Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

Покончивъ съ одолвавшими его сомнніями, герой нашъ говорилъ самому себ: «когда историкъ грядущихъ вковъ станетъ писать мои великіе подвиги, тогда, нтъ сомннія, онъ такъ разскажетъ мой ныншній выздъ: едва лишь свтозарный ебъ началъ раскидывать золотые локоны своихъ роскошныхъ волосъ надъ пробуждавшимся лономъ земли; едва лишь раннія птички, блистая тысячами цвтовъ, огласили воздухъ своими мелодичными пснями, привтствуя появленіе блдно-розовой авроры, покинувшей ложе своего ревниваго супруга и шедшей освщать небеса Ламанча, какъ знаменитый рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій, разставшись съ мягкой постелью, осдлалъ своего врнаго Россинанта и пустился въ путь по древней и славной монтіельской долин«. На этой долин герой нашъ находился въ описываемую минуту. «О, счастливый вкъ», добавилъ онъ, «которому суждено узрть въ полномъ свт совершенныя мною дла, достойныя быть отчеканенными на чугун и мрамор, да живутъ они, не умирая, въ примръ и поученіе грядущимъ поколніямъ! А ты, кто бы ты ни былъ, мудрый волшебникъ, счастливый выпавшимъ теб удломъ описать мои безсмертныя похожденія, молю, не позабудь моего врнаго Россинанта, дорогаго товарища моего въ моихъ непрерывныхъ странствованіяхъ!» Потомъ, какъ-бы въ любовномъ порыв, онъ воскликнулъ: «О Дульцинея, владычица моего порабощеннаго сердца! Какимъ испытаніямъ ты подвергаешь его суровымъ отказомъ лицезрть твою несравненную красоту! Но пусть оно хоть напоминаетъ теб о мученіяхъ, испытываемыхъ имъ изъ за тебя». Къ этимъ бреднямъ онъ присовокупилъ сотню другихъ, столько же восторженныхъ и вычитанныхъ имъ въ его книгахъ, слогу которыхъ онъ подражалъ теперь, не замчая, что высоко поднявшееся солнце пекло его голову съ силою, вполн достаточною растопить ту небольшую частицу мозга, которая могла еще оставаться у него. Такимъ образомъ герой нашъ пространствовалъ цлый день, не наткнувшись ни на какое приключеніе, что крайне огорчало его, такъ сильно желалъ ужь онъ явить міру опытъ своего мужества. Нкоторые писатели говорятъ, что первымъ его подвигомъ было дло въ лапискомъ приход; другіе относятъ это въ битв съ втрянными мельницами; все же, что я могъ открыть по этому поводу въ ламанчскихъ лтописяхъ, это то, что герой нашъ пространствовавъ до заката солнца и, умирая съ конемъ своимъ отъ голода, такъ сильно усталъ съ нимъ, что оба они едва держались на ногахъ. Глядя во вс стороны съ намреніемъ открыть какое-нибудь убжище, въ которомъ можно бы было отдохнуть, онъ увидлъ наконецъ зазжій донъ, засіявшій предъ нимъ какъ звзда, долженствовавшая привести его къ обители спасенія. Пришпоривъ Россинанта, онъ подъхалъ къ этому дому уже въ сумерки. У воротъ его шалили въ это время дв молодыя госпожи, принадлежавшія къ разряду женщинъ, поведеніе которыхъ называется сомнительнымъ. Он шли въ Севилью съ погонщиками муловъ, остановившихся ночевать