Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

— Дальше что? спросилъ священникъ.

— Дальше Амадисъ Греческій, и вроятно вс книги, стоящія на этой полк, принадлежатъ въ роду Амадисовъ, отвчалъ цирюльникъ.

— Въ такомъ случа на дворъ ихъ, проговорилъ священникъ, потому-что я готовъ скоре сжечь моего отца, встртивъ его въ образ странствующаго рыцаря, чмъ пощадить королеву Пинтикингестру съ пастухомъ Даринелемъ и со всми ихъ мудростями.

— Я того-же мннія, добавилъ цирюльникъ.

— И я того-же, проговорила племянница.

— Когда такъ, — пусть вс он отправляются къ своему товарищу, сказала экономка, и, не трудясь выходить изъ комнаты, швырнула ихъ, какъ попало, за окно.

— Это что за толстая книга? спросилъ священникъ.

— Донъ-Оливантесъ Лаурскій, отвчалъ синьоръ Николай.

— Произведеніе автора, написавшаго Садъ Флоры, добавилъ священникъ; право не знаю, въ которомъ изъ этихъ сочиненій меньше вздору. Во всякомъ случа, донъ-Оливантесу не угодно-ли будетъ отправиться на дворъ, въ наказаніе за разсказываемыя имъ нелпости.

— Вотъ Флорисмаръ Гирканскій, сказалъ синьоръ Николай.

— Флорисмаръ тоже здсь? воскликнулъ священникъ. Пусть-же онъ потрудится поскорй отправиться къ своимъ товарищамъ. Мы не пощадимъ эту грубую, дурно изложенную книгу ни за странное рожденіе ея, ни за небывальщины, которыми она наполнена.

— Вотъ Рыцарь Платиръ, возвстилъ цирюльникъ.

— Скучная и безцвтная книга, которую гршно было-бы щадить, отвтилъ священникъ; на дворъ ее и пусть больше не будетъ о ней помину.

— Вотъ Зеркало Рыцарства, продолжалъ синьоръ Николай.

— Знакомъ съ нимъ, сказалъ священникъ. Въ немъ говорится правдивымъ историкомъ Турпиномъ о двнадцати перахъ Франціи и Рейнальд Монтальванскомъ съ его разбойничьей шайкой. Книгу эту осудить только на вчное изгнаніе, изъ уваженія къ тому, что она вдохновила Матео Боярдо, которому подражалъ славный Аріостъ, что не помшаетъ намъ быть безпощадными къ самому Аріосту, если мы встртимъ его здсь, говорящимъ на своемъ родномъ язык. Если-же онъ заговоритъ съ нами по италіянски, тогда примемъ его съ тмъ уваженіемъ, котораго онъ заслуживаетъ.

— У меня есть оригиналъ поэмы Аріоста, но я его не понимаю, замтилъ цирюльникъ.

— Жаль, что не столько же понималъ его тотъ капитанъ, который, желая познакомить насъ съ Аріостомъ, нарядилъ его по испански. Впрочемъ, говорилъ священникъ, подобная участь ожидаетъ вс переводы въ стихахъ, потому что никакой талантъ не въ силахъ сохранить въ нихъ всхъ красотъ подлинника. Возвратимся, однако, въ нашей книг, продолжалъ онъ, и припрячемъ ее вмст съ сочиненіями, говорящими о Франціи. Что съ ними длать? Объ этомъ подумаемъ посл. Но да не распространится эта милость ни на находящагося здсь, по всей вроятности, Бернарда дель Карпіо, ни на книгу называемую Ронцесвалесъ; если он попадутъ въ мои руки, я передамъ ихъ госпож экономк.

Цирюльникъ во всемъ соглашался съ священникомъ, извстнымъ ему за прекраснаго человка, котораго богатства цлаго міра не могли совратить съ пути правды. Дв слдующія книги были: Пальмеринъ Оливскій и Пальмеринъ Англійскій.

— Оливу сожгите, сказалъ священникъ, и пепелъ ея развйте по воздуху, но сохраните англійскую пальму, драгоцнное произведеніе, достойное столъ-же драгоцннаго ларца, какъ тотъ, который Александръ нашелъ въ сокровищниц Дарія, и въ которомъ хранилъ псни Гомера. Сочиненіе это драгоцнно вдвойн: превосходное само по себ, оно приписывается перу столько-же мудраго, сколько славнаго короля португальскаго. Описываемыя имъ приключенія въ мирагадскомъ замк превосходно задуманы и мастерски воспроизведены; слогъ легокъ и живъ, характеры не искажены, и нигд не нарушены литературныя приличія. Сохранимъ-же эту книгу вмст съ Амадисомъ Гальскимъ, спасеннымъ вашимъ заступничествомъ, и за тмъ, да погибнутъ вс остальныя.

