось ему спорить съ священникомъ его деревни, человкомъ ученымъ, удостоеннымъ ученой степени въ Зигуенц [2] о томъ, которому изъ рыцарей слдуетъ отдать пальму первенства: Пальмерину Англійскому или Амадису Гальскому? Присутствовавшій при этихъ спорахъ цирюльникъ, синьоръ Николай, утверждалъ, что ни одинъ рыцарь не могъ сравняться съ рыцаремъ ебомъ, и что ближе всхъ подходитъ къ нему безспорно донъ-Галаоръ, братъ Амадиса Гальскаго, который, нисколько не уступая самому Амадису въ самоотверженіи и мужеств, не былъ однако такимъ капризнымъ плаксой, какъ его братецъ.
2
Выраженіе ироническое. Въ Испаніи въ то время смялись надъ претензіями разныхъ маленькихъ университетовъ и надъ воспитанниками ихъ.
Гидальго нашъ, мало по малу, до того пристрастился къ рыцарскимъ книгамъ, что въ чтеніи ихъ проводилъ дни и ночи, и кончилъ тмъ, что, въ слдствіе усиленнаго бодрствованія и чтенія, мозгъ его разстроился, и онъ сошелъ съ ума. Ему то и дло грезились поединки, битвы, волшебники, бури, любовь, раны и тому подобный сумбуръ, наполнявшій его любимыя книги. И такъ полно убжденъ онъ былъ въ истин всего этого, что для него въ цломъ мір не существовало ршительно ничего, достойнаго большаго доврія. Онъ говорилъ, что хотя Сидъ-Руи-Діазъ былъ, конечно, рыцарь не изъ послднихъ, но что онъ далеко не можетъ равняться съ рыцаремъ Пылающаго Меча, который однимъ ударомъ разскъ пополамъ двухъ чудовищныхъ и свирпыхъ великановъ. Онъ глубоко
уважалъ Бернардо-дель-Карпіо за то, что въ Ронсевальской долин, онъ умертвилъ очарованнаго Роланда, воспользовавшись уловкой Геркулеса, при помощи которой этотъ силачъ задушилъ въ своихъ рукахъ Антея, названнаго сыномъ земли. Съ большой похвалой отзывался онъ также о великан Морган, единомъ благородномъ исключеніи изъ свирпаго сонма великановъ. Но героемъ его, по преимуществу, былъ Рейнальдъ Монтальванскій, особенно когда онъ мерещился ему выходящимъ изъ своего замка грабить каждаго встрчнаго, или отправляющихся за море похищать идолъ Магомета, вылитый изъ чистаго золота, какъ увряетъ исторія. Что-же касается измнника Ганелона, то за возможность отсчитать ему нсколько подзатыльниковъ онъ охотно отдалъ-бы свою экономку въ племянницей въ придачу.Рехнувшись окончательно, герой нашъ задумалъ одно изъ самыхъ безумныхъ предпріятій, какія приходили когда либо въ голову полуумнымъ. Ему казалось необходимымъ, какъ для собственной славы, такъ для блага и славы родной страны своей, сдлаться странствующимъ рыцаремъ; и рыская по свту на кон съ оружіемъ въ рукахъ, ища приключеній, карая зло, возстановляя правду, защищая гонимыхъ и сирыхъ, пускаясь наконецъ въ самыя ужасныя приключенія, покрыть себя неувядаемой славой. Ему уже мерещилось, какъ, благодаря своему мужеству, онъ длается на худой счетъ Трапезондскимъ императоромъ. Увлекаемый этими сумазбродными мечтами, онъ только и думалъ, какъ-бы поскоре привести намреніе въ дло; и прежде всего позаботился о своемъ праддовскомъ оружіи, давно покоившимся въ пыли, въ одномъ изъ забытыхъ угловъ его дома. Доставъ, вычистивъ и починивъ его, онъ съ ужасомъ увидлъ, что отъ шлема, нкогда цлаго, оставался только шишакъ. Призвавъ на помощь все свое искусство, онъ, при помощи картона и остававшагося въ цлости шишака, устроилъ что-то въ род шлема. Но когда онъ пожелалъ убдиться въ прочности своей работы и нанесъ устроенному имъ шлему два шпажныхъ удара, то первый изъ нихъ сразу разрушилъ весь это недльный трудъ. Неудача эта, хотя и не совсмъ пріятная для нашего гидальго, не обезкуражила его однако. Онъ принялся вторично работать надъ шлемомъ и, чтобы придать ему возможную прочность, придлалъ въ нему желзныя застежки. Не желая, однако, во второй разъ испытать прочность своей работы, онъ счелъ ее оконченною и вообразилъ себя обладателемъ самаго прочнаго шлема въ мір.