въ зазжемъ дон. Такъ какъ герой нашъ всюду видлъ лишь то, что вычиталъ въ своихъ книгахъ, поэтому не усплъ онъ замтить несчастнаго зазжаго дома, какъ уже принялъ его за великолпный замокъ, съ четырмя башнями, сіявшими на солнц своими посеребренными вершинами, съ рвани и подъемными мостами, словомъ, со всми принадлежностями, встрчающимися въ книжныхъ описаніяхъ рыцарскихъ жилищъ. На нкоторомъ разстояніи отъ воображаемаго замка Донъ-Кихотъ придержалъ за узду своего коня, ожидая появленія между зубцами стнъ карла, долженствовавшаго трубнымъ звукомъ возвстить прибытіе рыцаря, но какъ ничего подобнаго не случилось, и какъ при томъ Россинантъ изъявлялъ ршительное намреніе попасть скоре въ конюшню, поэтому Донъ-Кихотъ сдлалъ нсколько шаговъ впередъ и тутъ замтилъ двухъ знакомыхъ намъ женщинъ, показавшихся ему двумя благородными двушками, прогуливавшимися у воротъ замка. Проходившій мимо пастухъ затрубилъ въ это время въ рогъ, сзывая свое стадо, и герой нашъ, убжденный, что это подавался сигналъ, возвщавшій его пріздъ, поспшилъ подъхать къ замченнымъ имъ женщинамъ, которыя, видя приближеніе незнакомца, вооруженнаго съ ногъ до головы, бросились бжать отъ него. Угадывая причину испуга ихъ, Донъ-Кихотъ приподнялъ забрало и, открывъ до половины свое худое, запыленное лицо, проговорилъ спокойнымъ и пріятнымъ голосомъ: «прекрасныя сеньоры, не убгайте и не опасайтесь съ моей стороны никакого оскорбленія. Законы рыцарей, которые явился я исполнять, запрещаютъ оскорблять кого-бы то ни было, тмъ боле такихъ благородныхъ двушекъ, какими кажетесь вы». Женщины смотрли на него съ невыразимымъ удивленіемъ, стараясь заглянуть ему въ лицо, скрываемое дурнымъ забраломъ, но при слов двушки, которымъ почтилъ ихъ нашъ герой, он не могли не разсмяться. «Скромность прилична красот«, сказалъ строгимъ голосомъ Донъ-Кихотъ, «а смяться надъ тмъ, что не смшно, неприлично никому. Если я это говорю, то врьте, не съ намреніемъ оскорбить васъ или смутить веселое расположеніе духа, въ которомъ васъ застаю, — нисколько. Единственнымъ желаніемъ моимъ было и остается служить вамъ чмъ могу». Эти слова, вмст съ странной фигурой говорившаго ихъ, разсмшили еще больше нашихъ веселыхъ странницъ, и дло приняло бы не совсмъ благопріятный оборотъ, еслибъ на выручку ихъ не подосплъ трактирщикъ, человкъ чрезвычайно толстый и чрезвычайно миролюбивый. При вид незнакомца. вооруженнаго до зубовъ сборомъ всевозможнаго оружія, онъ самъ чуть было не разсмялся, но почувствовавъ вблизи себя цлый арсеналъ, спохватился и обратился въ прізжему съ слдующими словами: «господинъ рыцарь, если вы желаете переночевать въ этомъ дом, то, кром постелей, которыхъ не остается у меня ни одной, вы найдете въ достаточномъ количеств все остальное, нужное для ночлега.» На вжливое предложеніе трактирщика, принятаго Донъ-Кихотомъ за управляющаго замкомъ, онъ отвчалъ: «господинъ кастелянъ, я довольствуюсь малымъ:

Оружіе, вотъ мой нарядъ, И битвы отдыхъ мой. Въ такомъ случа, отвчалъ трактирщикъ: Скала должна быть вашимъ ложемъ И бодрствованье вашимъ сномъ;

если это такъ, то вы можете смло располагаться въ моемъ дом въ которомъ найдете полную возможность провести безъ сна не только одну ночь, но даже цлый годъ». Сказавъ это, онъ поспшилъ поддержать рыцарю стремя, и Донъ-Кихотъ началъ слзать съ лошади съ тми усиліями, въ какимъ способенъ человкъ, не вшій цлые сутки и обремененный грузомъ Донъ-Кихотовскаго оружія. Ступивъ на землю, онъ прежде всего поручилъ вниманію хозяина своего коня, замтивъ ему, что изъ всхъ коней въ мір Россинантъ былъ безспорно прекраснйшій, — мнніе, съ которымъ хозяинъ хотя и не вполн согласился, тмъ не мене отвелъ Россинанта въ конюшню. Возвратясь въ своему гостю, хозяинъ засталъ уже его примиреннымъ съ знакомыми намъ путешественницами, освобождавшими нашего героя отъ тяжести его вооруженія. Он сняли съ него латы и кирасы, но когда дло дошло до несчастнаго шлема, привязаннаго зелеными лентами, то снять его оказалось невозможнымъ, не разрзавъ узловъ, связывавшихъ ленты; на это Донъ-Кихотъ ни за что не хотлъ согласиться, предпочитая ночевать съ шлемомъ на голов, длавшимъ изъ него самую уморительную фигуру, какую только можно вообразить. Впродолженіи этихъ церемоній, принимая обезоруживавшихъ его женщинъ за благородныхъ дамъ, властительницъ замка, герой нашъ обратился въ нимъ съ слдующими стихами старой испанской псни:

Какой изъ рыцарей былъ принятъ Красавицами, такъ какъ я? Тутъ дамы Донъ-Кихоту служатъ И берегутъ его коня.