— Постойте, постойте, воскликнулъ цирюльникъ, вотъ славный Донъ-Беліанисъ.

— Автору этого произведенія, замтилъ священникъ, не мшало бы принять нсколько ревеню, для очищенія желчи, разлитой во второй, третьей и четвертой частяхъ его Беліаниса; теперь-же, уничтоживъ въ этомъ произведеніи замокъ славы и много другихъ пошлостей, подождемъ произносить надъ нимъ окончательный приговоръ, въ надежд на его исправленіе. Пока храните его у себя, говорилъ онъ цирюльнику, и не давайте читать никому. При послднемъ слов, обратясь къ экономк, онъ предложилъ ей выкинуть за окно вс оставшіяся не пересмотрнными большія книги Донъ-Кихота.

Экономка, которая не прочь была сжечь вс книги въ мір, не заставила повторить два раза сдланное ей предложеніе, и схвативъ въ руки множество книгъ готовилась выкинуть ихъ за окно, но изнемогая подъ бременемъ своей ноши, уронила одну изъ нихъ къ ногамъ цирюльника, который, поднявъ ее, узналъ, что это была Исторія славнаго Тиранта Благо.

— Тирантъ Блый, воскликнулъ священникъ, онъ тутъ, давайте мн его, это превеселая книга. Въ ней встрчается Донъ-Киріелейсонъ Монтальванскій съ страшнымъ Дитріаномъ и уловки двушки удовольствіе моей жизни и любовныя продлки вдовы спокойствія и наконецъ императрица, влюбленная въ своего оруженосца. По слогу это лучшая книга въ мір: въ ней рыцари дятъ, спятъ, умираютъ на своихъ кроватяхъ, оставляя по себ духовныя завщанія, словомъ въ ней встрчается многое, чего нтъ въ другихъ рыцарскихъ книгахъ; и однако, несмотря на все это, авторъ ея достоинъ быть сосланнымъ на всю жизнь на галеры за множество глупостей, разбросанныхъ имъ въ своемъ сочиненіи. Возьмите его съ собой, продолжалъ онъ, обращаясь къ цирюльнику, прочитайте, и вы увидите, что все сказанное мною, по поводу этой книги, сущая правда.

— Готовъ васъ слушать, но что станемъ длать со всми этими маленькими книгами? спросилъ цирюльникъ.

— Это вроятно собраніе разныхъ стиховъ, сказалъ священникъ, и первая раскрытая имъ книга оказалась Діаной Монтемаіорской. Сжигать ихъ не за что, продолжалъ онъ; доставляя довольно невинное препровожденіе времени, он никогда не окажутъ такого вреднаго вліянія на умы, какъ книги рыцарскія.

— Отецъ мой! воскликнула племянница, вы преспокойно можете спровадить на дворъ и эти книжки, потому-что если дядя мой забудетъ о странствующихъ рыцаряхъ, то, читая пастушескія сочиненія, у него явится, пожалуй, желаніе сдлаться пастухомъ, бродить по горамъ и лсамъ, напвая псни и играя на свирли; чего добраго, онъ вообразитъ себя еще поэтомъ и начнетъ писать стихи, а эта болзнь не только прилипчивая, но, какъ говорятъ, и неизлечимая.

— Правда ваша, отвчалъ священникъ, намъ необходимо устранить отъ нашего друга все, что могло-бы вторично свести его съ ума. Начнемъ-же съ Діаны Монтемаіорской, сжечь ее я, впрочемъ, не желаю, а хотлось-бы мн только вычеркнуть въ ней все, что говорится о мудромъ блаженств и очарованной волн и вс почти стихи ея, посл чего, изъ уваженія къ ея проз, книгу эту можно будетъ признать лучшею въ своемъ род.

— Вотъ дв Діаны: Сальмантинская и Хиль Поля, сказалъ цирюльникъ.

— Сальмантинская пусть увеличитъ собою число осужденныхъ, добавилъ священникъ; Діану-же Хиль Поля сохранимъ съ тмъ уваженіемъ, съ какимъ сохранили-бы мы произведеніе самаго Аполлона. Однако, поспшимъ просмотрть слдующія книги, потому-что ужь не рано.

— Вотъ десять книгъ богатствъ любви сардинскаго поэта Антонія Жофраса, сказалъ синьоръ Николай.

— Клянусь, добавилъ священникъ, что съ тхъ поръ какъ существуютъ Аполлонъ и музы, или, врне, съ тхъ поръ, какъ существуютъ въ мір поэты, никто не написалъ еще боле увлекательнаго произведенія. Кто не читалъ его, тотъ не читалъ ничего веселаго. Дайте мн эту книгу, которую я предпочитаю ряс изъ лучшей флорентійской тафты.