Покончивъ съ оружіемъ, онъ отправился осмотрть збрую и своего верховаго коня. И хотя конь этотъ былъ боле жалокъ, нежели самъ знаменитый конь Гонеля, состоявшій, исключительно, изъ кожи и костей, онъ показался ему, однако, прекрасне александровскаго Букефала и Бабіеки рыцаря Сида. Четыре дня ломалъ онъ голову, присваивая этой несравненной лошади достойное ея имя. Возможно-ли, думалъ онъ, чтобы конь такого славнаго рыцаря, въ тому-же превосходный самъ по себ, не имлъ какого-нибудь извстнаго имени. Если господинъ перемняетъ свое имя и общественное положеніе, то конь его можетъ и даже долженъ, ради этого случая, также перемнять свое имя на другое, боле звучное и соотвтствующее его новому положенію. Перебравъ, удлинивъ, укоротивъ и перевернувъ на вс лады множество различныхъ именъ, онъ остановился наконецъ на имени Россинанта, показавшемся ему звучнымъ, сильнымъ и во всхъ отношеніяхъ достойнымъ первой лошади въ мір. Придумавъ имя своему коню, онъ ршился придумать имя и самому себ, и посл новаго недльнаго размышленія, ршился назвать себя Донъ-Кихотомъ, названіе, подавшее поводъ его историкамъ предполагать, что настоящее имя его было Кихада, а не Кизада, какъ утверждаютъ другіе.
Припоминая, однако, что славный Амадисъ никогда не назывался просто Амадисомъ, но, вроятно съ цлію прославить и возвеличить свою родину, присовокупилъ къ своему имени названіе Гальскій; герой нашъ, чтобы ни въ чемъ не отступать отъ своихъ знаменитыхъ предшественниковъ, ршился также назвать себя не просто Донъ-Кихотомъ, а Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ, увренный, что онъ также возвеличитъ и прославитъ мсто своего рожденія.
Вычистивъ оружіе, смастеривъ шлемъ, пріискавъ имя себ и своему коню, герой нашъ увидлъ, что ему не доставало только дамы, въ которую онъ могъ бы влюбиться, такъ какъ рыцарь безъ дамы и любви походитъ на дерево безъ листьевъ, на тло безъ души. Онъ говорилъ себ: если въ наказаніе за мои грхи или, скоре, благодаря счастливой звзд моей, мн случится встртиться съ какимъ нибудь великаномъ, какъ это въ частую случается странствующимъ рыцарямъ, если съ перваго удара я поражу или даже проколю его насквозь, и онъ очутится въ моей власти, тогда мн необходимо будетъ имть даму, въ которой я могъ бы послать побжденнаго мною великана, дабы, павъ передъ нею ницъ, онъ сказалъ ей покорнымъ голосомъ: «высокая дама! я великанъ Каракаліунбро, владтель Маландаринскаго острова, побжденный на поединк безстрашнымъ и на всегда славнымъ рыцаремъ Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ, по приказанію котораго я прихожу пасть ницъ предъ вашей красотой и у вашихъ ногъ ждать вашихъ повелній.» О, какъ счастливъ былъ нашъ гидальго, сложивъ эту пышную тираду. Но радость его была еще полне, когда онъ нашелъ наконецъ ту, которой суждено было очаровать его сердце и поработить его мысли. Этой волшебницей стала, сама того не зная, молодая, хорошенькая поселянка Альдонзо Лорензо. Истративъ много времени на пріисканіе ей названія, которое бы, гармонируя съ его собственнымъ, заставляло видть въ ней принцессу или другую высокую даму, онъ назвалъ ее наконецъ Дульцинеей Тобозской. Послднее слово указывало на мсторожденіе ея — деревню Тобозо. Имя, пріисканное имъ своей красавиц, показалось ему столь же звучнымъ, благороднымъ и возвышеннымъ, какъ имена, данныя имъ себ и своему коню.
Глава ІІ
Покончивъ со всми приготовленіями, гидальго нашъ не хотлъ боле медлить приведеніемъ въ исполненіе задуманнаго имъ предпріятія, считая уже себя отвтственнымъ за вс неоплаченные долги, неотомщенныя обиды, ненаказанныя преступленія, словомъ за все зло, допускаемое бездйствіемъ его тяготть надъ землею. И вотъ на зар одного изъ самыхъ жаркихъ іюльскихъ дней, никмъ не замченный, не доврившись ни одной живой душ, онъ осдлываетъ Россинанта, кладетъ ногу въ стремя — и съ опущеннымъ забраломъ, съ щитомъ въ рук, съ копьемъ въ кулак, вызжаетъ чрезъ задній дворъ своего дома, восхищенный легкостью, съ какою онъ привелъ въ исполненіе свой благородный проектъ. Не усплъ онъ, однако, сдлать нсколькихъ шаговъ, какъ съ ужасомъ вспомнилъ, что, не будучи посвященъ въ рыцари, онъ, по законамъ этого братства, не можетъ вступить въ битву ни съ однимъ рыцаремъ, и что, еслибъ онъ былъ даже посвященъ, то, какъ новичекъ, иметъ право носить только блое оружіе, т. е. безъ девиза на щит, пока не добудетъ его собственнымъ мужественъ. Мысль эта до такой степени смутила его, что онъ чуть было не вернулся домой, но, увлекаемый своимъ сумасшествіемъ, и основываясь на многочисленныхъ примрахъ, вычитанныхъ имъ въ его книгахъ, онъ задумалъ посвятить себя въ желаемое имъ званіе, при посредств перваго встрченнаго имъ рыцаря. Что же касается оружія, то онъ поклялся, во время своихъ странствованій, такъ хорошо вычистить свои доспхи, чтобы они могли спорить близной съ горностаемъ. Успокоенный такимъ ршеніемъ, онъ спокойно продолжалъ путь, доврившись своему коню, и увренный, что тамъ долженъ поступать всякій искатель приключеній.