— Россинантъ имя этого коня, продолжалъ онъ, а Донъ-Кихотъ Ламанчскій — вашего покорнйшаго слуги, поклявшагося никому не открываться, пока не совершитъ онъ какого-нибудь великаго дла. Необходимость прировнять псню о Ланцерот къ моему теперешнему положенію заставила меня сказать мое имя прежде, чмъ я желалъ; но прійдетъ, можетъ быть, время, когда рыцарь услышитъ, граціозныя сеньоры, ваши повелнія и сочтетъ себя счастливымъ служить вамъ мужествомъ своей руки». Не привыкши слушать ничего подобнаго, дамы наши съ возрастающимъ удивленіемъ глядли за Донъ-Кихота и не знали что отвчать ему, пока одна изъ нихъ не надоумилась спросить его: не хочетъ-ли онъ закусить? «Очень хочу», отвчалъ рыцарь: «и что бы мн не подали теперь, все будетъ какъ нельзя боле кстати». Къ несчастью, дло было въ пятницу, и во всемъ дом не оказалось ничего, кром остатковъ рыбы, называемой форелькой, и только именемъ сходной съ форелью. Донъ-Кихота просили удовольствоваться этимъ скромнымъ блюдомъ, такъ какъ ничего другаго нельзя было достать. «Все равно», отвчалъ Донъ-Кихотъ: «нсколько маленькихъ форелекъ замнятъ одну большую, какъ одна большая монета замняетъ нсколько малыхъ. Къ тому-же ягненокъ вкусне барана и теленокъ быка, поэтому и форельки можетъ быть вкусне форели. Подавайте только скоре, потому что выдерживать тяжесть моего вооруженія можно не иначе, какъ подкрпляя желудокъ». Желая доставить рыцарю возможность закусывать на чистомъ воздух, ему накрыли столъ на крыльц и угостили рыбою, дурно посоленною и еще хуже отваренною, съ кускомъ хлба, чернымъ какъ оружіе Донъ-Кихота, на котораго нельзя было смотрть безъ смха, когда онъ принялся обдать съ шлемомъ на голов, съ забраломъ и набородникомъ спереди. И такъ какъ онъ съ величайшимъ трудомъ подносилъ ко рту куски несчастной рыбы, поэтому одна изъ знакомыхъ намъ дамъ взялась кормить его. Когда же рыцарю захотлось напиться, то тутъ представились такія препятствія удовлетворить его желаніе, что они оказались бы неодолимыми, еслибъ хозяинъ не догадался вложить ему въ ротъ длинную, тростниковую трубку, просверленную насквозь, и чрезъ нее влить ему въ ротъ нсколько капель вина. Все это Донъ-Кихотъ выносилъ съ невозмутимымъ терпніемъ, готовый подвергнуться всевозможнымъ испытаніямъ, лишь бы только не разрзывать лентъ своего шлема. Въ это время какой-то пастухъ свиснулъ пять или шесть разъ, и это окончательно убдило Донъ-Кихота, что онъ находится въ знаменитомъ замк, въ которомъ услаждаютъ музыкой его послобденный отдыхъ; и тутъ треска показалась ему форелью, черный хлбъ — блымъ, прислуживавшія ему женщины — высокими дамами, а хозяинъ — управляющимъ замкомъ; и невыразимо былъ онъ восхищенъ принятымъ имъ намреніемъ сдлаться странствующимъ рыцаремъ и блестящимъ результатомъ его перваго вызда. Однако мысль о томъ, что онъ не посвященъ еще въ рыцари, не переставала тревожить его, такъ какъ въ настоящемъ своемъ положеніи онъ не смлъ законно пускаться ни въ какое приключеніе.

Глава III

Движимый желаніемъ видть себя какъ можно скоре посвященнымъ рыцаремъ, Донъ-Кихотъ кидаетъ свою закуску, зоветъ хозяина, уводитъ его въ конюшню и тамъ, затворивъ дверь, падаетъ предъ нимъ на колни, говоря ему: «не встану, до тхъ поръ не встану, благородный рыцарь, пока не получу отъ васъ согласія на мою просьбу, исполненіе которой озаритъ славою не только васъ, но, быть можетъ, всю вселенную». Хозяинъ, видя Донъ-Кихота у ногъ своихъ, слыша его странныя слова, убждалъ его подняться съ колнъ, но тщетны были вс увщанія хозяина, пока онъ не пообщалъ нашему герою исполнить его просьбу.

— Я этого ожидалъ отъ вашего великодушія, сказалъ Донъ-Кихотъ. Просьба, съ которою я намренъ обратиться въ вамъ, и которую вы такъ обязательно общались исполнить, состоитъ въ томъ, чтобы завтра, на разсвт, посвятить меня въ рыцари; но передъ тмъ, какъ удостоиться этого высокаго званія, такъ пламенно мною ожидаемаго, позвольте мн провести ночь въ часовн вашего замка, на страж оружія, посл чего мн дозволено будетъ, согласно уставамъ рыцарства, искать приключеній по цлому міру, карая виновныхъ, защищая угнетенныхъ и вообще исполняя все, въ чему обязываетъ принимаемое мною званіе.

Хозяинъ, человкъ себ на ум, заподозривши уже прежде своего гостя въ помшательств, при послднихъ словахъ его убдился въ этомъ окончательно и, желая вдоволь посмяться, общалъ исполнить его просьбу. Сказавъ Донъ-Кихоту, что принятое имъ намреніе свидтельствуетъ о высокомъ ум его и совершенно соотвтствуетъ такому высокому дворянину, какимъ, по словамъ хозяина, казался Донъ-Кихотъ по виду и по своимъ изысканнымъ манерамъ, хозяинъ добавилъ, что въ молодые лта онъ самъ велъ жизнь странствующаго рыцаря, постивъ въ поискахъ приключеній предмстья Малаги и Севильи, рынки Сеговіи, острова Ріаронскіе, оливковые сады Валенсіи, окрестности Гренады, морскіе берега Сан-Лукара и всевозможныя харчевни Толедо [3] , испытывая во всхъ этихъ мстахъ легкость ногъ и искуство рукъ своихъ, и всюду оставляя слды своего пребыванія, обольщая молодыхъ двушекъ, совращая съ пути истины вдовъ, грабя сиротъ и сдлавшись извстнымъ чуть не во всхъ испанскихъ судахъ, я, говорилъ хозяинъ, пришелъ укрыться теперь въ этомъ замк, и живя своими и чужими деньгами, радушно принимаю въ немъ всхъ странствующихъ рыцарей, единственно изъ высокаго уваженія, питаемаго мною въ этому благородному сословію и въ надежд, что они подлятся со мной кошелькомъ своимъ въ награду за мой радушный пріемъ. Онъ сказалъ, наконецъ, что у него нтъ часовни, въ которой бы Донъ-Кихотъ могъ провести ночь на страж оружія, увривъ его, будто, желая выстроить новую, онъ сломалъ прежде бывшую часовню, но въ утшеніе ему добавилъ, что законы рыцарства дозволяютъ, въ крайнемъ случа, проводить ночь на страж оружія гд бы то ни было, и предлагалъ для этой цли дворъ своего замка, на которомъ опъ надялся, при помощи Божіей, на разсвт слдующаго дня исполнить надъ Донъ-Кихотомъ обрядъ посвященія, такъ, чтобы чрезъ нсколько часовъ онъ могъ считать себя вполн посвященнымъ рыцаремъ. Хозяинъ кончилъ рчь свою вопросомъ, естьли у Донъ-Кихота деньги?

3

Вс эти мста извстны были во времена Сервантеса, какъ притоны всевозможныхъ негодяевъ.

— Ни одного мараведиса, и правду сказать, я нигд не читалъ, чтобы странствующіе рыцари возили съ собою деньги, отвтилъ Донъ-Кихотъ.

— Вы странно заблуждаетесь, возразилъ хозяинъ; если историки умалчиваютъ объ этомъ, то потому, что не говорить же имъ о такихъ обыкновенныхъ вещахъ, какъ деньги и чистое блье. Знайте, что вс странствующіе рыцари, о которыхъ пишутъ въ книгахъ, запасались всегда туго набитымъ кошелькомъ и коробочкою мази для ранъ, такъ какъ въ безпрерывныхъ своихъ странствованіяхъ и битвахъ они не могли постоянно находить среди долинъ и пустынь людей для перевязки ихъ ранъ, если только покровительствующій рыцарю волшебникъ не приводилъ къ нему на облав даму или карла съ флакономъ чудесной воды, дв капли которой исцляли страждущаго. Но какъ за волшебниковъ не всегда можно разсчитывать, поэтому вс странствующіе рыцари заботились о томъ, чтобы оруженосцы ихъ снабжены были деньгами, корпіей и мазью; въ тхъ же рдкихъ случаяхъ, когда они обходились безъ оруженосцевъ, то возили все это въ маленькой сумк, привязываемой къ задней части сдла, тамъ чтобы она не была видна. Во всхъ другихъ случаяхъ обычай возить сумки былъ мало употребителенъ у нихъ. Вотъ почему, добавилъ хозяинъ, я вамъ совтую и даже могу приказать, какъ крестнику моему по оружію, никогда не пускаться въ дорогу безъ денегъ, и будьте уврены, вы не разъ поблагодарите себя за эту предусмотрительность.

Донъ-Кихотъ общалъ слдовать во всемъ совтамъ хозяина, и за тмъ ршился безотлагательно, на заднемъ двор корчмы, стать на страж оружія. Собравъ и положивъ его на корыто, находившееся возл колодца, онъ съ щитомъ въ рук, съ копьемъ въ кулак, гордо и спокойно началъ ходить вокругъ него. Узнавъ о сумасшествіи незнакомца, ршившагося проводить ночь на страж оружія, и о страстномъ желаніи его быть посвященнымъ въ рыцари, вс люди, бывшіе въ корчм, влекомые желаніемъ взглянуть на это неслыханное зрлище, вышли на дворъ и помстились на такомъ разстояніи отъ Донъ-Кихота, что могли ясно видть какъ, видно довольный собой, онъ то ходилъ тихимъ, мрнымъ шагомъ взадъ и впередъ, то останавливался и, облокотясь на копье, устремлялъ взоры на свое оружіе. Хотя наступила уже глубокая ночь, но луна сіяла такъ ярко, что можно было безъ труда различить малйшія его движенія. Въ это время одинъ изъ погонщиковъ муловъ, ночевавшихъ въ этомъ дом, захотлъ напоить своихъ животныхъ, для чего ему необходимо было снять съ корыта оружіе Донъ-Кихота, но Донъ-Кихотъ, увидвъ приближающагося человка и угадывая его намреніе, гордо закричалъ ему: «неблагоразумный рыцарь, дерзающій приблизиться къ оружію безстрашнйшаго изъ смертныхъ, опоясавшихъ себя мечомъ; подумай о томъ, что ты намренъ длать, и да не коснется рука твоя лежащаго предъ тобою оружія, если ты не хочешь заплатить жизнью за свою смлость!» Погонщикъ, не обращая вниманія на слова Донъ-Кихота, — хотя лучше было-бъ для его здоровья послушаться ихъ, — взялъ оружіе за ревень и швырнулъ его далеко отъ себя. Быстре молніи герой нашъ поднялъ взоры къ небу и, поручая душу свою Дульцине, воскликнулъ: «моя дама, бодрствуйте надо мной въ минуту этого перваго оскорбленія, испытываемаго порабощеннымъ вами сердцемъ; пусть ваша благосклонность поддерживаетъ меня въ этой первой, грозящей мн опасности». Въ тоже мгновеніе, кинувъ свой щитъ, онъ схватилъ въ об руки копье и нанесъ имъ такой ударъ по голов погонщика, что тотъ безъ памяти повалился на землю; второй такой-же ударъ избавилъ-бы его, вроятно, навсегда отъ необходимости звать на помощь врача, наказавъ дерзкаго, Донъ-Кихотъ собралъ оружіе, положилъ его на прежнее мсто и, какъ ни въ чемъ ни бывало, съ невозмутимымъ спокойствіемъ сталъ по прежнему ходить взадъ и впередъ. Немного спустя, другой погонщикъ, не зная о случившемся съ его товарищемъ, захотлъ также напоить муловъ и также тронулъ оружіе Донъ-Кихота. Не произнеся на этотъ разъ ни слова и не обращаясь съ воззваніемъ ни въ какой дам, Донъ-Кихотъ поднялъ копье и нанесъ имъ новому смльчаку такіе три или четыре удара, что копье его чуть не разлетлось въ дребезги. На крикъ раненаго сбжались вс погонщики, бывшіе въ корчм, и тогда Донъ-Кихотъ, поднявъ свой щитъ и обнаживъ мечъ, воскликнулъ, обращаясь къ своей повелительниц: «цвтъ красоты! Услышь меня въ эту минуту и обрати свои чудесные взоры на очарованнаго тобою рыцаря, угрожаемаго такой страшной опасностью!» Посл этого воззванія, онъ почувствовалъ себя исполненнымъ такой силы, что вс погонщики муловъ въ мір не заставили-бы его, кажется, сдлать ни шагу назадъ. Товарищи раненаго погонщика, видя, въ какомъ несчастномъ положеніи онъ находился, принялись швырять въ Донъ-Кихота каменьями, но рыцарь, защищаясь щитомъ, безстрашно оставался у корыта на страж оружія. Напрасно хозяинъ кричалъ во все горло, убждая погонщиковъ оставить въ поко сумасшедшаго, который, пользуясь привилегіей полуумныхъ, останется правъ, перебивъ всхъ погонщиковъ муловъ въ Испаніи; голосъ его вопіялъ въ пустын, заглушаемой крикомъ Донъ-Кихота, ругавшаго враговъ своихъ подлою и низкою чернью, а самаго владтеля замка, допускающаго у себя такое обращеніе съ странствующими рыцарями, клеймилъ именемъ клятвопреступника. «О», говорилъ онъ, «будь я посвященъ въ рыцари, я-бъ доказалъ ему, что онъ измнникъ. А вы, жалкіе люди», продолжалъ онъ, обращаясь къ погонщикамъ: «приблизьтесь, нападите на меня вс вмст, и тогда вы увидите, какъ накажу я вашу дерзость». Мужество его наконецъ восторжествовало; въ него перестали швырять каменьями, и Донъ-Кихотъ, допустивъ унести раненыхъ, съ прежнимъ величавымъ спокойствіемъ сталъ на страж оружія.

Хозяинъ, находя не совсмъ веселыми глупости своего гостя, ршился поскоре посвятить его въ рыцари, чтобы избавиться отъ него. Онъ просилъ Донъ-Кихота извинить грубость нсколькихъ неучей, хорошо притомъ наказанныхъ за свою дерзость, клялся, будто вся эта исторія произошла безъ его вдома, и за тмъ повторилъ, что у него нтъ часовни, но что она отнюдь не необходима для обряда посвященія въ рыцари, сущность котораго, какъ говорилъ хозяинъ, превосходно знакомый, по его словамъ, со всми подробностями этой церемоніи, состояла въ двухъ ударахъ мечомъ, однимъ по плечу, а другимъ по затылку посвящаемаго, которые могли быть даны во всякомъ мст, даже среди чистаго поля. «Что-же касается до стражи оружія», добавилъ онъ, «то вы сторожите его боле четырехъ часовъ, тогда какъ по рыцарскимъ законамъ для этого достаточно двухъ».

Донъ-Кихотъ, безъ малйшаго затрудненія, повривъ словамъ хозяина, изъявилъ готовность слушаться его во всемъ, и просилъ только окончить, какъ можно скоре, обрядъ посвященія, потому что — «если я подвергнусь здсь нападенію, будучи посвященнымъ рыцаремъ, говорилъ онъ, то не выпущу изъ этого замка живымъ никого, кром лицъ, порученныхъ моему охраненію благороднымъ отцомъ по оружію». Не обращая на эти слова никакого вниманія, хозяинъ отправился за книгой, въ которой записывалъ отпускавшіеся погонщикамъ муловъ ячмень и солому, и возвратился съ нею къ своему гостю, въ сопровожденіи двухъ знакомыхъ намъ женщинъ и мальчика, несшаго зажженный свчной огарокъ. Велвъ Донъ-Кихоту стать на колни, онъ самъ вперилъ глаза въ книгу, длая видъ, будто-бы читаетъ молитву, потомъ взялъ у Донъ-Кихота мечъ, которымъ ударилъ его сначала по затылку, потомъ по плечу; наконецъ пригласилъ одну изъ женщинъ опоясать новопосвященнаго рыцаря мечомъ, что та исполнила чрезвычайно ловко и скромно, готовая ежеминутно разсмяться и удерживаемая отъ этого только воспоминаніемъ о недавно случившемся съ погонщиками муловъ. «Да содлаетъ васъ Господь счастливымъ рыцаремъ», сказала она Донъ-Кихоту, «и да озаряетъ Онъ побдами ваше оружіе». Рыцарь спросилъ ея имя, желая знать, какой благородной дам обязанъ онъ оказанной ему милостью? Та отвчала, что ее зовутъ Толоза, что она дочь толедскаго лоскутника, торгующаго въ рядахъ Санчо-Беноіа, и что во всякое время, во всякомъ мст готова чмъ можетъ служить ему. Донъ-Кихотъ просилъ ее, во имя дружбы къ нему, прибавить къ своему имени частицу донъ и называться донна-Толоза, что дама, опоясавшая его мечемъ, общала исполнить. Другая дама надла ему шпоры и тоже должна была сказать свое имя. Узнавъ, что ее зовутъ Молинера, что отецъ ея честный антекверскій мельникъ, и получивъ отъ нея также общаніе прибавить къ своему имени частицу донъ и называться донна-Молинера, онъ разсыпался передъ нею въ благодарностяхъ и предложеніяхъ своихъ услугъ. Окончивъ съ обрядомъ посвящевія, рыцарь, желавшій уже быть на пути къ приключеніямъ, поспшилъ осдлать Роесмнанта и, подъхавъ верхомъ къ хозяину, разсыпался передъ нимъ въ благодарностяхъ за оказанную имъ услугу въ такихъ изысканныхъ выраженіяхъ, что перо наше отказывается передать ихъ съ непогршимой врностью. Хозяинъ, желая скоре распрощаться съ своимъ гостемъ, въ немногихъ словахъ отвтилъ Донъ-Кихоту на его любезности и, не требуя ничего за постой, съ Богомъ отправилъ его въ дальнйшій путь.

Глава IV

Начинало свтать, когда Донъ-Кихотъ, покинувъ зазжій домъ, отъ радости видть себя посвященнымъ рыцаремъ чуть не подпрыгивалъ на сдл. Припоминая, однако, совты хозяина, касательно вещей, которыми необходимо ему было запастись, онъ ршилося вернуться домой, чтобы запастись деньгами и бльемъ, и въ особенности пріискать оруженосца, имя въ виду возвести въ это званіе одного несчастнаго крестьянина, бдняка, обремененнаго семействомъ, но, по мннію Донъ-Кихота, способнаго, какъ нельзя больше, быть оруженосцемъ странствующихъ рыцарей. Россинантъ, какъ-будто угадывая намреніе своего господина — вернуться домой, пустился бжать такою рысью, что, казалось, ноги его не касались земли. Спустя немного времени, до слуха нашего героя начали долетать жалобные звуки, раздававшіеся, какъ казалось, въ чащ лса, расположеннаго за право. Удостоврясь въ дйствительности ихъ, онъ воскликнулъ: «благодареніе небу, низпосылающему мн такъ скоро возможность выполнить обязанность моего званія и пожать плоды моихъ благородныхъ намреній». — Въ туже минуту, пришпоривъ Россинанта, онъ поскакалъ къ тому мсту, откуда исходилъ крикъ. Не усплъ онъ сдлать и двадцати шаговъ, какъ увидлъ въ лсу лошадь, привязанную къ одному дубу, и мальчика, лтъ около пятнадцати, обнаженнаго до поясницы, привязаннаго къ другому. Этотъ-то мальчикъ кричалъ немилосердно, и не безъ причины: высокій, здоровый крестьянинъ билъ его мднымъ поясомъ, приговаривая за каждымъ ударомъ: «смотри и молчи».